Возвожу очи мои к горам

      Наши дни потекли размеренно и монотонно. Мы с Аланом много гуляли, а Томас отсиживался в гостинице. Настроение его постепенно улучшалось. Разговор с отцом Доу он пережил гораздо быстрее и менее болезненно, чем смерть Люсиль, что и неудивительно. Его тоска после гибели сестры тоже поутихла, но до конца не прошла. Это проявлялось не в его словах, а в его молчании.       После смерти близкого, человек проходит несколько этапов горя. Поначалу это оцепенение, шок и отрицание. Ваш любимый столько лет был рядом с вами — и его нет. Это невозможно принять. Постепенно боль притупляется, и вам хочется постоянно вспоминать о нем. Я знаю это по себе. Я была еще ребенком, когда потеряла маму, но после того как первый шок прошел, мне хотелось говорить о ней, вспоминать наши разговоры, прогулки и игры. Мне было очень важно знать, что кто-то кроме меня о ней помнит. Я расспрашивала отца о том, какой была мама до моего рождения, как они познакомились, как поженились. Мне хотелось услышать самые мельчайшие детали и подробности, чтобы в минуты отчаяния перебирать их в памяти и утешаться.       Томас не мог себе это позволить. Ему некому было высказать свою боль. Ни я, ни Алан не были подходящими для этого собеседниками. Иногда, когда мне удавалось вытащить его на прогулку, он вспоминал о своих детских поездках в Карлайл, как на одной из улочек заблудился, и его долго искали, как заказал в книжном магазине свою первую книгу по инженерному делу, как любил покупать сладости в лавке на углу. Он говорил так, будто все это происходило только с ним, но я понимала, что рядом всегда была она, Люсиль. С одной стороны, мне нравилось представлять, каким ребенком был мой муж. Тихим, спокойным, задумчивым — с другой стороны, рядом с ним я всегда видела гордую красивую темноволосую девочку. Даже не рядом, а слегка перед ним, чтобы в любой момент у нее была возможность защитить его.       Он ни разу не проговорился и не сказал «мы». Мы играли, мы потерялись, мы купили книги. Этим он защищал меня и одновременно переписывал свою память. Ведь если раз за разом рассказывать новую версию событий, то постепенно начинаешь в нее верить. Не уверена, что такая замена воспоминаний к лучшему, я предпочитаю жить с открытыми глазами.       Зима подходила к концу, снег таял, настроение Томаса улучшалось, и я наконец-то решилась завести разговор о поездке в Скофел-Пайк. В тот день мы с мужем гуляли по площади рядом с ратушей. Мне нравилось это место, потому что чем-то оно напоминало мне Буффало. Это был центр города, и здесь всегда было много людей, которые неспешно прогуливались, делали покупки или торопились по делам. К площади примыкало несколько улиц. Ближе к центру на первых этажах домов были открыты разные магазинчики. Здесь можно было купить все, что угодно: еду, одежду, книги или отдохнуть в кафе за чашкой ароматного чая. Мне нравилось здесь сидеть, наблюдать за людьми и сочинять о них разные истории.       В тот день была отличная погода, и мы гуляли дольше обычного. Когда я окончательно устала, мы зашли в небольшую кондитерскую с видом на площадь.       - Знаешь, Томас, мне иногда кажется, что мы живем здесь целую вечность. Я уже начинаю привыкать к городу и обзаводиться любимыми местами.       - Это одно из них?       - Угадал!       - Вовсе нет! Я знал, — Томас отсалютовал мне чашкой с чаем. — Скучаешь по Буффало?       - Это так очевидно? — он кивнул. — Немного. Мне не хватает привычных вещей: книг, солнца, прогулок по парку.       - Если хочешь, мы можем вернуться в Буффало, — Томас помолчал и с легкой грустью спросил: Настало время перемен?       - Я не настаиваю, если ты не готов.       - Я не уверен, что буду когда-нибудь готов. Если ты считаешь, что мы засиделись на одном месте, выбирай город, и мы поедем туда, но учти, в Америке плохо понимают мой английский, еще хуже обстоят мои дела с немецким и французским.       - Какие таланты! — я вспомнила наш разговор в Буффало и заулыбалась.       - Леди слишком добра ко мне!       - Для начала, мы можем уехать куда-нибудь недалеко. Например, в Шотландию.       - Я никогда не был в Глазго. Там наверное холодно. Но ты права, нужно же с чего-то начать!       - Значит, Шотландия?       - Если ты не замерзнешь. Мне надо еще раз съездить в Аллердэйл, взять чертежи.       - От машины?       - Нет. Ее я делал для Аллердэйла, пусть она остается в поместье. Основные принципы я помню. Можно на основе этой машины придумать что-то новое. Мне нравилась решительность Томаса. Я думала, что он будет держаться за машину, но он с легкостью готов был оставить ее здесь.       - Тебе будет не жаль бросать ее здесь? Ты сколько сил вложил в нее!       - Машину я придумывал для добычи глины в Аллердэйле, а с этим местом у меня связаны не самые приятные воспоминания. Пусть все, что относится к поместью остается здесь. Сколько бы сил и денег я в это не вложил. Не переживай, Эдит. Я уверен, что рано или поздно, я придумаю что-нибудь еще. Если я не смогу создавать машины, возможно, я буду делать что-то более простое.       - Может быть, куклы? — лукаво спросила я.       - Может быть, если ты планируешь поселиться рядом с цирком.       Томас шутил, у него было прекрасное настроение, и я подумала, что у меня есть все шансы получить утвердительный ответ на свой следующий вопрос.       - Помнишь, мы говорили о том, что перед отъездом было бы хорошо съездить в Скофел-Пайк?       - Давай съездим. Снег сходит, можем отправиться в Озерный край на лошадях через несколько дней. Ехать туда недалеко, несколько часов, но лучше отправиться с утра. Там есть несколько деревушек, если устанем, можно будет заночевать в одной из них. Твой друг составит нам компанию?       - Наверняка. Томас, скажи, а мы сможем найти место, где Эдмунд возвел очи свои к горам?       - Да, на эту тему в Аллердэйле есть даже картина. Это известное туристическое место, там очень красиво, тебе должно понравиться. А не боишься ли ты стуканцев? — он лукаво улыбнулся мне и постучал по столешнице.       - Очень! — и я постучала в ответ. — Томас, ты должен знать. Мне приятно обсуждать с тобой будущее. Это очень важно для меня. Но все же я хочу тебя спросить: ты скучаешь по ней?       Мне потребовалась вся моя решительность, чтобы задать вопрос, ответ на который я знала. Но мне нужно было понять, насколько глубоко тоска по Люсиль проникла в его душу и на что я могу рассчитывать. Прежде чем ответить мне, Томас помолчал некоторое время.       - Это сложно, Эдит. Да, я скучаю по ней. Как скучал бы по своей руке или ноге, если б внезапно потерял ее. Ни одной из ее вещей я не возьму из дома — они не нужны мне, чтобы помнить Люсиль. Но вместе с тоской по ней я ощущаю стыд. Потому что понимаю: все, что у меня сейчас есть – ты, наше будущее, наши разговоры и мечты — все это было бы невозможно, если бы она была жива. Я могу утешать себя тем, что у нас у всех могло быть общее будущее. Где мы все живы, вместе, счастливы. Но этого бы не было. Никогда. Она не дала бы нам шанс. И я чувствую, что предаю ее этими мыслями. Обесцениваю наши чувства и все, что она для меня сделала.       - Ты злишься на меня за то, что я убила ее?       - Никогда. Если я на кого и злюсь сейчас, то это на наших родителей, которые сделали нас такими. Эдит, — он взял мою руку, поднес к губам и нежно поцеловал в ладонь. — Я понимаю, если бы выжила она — ты была бы мертва. Я знаю, что снова закрываю глаза, но слава богу, что я был без сознания, когда она пошла за тобой. Не обижайся на мои слова, я не хочу выбирать, кто из вас должен умереть, потому что я хочу, чтобы вы обе жили.       - Я понимаю тебя, Томас, но это не означает, что меня не задевают твои слова. В любом случае — спасибо за честность. То, что мы можем говорить открыто друг с другом, уже очень много значит для меня.       Мы посидели несколько минут в тишине. Я обдумывала слова мужа. Его ответ не удивил меня, но все равно причинил боль. С каждым днем мне становилось все труднее делить его с ней. Я понимала, что Томас никогда не забудет Люсиль, и оставалось лишь надеяться, что в его сердце я когда-нибудь займу не менее почетное место.       Через несколько дней мы собрались, наняли лошадей и втроем отправились в Озерный край. Низкие долины, покрытые снегом, загадочные озера, крутые горы — вот оно место вдохновения для многих художников и поэтов. Мы скакали по широкой протоптанной дороге, которая петляла вдоль холмов, озера и небольших деревушек. Когда начался подъем на гору, дорога сузилась, но при желании здесь все равно смогла бы проехать повозка. Несмотря на то, что высота Скофел-Пайк меньше километра, это самая высокая гора в Англии. Сюда часто приезжали туристы, ради которых местные жители старались держать дороги в порядке. Я любил Озерный край и частенько приезжал сюда. Здесь я вспоминал о вечности и чувствовал свою ничтожность, ощущая себя всего лишь песчинкой, которая может грустить, радоваться, страдать или наслаждаться, но уже через секунду ее унесут за собой пески времени.       Мы добрались до смотровой площадки. Дальше тропа вела наверх, и, если мы хотели подобраться поближе к вершине, нужно было идти пешком. Об этом я сказал Эдит.       - Пожалуй, нет. Подожду вас здесь, прогуляюсь, присмотрю за лошадьми. Возведу очи свои к горам, если ты не против.       - Долгий подъем может отрицательно сказаться на ноге, поэтому тебе действительно лучше остаться здесь. Поднимемся наверх, Шарп? — мне послышался небольшой вызов в словах МакМайкла.       - Поднимемся.       Оставив Эдит у лошадей, мы с МакМайклом молча принялись подниматься на гору по одной из известных туристических троп. Подъем не был крутым, да и с погодой нам повезло, поэтому мы довольно быстро продвигались вверх. Когда я забрался на вершину, на небе не было ни облачка. Спустя несколько минут Макмайкл присоединился ко мне. Безмолвно мы стояли и смотрели вниз на вечную красоту Озерного края. Разговор между нами был неизбежен.       - Знаешь, я не думал, что она тебя простит.       - Если тебя это утешит, то знай, она меня не простила, — в горах я чувствовал свободу, поэтому мог говорить с МакМайклом честно и открыто, что вряд ли позволил себе в Карлайле или Аллердэйле.       - Я не доверяю тебе. Сомневаюсь, что такие люди как ты могут меняться, — он отрицательно покачал головой в такт своим словам. — Не верю в то, что ты любишь ее, а не пытаешься выплыть за ее счет. Я даже сейчас не о деньгах говорю. Ты хочешь спрятаться за нее, как долгие годы прятался за свою сестру.       В словах МакМайкла была доля истины. Я понимал, что следовал за Люсиль не только по любви, но из-за трусости, привычек, собственных эгоистичных желаний. Идти за кем-то всегда проще, чем вести кого-то за собой или идти одному. В одном он был не прав — я не хотел заменить Люсиль Эдит. Как и большинству людей, мне нужна поддержка и любовь, но я больше не хочу, чтобы кто-то решал за меня мои проблемы, избавлял от трудностей и раз за разом ставил мне это в упрек.       - Ты знаешь обо мне больше, чем мне хотелось бы, поэтому нет смысла что-то утаивать. Ты прав: долгие годы я шел за сестрой, но не только из-за трусости или потому, что так было проще. У любого поступка есть множество причин. Я знаю, что моя преданность была основана в первую очередь не на слабости, а на любви.       - Разве любовь — это жить в тени безумного человека и в угоду своим желаниям покрывать ее преступления?       - Даже закрывая глаза, я прекрасно понимал, что происходит, — пожалуй, МакМайкл выдержит мою откровенность. — Однажды я высокомерно решил возродить Аллердэйл — не потому, что хотел вернуть ему былое величие и славу. Все это пустые слова. Мы были на дне, нам нечего было есть, и снова начать добывать глину было самым простым способом заработать денег. И Люсиль тогда поддержала меня. Ты пытаешься все упростить и найти рациональную причину наших поступков, а ее нет. Были я и Люсиль — вместе против всего мира. Этому можно найти тысячу объяснений: тяжелое детство, безумие, жажда денег и любовь — единственная любовь, которую мы знали. Ты мыслишь рационально и с этой позиции судишь о нас. В тот момент в наших поступках не было никакой логики, лишь желание выжить. А потом я уже не мог бросить единственного любящего и преданного мне человека.       - Шарп, знаешь, в чем разница между тобой и мной? Я тоже был на дне, — я изумленно посмотрел на него. Я всегда считал МакМайкла золотым избалованным мальчиком.       - Ты удивляешься, но это так. Думаешь, ты единственный, кому не повезло с родственниками? — он усмехнулся. — Моё дно отличается от твоего. Мои родители тоже причиняли боль. Не мне, другим людям. Сейчас это неважно. Мне было не так много лет, но уже тогда я понимал, что мои чувства, эмоции и желания не могут быть важнее человеческой жизни. Не я давал эту жизнь. Родители, Господь Бог — все зависит от того, во что ты веришь. Стать врачом, помогать людям — это мой осознанный выбор. Я хотел компенсировать ту боль, которую причинили близкие мне люди. Не закрывать на это глаза, не отстраняться, а попытаться искупить их ошибки.       - Ты помнишь о том, что я знаком с твоей матерью? Она мухи не обидит.       - Что ж, поверхностные суждения бывают ошибочны. Но сейчас мы говорим не о ней, а о твоем выборе. Хочешь, я расскажу тебе, как вы дошли до убийств?       - Попробуй, — проницательность МакМайкла во многом была основана на рассказах моей жены, но было видно, что и сам он много над этим думал и сделал свои выводы. И если Эдит была снисходительна ко мне, МакМайкл не собирался меня щадить.       - Конечно я могу лишь предполагать. Все дело в уступках. Они начинаются с малого. Сначала она защищала тебя — что ж, она старшая сестра, почему нет? Ты младше, увлечен своими делами, и тебе стало проще, когда кто-то облегчил твою жизнь и встал между тобой и родителями. Ей больно, обидно, страшно, но ты закрываешь на это глаза, потому что тебе это выгодно. Тебе удобно не замечать, как день за днем она сходит с ума. Замыкается в себе и зацикливается на тебе. Однажды ночью она приходит к тебе в спальню, становится твоей первой женщиной, твоей любовницей — и тебе вновь это удобно. Потом ваша мать узнает правду, и она убивает ее — твои руки чисты, поздравляю. Конечно ты оправдываешь ее. Возможно, даже я могу понять твою сестру. Вы вновь встречаетесь через несколько лет. И она — не ты, ты никогда, — предлагает план. Как заработать денег, как вам быть всегда вместе, как удовлетворить ее кровавые запросы. Ты ослеплен любовью и благодарностью, своими желаниями, поэтому закрываешь глаза. Твои мелкие ежедневные уступки приводят к тому, что вы незаметно проходите точку возврата. Когда ты понял, что она не остановится? Что она больна, и ее болезнь прогрессирует?       - Слишком поздно, чтобы сделать что-то для нее, но как раз вовремя, чтобы не позволить ей убить тебя. Ты винишь меня в безумии сестры, — я отрицательно покачал головой. — Ты забываешь, что я был всего лишь ребенком. Ты прав, почти так все оно и было. Ты не нарушил хронологию событию, ты подменил мотивы наших поступков. Тебе это чуждо, и возможно поэтому ты никак не хочешь понять, что ничего мы с Люсиль не планировали. Мы не хотели богатства любой ценой, не хотели убивать. Мы просто выживали так, как умели. Не делай из нее кровавого монстра, а из меня слабовольного труса. Посмотри на нас нашими глазами: два любящих человека против мира, который с самого рождения приносил им только боль и страдание. Почувствуй нас!       - Неужели ты думаешь, что мне недоступны сострадание, эмпатия или эмоции? — было видно, что его задели мои слова и он действительно хочет услышать ответ на этот вопрос.       - Доступны, но ты держишь их под контролем. Согласись, что сейчас ты бы с радостью скинул меня с этой горы.       - Скинул бы, — в этот момент в глазах МакМайкла загорелся огонь, и я почувствовал, что разгадал его самое сокровенное желание.       Самоконтроль, воспитание, жесткие правила и рамки исчезли, и я впервые видел настоящего живого страдающего МакМайкла. Мужчину, который потерял любимую женщину и который готов скинуть противника с горы, чтобы занять его место.       - Но я контролирую свои чувства, — МакМайкл понял, что я подловил его, и снова ринулся в наступление. — Чем плох контроль? Ты считаешь, что если хочется кого-то убить или отнять деньги — нужно делать это? Ты думаешь, что твоя безумная сестра имела право убивать ради исполнения твоих желаний?       - Никогда так не считал. Я чувствую разницу между добром и злом, белым и черным. Любовь, верность и преданность для меня не пустой звук. И я вижу их в том, что счастье и благополучие единственного человека, которого я любил, пока не встретил Эдит, гораздо ценнее любого количества других жизней.       - Машина бы не заработала, — он сказал это таким тоном, каким судья выносит приговор. — Она сломала бы ее или что-нибудь еще придумала. Ей нужно было контролировать тебя, и Люсиль не позволила бы ускользнуть от нее. А сам бы ты не ушел. К чему бы это привело?       - Ты знаешь к чему это привело, ты сам лечил меня, — я показал ему на грудь, где остался шрам. — Какой ответ ты ждешь на этот вопрос?       - Пожалуй, не жду. Но мне хотелось бы, чтобы ты сам задал себе эти вопросы. Как далеко ты пошел бы за ней и куда бы это привело.       - Мы никогда это не узнаем. К чему этот разговор, МакМайкл? Мы не можем понять друг друга, потому что я взываю к твоим чувствам, а ты пытаешься доказать мне что-то с помощью логики.       - Мне хотелось бы, чтобы мы поняли с тобой друг друга только в одном. Куда бы вы не уехали, я буду писать Эдит. И если однажды она мне не ответит, я приеду и найду тебя.       - Уверен, ты так и поступишь.       Это была откровенная угроза, но мне не хотелось отвечать на нее. МакМайкл имел все основания не доверять мне, и мои слова вряд изменят его мнение. В нашем споре мы не искали истину. Горный воздух вскружил нам голову, и мы сказали друг другу чуть больше, чем планировали. Мне была чужда его холодная логика, он не мог понять мою слепую преданность. С другой стороны, раз я не знаю ничего порочащего его родителей, значит, он это смог успешно скрыть и, возможно, не такие уж мы и разные.