«Он этого не сказал, но иногда вовсе не обязательно говорить что-то вслух, чтобы тебя поняли»
Мариам Петросян, «Дом, в котором»
Следующие пару дней все праздновали принятие Нового закона: всё пили и пели — и это несколько суток подряд. В это время все стали особенно часто просыпать завтраки и уроки, и, конечно, учителя и воспитатели не могли не обратить на это внимания, но, видя, как в мальчишеский коридор стремительно врываются девушки, они не могли как следует разозлиться, особенно учителя-женщины — те и вовсе были счастливы, что их дорогие детки наконец смогли найти общий язык. Хотя, по правде, меня не слишком это радовало: конечно, приход девушек — это очень мило и красиво (хотя не всегда), и большая часть парней стала следить за собой — в Четвёртой ярким примером стал Лэри — но всё равно лицезреть, как девушки властно занимали коридоры, расстилая на Перекрёстке свои матрацы, было жалко, обидно, а также немного раздражало. И самым большим минусом такого свободного поведения девушек стала Габи… Она, игнорируя любые нормы морали и нравственности, повадилась заходить к нам в Четвёртую, и делала она это преимущественно днём, когда нашего дорогого вожака, виновника её приходов, не было и испепелять взглядами было некого. Габи, ведя себя как хозяйка, шарилась по нашим вещам, всё трогала и рассматривала, а нам приходилось выслушивать её комментарии вроде «очень дельная вещь, но вы, ребята, за ней не следите и она уже давно покрылась пылью» или «что это за непонятная хрень и почему она такая чистая» — в общем, Габи бросалась из крайности в крайность. Я очень хорошо относилась к Слепому и наверняка и буду ещё долго к нему так относиться, но из-за Габи… Ведь это он привёл её в Четвёртую, так почему же он не может поговорить с ней? Я не использую такое страшное и смутно понятное слово «разобраться» — просто поговорить, не больше. Ведь самое обидное здесь, что терпеть-то её приходы приходится нам, стае, а не её величественному предводителю. Лишь Табаки во всей этой суматохе с девушками и Габи остался таким же улыбчивым живчиком, что и прежде: даже Сфинкса порой подёргивало на нервной почве, Шакал всё так же спокойно и с улыбкой сидел в спальне, раскладывал пасьянсы и плёл бусы. Рядом с ним было очень сложно гневаться и метать невидимые молнии в своих недругов. Он настолько остался тем же, что всё предлагал какую-то Ночь Снов, которую все очень хотели пропустить, потому что нервы у всех на пределе, а целая бессонная ночь никак не сможет пойти им на пользу. Я, конечно, всё это время отмалчивалась в сторонке, так как не понимала, от чего именно отказываются парни, поэтому и жаловаться на всех Табаки пришёл ко мне. Весь обиженный и надутый, он говорил, что нарушать традиции нельзя и что все они поступают по-свински; из всего его обиженного репертуара я поняла, что Ночь Снов ни что иное, как ночь, в которую все говорят о том, что им снилось. Это должно быть не менее интересно, чем Ночь Сказок, но пропускать здоровый сон ради этого на самом деле не хотелось, особенно в такой накалённой обстановке. Как бы сильно Табаки не жаловался, но принять Ночь Снов так никто и не согласился, все легли спать, кроме меня, естественно. Я в четыре утра со спокойной душой попивала чаёк за столом в спальне, уверенная, что никого этим не разбужу, ведь сижу я без света, и тут случилось страшное… Шум, грохот, треск, я проливаю чай и быстро ставлю кружку на стол с выдающим меня громким стуком, срываюсь с места, отшатываюсь от двери, кто-то включает свет. Это, чёрт его дери, был Слепой, и, видимо, он споткнулся. От этой неожиданности проснулись все. Он стоит в центре комнаты в какой-то нелепой позе, под ногами сапоги с узким носом, которые, без сомнения, принадлежат Лэри. На общей кровати все садятся, со второго яруса начинают свешиваться, все молчат, чего-то выжидая. Слепой берёт сапоги и зашвыривает их на кровать Лэри, который, конечно же, не слышал ничего в наушниках. Лэри вскакивает, хватая сапоги, и недоуменно глядит на Слепого. — Что ты делаешь? — спрашивает он с искреннем удивлением. А ведь даже я поняла, что крайний здесь он. — Какого чёрта, Лэри? — спрашивает в ответ Слепой. Кто-то присвистывает, Шакал пропевает «ой-ой-ой», предвидя что-то страшное, а я радуюсь, что не вижу лица Слепого, которое, я уверена, выглядит очень и очень угрожающе. Медленно сажусь обратно за стол и продолжаю пить чай, накинув лужу грязной футболкой, валявшейся на спинке стула и поглядывая, что там творится. — Велено же не оставлять на полу ничего лишнего, — голос Слепого звучит раздраженно, почти гневно. — Да ладно тебе. Сапоги и сапоги. Чего ты так взъелся? — А не «ладно»… — Слепой, хорошо, успокойся, — прерывает его Чёрный. «А ведь только самое интересное началось…» — думаю я и с грустью доливаю себе чая. — Лэри, нельзя же оставлять на полу вещи рядом с… — Чёрный замолкает. — С незрячим, — подсказывает Слепой. Я стараюсь не засмеяться. Нельзя смеяться в такие моменты, это же совсем не смешно! Но мне смешно, самоирония Слепого не может не радовать. — Да, да, точно… — притихает Черный. Повисает молчание, но не напряженное, более спокойное, говорящее: «Разговор окончен». Всё постепенно успокаивается, и Слепой отходит от двери в мою сторону. — Чай? — предлагаю я. Слепой кивает и берёт мою кружку. Как мило. Я дотягиваюсь до стакана и снова наливаю себе чая. В стакан. Да, неплохо-неплохо… — Слушайте, — подскакивает Шакал, — а ведь спать уже никто не будет, да? Ну я же вижу, что не будет, так может, Ночь Снов? Все устало выдыхают, нервно ворча, но с Шакалом никто не спорит. «Совсем незаметно» Сфинкс начинает подталкивать Слепого в сторону выхода, подозреваю, чтобы обсудить с ним Габи. — Ну, кто первый? Талант, давай ты! — Табаки смотрит на меня с интересом. — Какие сны у тебя были? Что интересного? Может, странного? — Ну… — начинаю я, вспоминая свои немногочисленные сны, ведь, как правило, мне ничего не снится, — после того, как я нарисовал Слепого, мне снился рисунок, я крутил его и так и этак — это было странно, ведь я очень хорошо знаю его, в конце концов, сам и нарисовал. Сфинкс усмехается. — Понравился, да? — спрашивает он, и я не уверена, что именно у меня. — Да, — слышится глухое из прихожей. И голос это Слепого. Понравился ему? Что? — Хм… — задумчиво тянет Шакал. Я хмурюсь, поворачиваясь к двери, из которой только что вышли Сфинкс и Слепой, и думая над словами Сфинкса. — А мне, — продолжает Шакал, — после того рисунка всё снилось твоё прозвище, радуга там и кляксы цветные, а потом и оказалось, что прозвище твоё так и обозначали. Вещий сон, точно вам говорю! — Да, вещий… — вяло соглашаюсь я, а мысли всё ещё заняты другим. Табаки слезает с кровати, садится в свой Мустанг и подъезжает ко мне, весь такой взволнованный и перепуганный. — Что-то случилось, Горшочек? — Нет, — я качаю головой, — всё в порядке. Спать уже хочется просто, и всё. По очереди отвечать пришлось всем, и после меня это делал Лэри, — говорил о сне, в котором он танцевал с девушкой, которая, без сомнения, его очень сильно любила, Чёрный рассказывал о своих путешествиях в Наружности, Горбач — как кормил бездомных животных, а Лорд бродил по замку. Рассказы более сухие, без подробностей и с постоянным паузами, с фразами, вроде «Да… Как же дальше?..» — это была их отличительная черта в сравнении со сказками из Ночи Сказок. Так неспешно и довольно уютно мы поведали друг другу свои сны, но довольно быстро круг снова вернулся ко мне, и я постаралась вспомнить свой сегодняшний сон, который стремительно забывался. Я всё пыталась вспомнить этот сон полностью, в цвете, но я так и не смогла ничего увидеть, я только слышала голос. Может, видения и вовсе не было, а может, я просто не могу вспомнить его. — Мне снилось… — начинаю я. — Сегодня мне снилось, что к нам приходил Рыжий и что-то говорил… — я осекаюсь, когда замечаю испуганные взгляды сидящих. Все смотрят на меня с ужасом, с печалью, и только Волк глядит недоумевающе и как-то смущённо, будто я подсмотрела за ним в душе. — Горшочек! — взвывает Табаки и кидается меня обнимать. Я непонимающе гляжу на него, но рёвом Шакала ничего не кончается, следом к нему присоединяется Лэри, а там и Горбач, даже Лорд старается выглядеть сочувственно. — Что? — проговариваю я. — Я умираю, да? — Да-а-а… — воет Табаки. — Бедный, бедный ребёнок, — гладит меня по голове Горбач. — С кем же я буду слушать музыку?.. — ревёт Лэри. Мне только остаётся сидеть и лишний раз не двигаться. Я жду, пока они успокоятся и смогут мне что-нибудь объяснить; заранее я уже решила, что это какое-нибудь поверье или примета, мол, «приснится Крысиный вожак — грядёт беда большая» или что-то очень похожее на это. Ждать мне приходится долго, парни не унимаются, всё жалеют меня и воют, как им не будет хватать такого состайника, как я. За окном уже вовсю светит солнце, ещё немного — звонок подаст голос к завтраку. Успокоить их или дождаться, пока они успокоятся сами, до звонка мне не удаётся, в нужный момент я только указываю на этот самый звонок, и тогда они, утирая лица, проходят в столовую, где Шакал мне кое-как объясняет, что Рыжий снится будущим покойникам и, надо полагать, жить мне осталось недолго. Я только киваю на его объяснения, и когда Табаки заканчивает с ними, то начинает удивляться, почему я такая спокойная; списываю всё на крепкие нервы, хотя сама не верю во все эти приметы, но Шакалу об этом знать необязательно. По возвращении ничего не кончается. Табаки решает обезопасить меня всеми доступными ему методами, и к обеду я уже увешана всевозможными амулетами и оберегами; он снова принимается отпаивать меня своими настойками, которые, я так погляжу, имеют невероятные целительные свойства, если могут вылечить не только простуду, но и порчу, — как предполагает Шакал, ведь я сама не могла найти такие неприятности, которые закончились бы моей погибелью. Но он не успевает ни заговорить меня, ни споить, так как нас прерывает новый приход Габи, которая, видимо, ещё не в курсе о своих ограничениях. Так или иначе, но под шумок я решаю выбраться из Четвёртой и уйти куда-нибудь подальше, пока не повторилась история двухдневной давности и Шериф не уверился, что я совсем не тот одуванчик, за которого себя выдаю. Стремительно двигаясь в толпе, я быстро добираюсь до первого этажа — такого злополучного и почти запрещённого мне, но здесь находится Кофейник, в котором мне всегда рады, поэтому я решаю направиться именно туда. Приготовить кофе, поделиться опытом с желающими, выпить кофе за беседой, к примеру, со Стервятником и неплохо провести сегодняшний вечер, главное — не болтать о своих снах. Пока я предвкушаю свои посиделки в Кофейнике, Стена привлекает к себе внимание яркой надписью «Мы будем скучать, возвращаетесь скорее», заканчивающейся рядком восклицательных знаков. Яркий маркер и огромный размер букв, в сравнении с рядовыми надписями, не давали и шанса пропустить это послание. «Для кого оно?» — думаю я, покосившись на запись, но ответов на Стене нет. На Первом как никогда людно, и от этого я только выигрываю, ведь мне нельзя быть здесь, но если меня не заметят, то считай, что меня здесь и не было. Прорываясь сквозь толпу, я даже не вижу, куда именно направлялась — с моим ростом это попросту невозможно. Я двигаюсь прямо — где-то там должен быть коридорчик, по которому и можно добраться до Кофейника. Меня толкают, ещё и ещё раз, я стараюсь не сбиваться с маршрута и продолжать идти прямо, но следующий толчок сбивает меня с ног и заставляет упасть куда-то в центр толпы. Здесь просторней: люди столпились, образовав небольшой круг размером с маленькую сцену. Напротив меня стоит Слепой, и толпа начинает реветь, когда я влетаю в этот кружок. Медленно встаю с колен, не сводя глаз со Слепого, он ничего не говорит и выглядит немного не так, как обычно, он более… нервный, что ли… и кажется более взволнованным, чем обычно. Я хмурюсь, глядя на него, и перевожу взгляд к толпе — люди немного утихают, и можно различить слова каждого. — Итак, — говорит кто-то в толпе особенно громко, — сейчас мы узнаем, на что способен наш новенький! Сможет ли он одолеть Хозяина Дома в честной схватке? — он выходит к нам, не в центр, но ближе, чем стоят другие — это Соломон из Второй. — Можем начинать, — и он расплывается в довольной улыбке. Начинать? Что-что-что? Меня только что поставили драться против Слепого?! Да, нет, нет… нет-нет-нет!.. Это невозможно. Что за бред?! Пока я потихоньку прихожу в себя и продолжаю задавать себе невразумительные вопросы по поводу происходящего, Соломон ничего не говорит, а Слепой так и стоит на прежнем месте, он становится более напряженным, готовым к атаке. Я стараюсь не двигаться, чтобы у него не сработал какой-нибудь рефлекс, и всё ещё продолжаю ничего не понимать. Люди за моей спиной шепчутся: — Ты думаешь, он сможет?.. — Победить Слепого? Да нет… Ты шутишь?.. — Ну, а вдруг! Это же новенький, мы ничего о нём не знаем! — Это Талант-то новенький? Да он здесь с начала года! — Эх, будет жаль потерять такого Мастера… — А никто не виноват, что мы не могли выловить Слепого и Таланта вместе. Сделали бы это раньше, они бы подрались ещё тогда, и мы бы давно всё узнали! — Ты думаешь, он сможет победить? Он-то? Ты посмотри, какой он хилый, а рост… Ой-ой… — И что? «Рост» ему! Слепой тоже не колосс, скажу тебе, и мы тоже не верили, что он станет Хозяином Дома! — Не верили? О нём? Да он рождён, чтобы быть вожаком вожаков! — Ребят, надо прекращать. Надо остановить их. Талант не сможет победить. И вот с последним я согласна. Я не смогу ничего сделать. Это глупо. Неужели кто-то всерьёз думает, что новенький сможет одолеть Хозяина Дома? Такое вообще когда-либо было? Я смутно представляю Слепого в мире Наружности, так что, надо полагать, такого никогда не случалось. Да и я… Вы видели меня? Как я могу кого-то победить?! Нет, нет, это шутка… Точно шутка… Глупый розыгрыш. — Ну и чего вы стоите?! — кричит Соломон. — Деритесь! — Нет… нет-нет… — шепчу я, но слова тонут в общем гуле зрителей, которые вновь разражаются гомоном от слов своего предводителя. Лидера этого глупого сборища, его вдохновителя, так сказать. «Если они не шутят… то я могу сдаться? Да, могу же?» — при этой мысли меня начинают колоть воспоминания, наказы не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Я не могу сдаться. Меня поставили против Слепого, вероятность победить которого у меня ничтожно мала. Ужас сковывает меня, и при всём желании я не могу сдвинуться с места. Страх сильнее — тело моё будто каменеет, а взгляд не сходит со Слепого. Он будто видит меня, будто смотрит, и взгляд его настолько тяжёлый и холодный, насколько тяжёл и холоден он сам.