«Вдруг понял я тайную повесть, Сокрытую в этой судьбе, Его непомерную совесть, Его беспощадность к себе»
Д. Самойлов, «В Тарусе»
— Слушай! — подкатывает к столу Табаки. — Македонский сказал, что ты можешь писать обеими руками! Я давлюсь чаем на фразе «Македонский сказал» и заляпываю прекрасный свитер горчичного цвета, который мне связал Горбач. Успокоившись, что Македонский сказал не то, чтобы мне не хотелось услышать, я разглядываю потери в надежде, что когда шерсть высохнет, пятен не останется. Отставляю кружку и смотрю на Табаки, — такого растрёпанного и жизнерадостного, что невозможно на него злиться, чем-то сейчас он мне напоминает любопытную обезьянку, наверное, своими ушами. Рядом с ним я точно выгляжу унылой и скучной даже в таком потрясающем свитере, хотя рядом с ним каждый будет выглядеть именно так. Интересно, его запасы оптимизма исчерпаемы? — Да, могу, — я киваю. — Покажи! Он выкладывает на стол лист бумаги и две ручки разного цвета. Ручки катятся по столу, и он быстро начинает ловить их и складывать так, чтобы они не укатились; убедившись, что это у него вышло, он убирает руки со стола, снова уместив их на коленях, и выжидающе-счастливо смотрит на меня. Под таким взглядом нельзя ни пить, ни есть, иначе совершенно точно подавишься. — Обеими? Сразу? — я отставляю кружку ещё дальше. — Да! — кивает он с такой силой, что волосы закрывают глаза, и он быстро зачёсывает их назад. Сначала я задумываюсь — я никогда не писала обеими руками; готовила, листала, перекладывала, держала и перебирала вещи, бывало, что и рисовала обеими руками, но чтобы писать… Такого я никогда не делала, да и ни желания, ни потребности не возникало, ведь пишу я и без того быстро. Поэтому мне требуется некоторое время, чтобы примериться к этой роли. Я беру ручки и удобно устраиваю их на листе, чтобы они не мешали друг другу. Следующий этап — придумать, что именно написать, и я быстро решаю записать те самые строчки, что в последнее время вертятся у меня в голове: «Что не нужна вам наша маета, и сам я вам ни капельки не нужен*». Табаки сияет, наблюдая, как я вывожу на бумаге два одинаковых предложения, отличающиеся лишь небольшими помарками. Верхнее предложение — зелёное, нижнее — красное. Он завороженно следит за ними и особенно сильно сейчас походит на маленького ребёнка, которому показывают фокус, что он так долго хотел посмотреть. Я усмехаюсь. Отдаю лист Шакалу и поворачиваюсь к Волку, который пытается играть на гитаре, и ключевое здесь слово «пытается», как оказалось, он не умеет играть, но очень хочет научиться. Всё глядит на всех, пропуская лишь Сфинкса — по понятным причинам, конечно, но делать при этом такой непринуждённый вид было лишним. Я тоже не умею играть на гитаре, поэтому качаю головой из стороны в сторону. Мне тысячу раз предлагали научиться, мол, умение играть на этом инструменте, конечно же, пригодится мне в жизни. Но после первой же попытки, попортив ногти и разодрав подушечки пальцев, я больше никогда не брала в руки этот инструмент и до сегодняшнего дня не жалела об этом. Зато я умею играть на скрипке - какова вероятность, что этот навык хотя бы однажды пригодится мне в жизни? На гитаре умеет играть Слепой, и умеет это хорошо, но просить помощи у него Волк тоже не намерен, хотя вожака и так не видать в пределах видимости. Как оказалось, Слепой личность разносторонняя и очень музыкальная, помимо гитары, умеющая играть на флейте — должно быть, выглядит это здорово, жаль, мне ещё не подвернулся случай оценить. Я говорю Волку, чтобы он поискал самоучитель в библиотеки, но он отвечает, что уже пробовал так научиться и ничего не получилось. — Талант, — говорит Сфинкс и присаживается на стул рядом со мной, — тебя в последнее время на романтику понесло. — Что? — непонимающе гляжу я. Он подталкивает мне пачку сигарет, и я принимаю её, возвращая кружку с чаем ближе к себе — Табаки уехал, поэтому беспокоиться, что я поперхнусь, уже не нужно. — Стихи, — подсказывает он. — А, да? Ну, может быть, — я пожимаю плечами. — Болтовня во сне — вещь очень непредсказуемая. — Хм… — Сфинкс задумывается над чем-то и треплет незажжённую сигарету в клешнях. — Кажется, ты влюбился. Я давлюсь чаем. Да, поспешила я с выводами. — Чего бы это? — Не знаю, — отвечает он, — твои стихи говорят это. — Ну, может быть, — снова пожимаю плечами. И что значит это «может быть»? По последним данным, я не могу сказать, что в кого-то влюблена — причём не важно в каком времени: я не была влюблена, не влюблена сейчас, а о будущем говорить не приходиться. Я даже точно не могу сказать, что значит «влюбиться». Помню, я любила персонажей книг, фильмов, но чтобы реальных, существующих людей… Пока раздумываю над словами Сфинкса и своими собственными, закуриваю, и это замечает Волк. Кидаю ему пачку. Волк ловит и достаёт одну из сигарет, в этот же момент, прервав его просьбы, ему на голову садится ворона. — Стой! — останавливает Шакал жест Волка, которым тот хочет убрать Нанетту со своей головы. — Что? — недовольно спрашивает он. — Это прелестно! Сиди так, я за фотоаппаратом! На удивление, Волк слушается и продолжает сидеть, всё так же ссутулившись и не двигаясь, хотя, видимо, собственное положение ему уже не кажется удобным. Но он продолжает не двигаться, чтобы не спугнуть ворону или чтобы не помешать действиям Шакала. Табаки находит фотоаппарат в тумбе и быстро приближается обратно к Волку, но тут оказывается, что плёнки в фотоаппарате тоже нет, и он уезжает обратно, оставляя Волка мучиться дальше. Снова возвращается — теперь уже всё в порядке, всё работает (он проверил это на нас с Сфинксом) — и, наконец, фотографирует Волка с гитарой, с Нанеттой и всё ещё не зажжённой сигаретой в руке**. Мы со Сфинксом посмеиваемся, наблюдая за этой сценой, Волк смотрит на нас недовольно, и это его выражение переносится на фотографию, над которой так долго трудился Табаки. — Ай, — говорит он, просматривая плёнку, — что за выражение, Волк? Помирать, что ль, собрался? — Кто знает, кто знает… — протягивает пострадавший. — Может, в следующей драке и покину вас. — Может, переснимем? — интересуется Шакал и вытягивает шею. — Нет, нет, нет, — Волк смахивает с головы Нанетту и зажигает сигарету. Табаки огорчённо вздыхает. — Талант, — обращается ко мне Волк, — а ты-то драться умеешь? А то у тебя лицо такое многострадальное, — он усмехается. — Только ты смотри, Талант, — яростно встревает Шакал, — если влезешь в драку, не смей сдаваться! Отстаивай честь Четвёртой до конца! Я неуверенно киваю, надеясь, что он не имеет в виду под «концом» мою смерть. — Я умею, — отвечаю я Волку, но слишком спокойно, — и, надеюсь, мне не пригодятся мои умения. — Ты ещё никогда не дрался? — удивляется Сфинкс. — Откуда же тогда умения? — Я тренировался. Ходил на занятия, — пожимаю плечами, — но тренировки же нельзя назвать полноценным боем… — И что же ты умеешь? — Расплывается в ехидной улыбке Волк. Не люблю это его выражение лица — такое хитрое, будто он уже предполагает, как тебя можно использовать. Я вздыхаю, — слишком громко, чтобы он не понял этот жест — и говорю: — Каларипаятту. Это древнее индийское искусство боя и выбор мой пал именно на него, потому что сила и габариты в нём не имеют значения. Все продолжают смотреть на меня с интересом, во взглядах читается вопрос: «И что же это такое?», — мне приходится продолжить: — Большинство — разные стойки и парирование. Все основано на гибкости и ловкости. — А сила? — удивляется Волк. Качаю головой. — Там не нужна большая сила — нет атак, основанных на ней. И вот он стоит передо мной. Тощий, безликий, имеющий почти безграничную силу в Доме, а, может, и за его пределами, он, победивший всех здешних претендентов — живой кошмар многих жителей Дома. И они серьёзно думают, что я смогу победить его? Нет, это попросту невозможно. Вспоминаю слова Шакала и одёргиваю медленно плывущие вверх руки, чтобы не попытаться сдаться — я не могу это сделать, я обещала Шакалу. Но драться со Слепым — это самоубийство. Да, может, он и не обучался у лучших тренеров и не проходил специальные занятия, но, чёрт подери, он смог отстоять победу у каждого в Доме, желающего проверить это (а их наверняка было не так уж и мало). И смогу ли я, имеющая какие-то знания, победить? Собираюсь с мыслями. У меня есть три варианта, которые с большей вероятностью могут дать мне победу: человек, который за меня заступится, несчастный случай и ударить первой — два из трёх основаны на удаче, третий — на моих умениях и… тоже на удаче. Выбирать не приходиться — нужно атаковать первой. Справляюсь с оцепенением и, стараясь не заглядывать Слепому в глаза, вырываюсь вперёд. Два широких шага, и я вплотную к Слепому, толкаю его в грудь со всей силы, заставляя накрениться назад. Слышу пораженный гул — заставляю себя не обращать внимания на лишние шумы и продолжаю движение. Проскальзываю под рукой Слепого, уворачиваясь от захвата, оказываюсь за его спиной, мгновенно перехожу в стойку на руках и запрыгиваю на шею. Тот толчок нужен был мне с моим миниатюрным ростом лишь для того, чтобы противник наклонился, и я могла достать до шеи в прыжке. Выпрямлюсь, так же моментально взяв в захват голову Слепого — одно движение, и я вполне смогу сломать его хрупкую шею. Прошло чуть больше полминуты, и я смогла обезвредить Хозяина Дома — недурно. Справляясь с дыханием, поражаюсь своему везению или, может, даже мастерству. — Ещё движение — и ты будешь мёртв, — холодно сообщаю я. И я снова оказалась права — ловкость важнее силы, сейчас последняя мне пригодилась только для стойки на руках и для толчка, в остальном сработали ловкость и гибкость. Слепой поднимает руки по бокам, сгибая их в локте, демонстрируя жест «сдаюсь». Я всё ещё держу в захвате его голову и шею, наверняка довольно резко прихватив пряди волос, но выбирать не приходится. «Включаю» шумы на фоне — все пораженно ахают и охают. — Талант! — взволнованно взвизгивает детский голос. Это Глоссария. Машинально поворачиваю к ней голову: девчушка прорвалась сквозь толпу и взбудораженно глядит на меня. А я понимаю, что очень и очень зря отвлеклась от Слепого, но уже поздно. Слышу усмешку, глухую и смелую, говорящую «так и должно было быть», затем рывок, столь резкий, что я убираю захват, машинально выставляя руки к земле, но слишком медленно; мои движения впервые оказываются такими медленными, а может, это Слепой двигается слишком быстро. Это моя ошибка, и мне за неё расплачиваться — не успеваю схватиться за что-нибудь или попытаться защититься, как меня окутывает тьма.