***
После долгого и изнурительного трудового дня, Пит шёл домой. Ладони, на которых мозоли раньше были только от карандаша и скалки, теперь стали жёстче и грубее. Если раньше он носил мешки, чтобы кормить людей, то сейчас снабжал едой скотину: овёс, зёрна разного помола, отруби, сочные корма, часть из которых — свёклу и тыкву, например, — предварительно нужно было разрубить. Работа, пусть и тяжёлая, Пита не пугала. Ему она даже нравилось. Если дома тишина его угнетала и давила на него — единственным собеседником была Эмили, а Джоанна по-прежнему отмалчивалась на все его попытки с ней заговорить, — то на ферме тишина оказывала благотворное влияние. Поблагодарив за ужин, он начал готовить себе воду, чтобы помыться. Джоанна увела Эмили на прогулку, оставив Пита одного. Смыв усталость прошедшего дня, он прилёг на пять минут и не заметил, как заснул, хотя планировал пойти навстречу своим девочкам. Проснулся он в темноте от шёпота. Полагая, что дочери не спалось, а Джоанна ей что-то читает, он, поначалу, не прислушивался. Но сон не шёл, и фразы сами собой вплелись в его мысли. — Почему папа нас не любит? — услышал он голос Эмили. Пит не хотел мириться с мыслью, что это спрашивает его дочь. Про него. О себе. Он сам очень часто задавался вопросом, почему его не любила собственная мать — выносившая и родившая. Было много теорий, терзаний, болезненных воспоминаний, но ответа он не знал до сих пор. Кто бы мог подумать, что аналогичным вопросом задаётся его малышка, хотя, казалось бы, у неё не было на это причин. Но маленькая девочка считала иначе. — Милая, что ты! — как-то неестественно прозвучал голос Джоанны, гладившей дочь по волосам. Руки у мамы были жёсткие и костлявые, — но только не тогда, когда Эмили плакала или падала, а мама вытирала её щеки или тёрла ушиб; и не тогда, когда Эмили ложилась спать, а мама перебирала её волосы: бай-бай. — Это не так. Кто тебе такое сказал? — спрашивала она мягко, вполголоса. Пит уже хотел облегченно выдохнуть, но Джоанна продолжала: — Он любит тебя, родная. Очень любит. Поэтому и здесь. А то, что происходит между нами с твоим отцом, чувства, которые он испытывает, или, наоборот, не испытывает ко мне — к тебе не имеют никакого отношения, Эмили. В этом нет твоей вины. Здесь никто не виноват. Пит хотел откинуть одеяло, вскочить на ноги (одна эта мысль болью отозвалась в области крепления протеза к бедру), взять дочь на руки и сказать, что жить без них не может... Но почему-то сдержался. Он боялся узнать причину, которая остановила его порыв. Эмили уже давно заснула, а Джоанна заканчивала дела по дому: убралась после купания дочери и в тазике замочила детскую одежду, помыла грязную посуду, приготовила на утро чайник, вынесла оставшийся в кастрюле суп на веранду, чтобы не испортился, и только потом переоделась и легла спать. Уже сквозь дремоту она расслышала: «Я люблю тебя, Джоанна. Очень люблю. Но не знаю, как тебе это доказать».***
Джоанна была в домашнем коротком платье, когда Пит пришёл на обед. Запирая за собой дверь на шпингалет, он привлёк её внимание соответствующим щелчком замка. Джоанна, стоящая спиной, бросила короткий взгляд через плечо, чтобы убедиться, что это действительно Пит. Она немного напряглась от прозвучавшего щелчка, но, не желая вступать в диалог с сожителем (именно так она называла его про себя), решила, что сама молча отопрёт дверь. — А где Эмили? — невзначай полюбопытствовал Пит. — У соседей, — выдержала она небольшую паузу и, предугадывая следующий вопрос отца своей дочери, сразу ответила: — Телёнка пошла посмотреть. — Ясно. Джоанна уже давно закончила нарезать всё то, что планировала: хлеб, лимон, сыр, колбасу. Девушка снова почувствовала напряжение по всему телу: она отчётливо расслышала, как Пит снял верхнюю одежду, вымыл руки, умыл лицо. По её расчетам, он уже должен сидеть за столом. Она бы сразу отошла на другой конец комнаты — кухню, где наложила бы ему порцию супа, после чего вышла бы во двор или пошла к соседям. Но он чего-то выжидал. Обернувшись, она убедилась, что Пит ждал именно этого. Он, как это бывало много раз прежде, не отвёл поспешно взгляд, не смутился, не отступил. Даже наоборот — подошёл ближе, и отложил нож, который Джоанна продолжала держать в руках, на стол, стоящий за ней. Не прерывая молчаливого контакта глаз с дерзким взглядом супруги, Пит осторожно опустил свои ладони на её голые плечи, и провёл по ним вниз. Джоанна поняла, чего он хочет. Отчасти, она желала того же. Пит чуть присел, чтобы дотянуться до подола её платья, а потом приподнял его вверх, подтверждая её догадки. Она подняла руки, помогая ему раздеть себя. Он жадно прошёлся взглядом по её телу сверху вниз, замедлив свой взор на её наливающихся холмах и задержав взгляд на его вершинах, и остановился на большом животе. Он аккуратно согнул сначала ногу с протезом, потом другую, и присел на корточки перед ней. Впервые, при дневном свете, так близко к сыну, от которого долгое время был так далеко. Он коснулся губами её живота, а потом прижался к нему щекой. Никто из них не произнёс ни слова. Ладонями Пит погладил бёдра жены, чтобы затем указательными пальцами зацепить резинку её нижнего белья. Не встретив сопротивления, он стянул их с неё, и встал на ноги. Джоанна, которая чаще него самого была инициатором их единения, не шелохнулась. Она вела себя, словно реквизит, без которого нельзя обойтись. Пит стянул с кровати покрывало. Пока он раздевался, Джоанна легла на кровать. Их короткие интимные встречи, происходившие в полной темноте и под строгим контролем, требующим тишины (дочь спала буквально в трёх метрах, разделённых обеденным столом), Пита не утоляли, а лишь будоражили. Он скучал по своей смелой, шальной, игривой Джоанне, но она не умела быть такой для того, кого внесла в списки предателей. Пит целовал каждую частичку её доступного тела. Руки его нигде не задерживались более нескольких секунд — недостаточных, торопливых из страха, что внезапно всё прекратится. В момент слияния она позволила себе негромкий стон, побудивший Пита на более рискованный дальнейший шаг — он потянулся поцеловать её в губы. Он навис над ней, контролируя вес своего тела, чтобы не оказать давления на малыша внутри неё. Мысленно он твердил одни и те же слова, которые крутились в его голове с того злополучного вечера: «Это было ошибкой», «Прости меня». На долю секунд перед взором Джоанны предстала картина, внёсшая раскол в их отношения, но она усилием воли отбросила этот фрагмент, и ответила на поцелуй.***
Скрип телеги за окном разбудил Пита; Джоанна не засыпала. От страха, что опоздает на ферму, Пит быстро натянул свою рабочую форму, как-то неловко подал платье жене и сразу, отперев дверь, рванул на улицу. Джоанна всё списала на его смущение — ей не привыкать. За дочерью, которая не торопилась домой, но у которой по расписанию было время дневного сна, она отправилась сама. Всю дорогу Эмили рассказывала про маленького бычка, часто упоминая, что хочет такого же. Укладывая дочь, Джоанна не заметила, как тоже заснула. Во сне они с Питом ссорились. Джоанна осознавала эфемерность происходящих событий — она никогда не позволяла себе ругаться при дочери, — но не могла проснуться. Кричала она, Пит тоже позволял себе высокие тона, и за всем наблюдала маленькая девочка — их дочь. Потом внезапно Пит направился к выходу и исчез. Джоанна бросилась за ним только потому, что в дверь, вслед за отцом, выскочила и дочь. «Эмили!» — звала она, пытаясь поймать дочь за руку и остановить её. «Папа!» — бежала за отцом и кричала на всю улицу малышка. В какой-то момент она схватилась за ладонь отца. Она ревела, тянула его на себя, просила остаться. «Папочка, не уходи! — слёзно просила Эмили. — Не бросай меня! Останься! Пусть она уйдёт, а не ты!» Даже во сне Джоанна дёрнулась от услышанного: её маленькая копия отрекалась от матери в пользу отца. Именно эти слова стали решающими на пути к прощению Пита — Джоанна не могла допустить, чтобы её сон стал явью.