Вспышка или «Дикая»

             — Ты Кевина уложи, а я Эмили косички заплету: она хочет кудри.       Девчушка с самого своего возвращения не выпускала из рук саквояж со всем необходимым: она боялась забыть, а портфельчик служил напоминанием. Джоанна бы и рада забыть, но женщина, чьей малышке завтра должно было исполниться пять, к празднованию чего и хотела кудри Эмили, названивала каждый день.       Джоанна сразу определила женщину, как помешанную: сколько ей не говори, что она Мейсон, та упорно в каждом предложении употребляла «миссис Мелларк». Джоанна вообще не понимала, почему это дама решила, что хождение их детей в одну группу даёт ей привилегии при заказе выпечки, да и в целом, почему та звонит ей домой, а не в пекарню.       — Я понятия не имею, как выглядят капкейки и какие-то ваши попсы, — объясняла она, и надеялась, что сын перегрызёт телефонный провод до того, как его мать свихнётся от этих ежедневных звонков. — Я знать не знаю, какие бывают виды пропиток, я даже не знала, что их пропитывают... Нет, мастику я не ем, — «ещё бы знать, что это...»       — Если она позвонит, отвечать будешь ты, — угрожала она Питу, но, как ни странно, женщина звонила только днём, и только когда Пита не было дома. — Ей точно меня заказали, — брюзжала Джоанна, когда на другом конце провода снова оказывалась та особа...       Оставшись с дочерью наедине, Джоанна помогла ей удобнее устроиться перед собой. Здесь же, на диван, они аккуратно выложили всё необходимое.       — Как дела в саду? — спросила она, разглаживая пальцами распущенные волосы дочери. Из футляра юного парикмахера, заботливо собранного и отправленного Эффи из Капитолия, она взяла расческу и, первым делом, выделила пробор и разделила волосы на две части. Набор хоть и считался детским, но приборы в нём были настоящие настолько, что Джоанна сразу изъяла ножницы, а в последствии начала пользоваться ими при чистке рыбы. К слову, очень удобно, отмечала она, улыбаясь тому, как отреагировала бы на это капитолийка.       — Мы лепили медведя из пластилина, а потом делали лес, — поделилась Эмили, и в подтверждении своих слов, показала маме свои маленькие пальчики: под плохо вымытыми ногтями всё ещё оставались следы пластилина.       Джоанна сглотнула, и на секунду на её глаза навернулись слёзы. Она прикусила губу, мысленно приказывая себе не быть жалкой. Она ненавидела Капитолий, ненавидела всё то, что с ней сделали, и ненавидела себя, что не способна справиться с последствиями. Каждый раз она корила себя, что несмотря на все её победы, её ребёнок вынужден взрослеть раньше своего возраста: мыть за собой посуду, вычищать грязь из сапожек, помочь брату вымыть руки или самостоятельно принимать ванну... Джоанна не могла себя заставить даже прогуляться с дочерью вдоль реки. А потом просьбы дочери и вовсе прекратились.       Отчаяние накатывало на Джоанну всё чаще и неожиданней, в такие, на первый взгляд, уютные вечера, как этот, например. Даже если ей удавалось заснуть, ночью она просыпалась и воспоминания, обуревающие её голову, начинали новый забег, налетая друг на друга, и обрушивая всё вокруг.       Джоанна не понимала, почему так отчаянно продолжала бороться за жизнь, когда свою часть договора — вывести Сойку из Арены, — уже выполнила. Почему она тогда решила, что новый мир будет ей подвластен? Почему наивно решила, что справится? Почему позволила себе обмануться, что им её не достать?.. Впрочем, Сноу бы даже её мёртвую достал, при желании.       — ...но я сказала, что так делать нельзя. Она спросила: «Почему?», но я не знала, почему. Мама, почему?       Джоанна поцеловала макушку дочери, извиняясь, что прослушала её рассказ, и теперь не знала, что ответить. Но дочь сама пришла ей на помощь:       — Наверное, обманывать нельзя, потому что другому человеку будет больно, да, мама?       — Да, родная. Нельзя обманывать, если любишь человека... Тебе правда нравится в саду? — этот вопрос Джоанна задавала каждый раз, когда ей казалось, что её дочь обидели.       — Ага.       — Ты же помнишь, что если тебе не нравится, то туда можно не ходить?       — Мне нравится, мама, — уверенно произнесла Эмили и, резко развернувшись (несмотря на то, что ей начали плести первую косичку), чмокнула мама в щёчку.       Джоанна улыбнулась и, шутя, пригрозила, что если Эмили будет вертеться, то никаких кудрей завтра не будет. Но Джоанна ни за что бы не отказалась от щедрых поцелуев и объятий своей дочери, даже если пришлось бы каждый раз заплетать заново.       Джоанна уже заканчивала свою деятельность, но не торопилась начать разговор, который планировала. Она не могла подобрать слов, с которыми стоило бы приступить, подступаясь к этой серьёзной и важной теме. Дочь увлечённо расчёсывала волосы своей куклы, не заметив, что мама уже закончила и собирает чемоданчик.       — Эмили, — позвал её тихий голос. Дочь повернулась к матери лицом. — Тебе не нравится, что из сада тебя забирает папа, а не я?       По тому, как дочь отвела глаза, Джоанна догадалась, что Пит себе ничего не придумал и ему не показалось.       Эмили виновато опустила голову: её маленькое сердечко подсказывало, что она не должна так себя вести, что она любит папу, что он у неё хороший... Но это же сердечко так щемило, когда она видела как других девочек брали на руки, катали на плечах, подбрасывали вверх... Как другие дети гордо вышагивали рядом со своими папами, крепко держась за руки, играли в перегонки, или прятались за деревьями...       Будто извиняясь (и тем самым подтверждая свою вину), папа каждый день угощал её какой-нибудь пироженкой, приготовленной специально для неё. Эмили молча ела, отвернувшись к окну, и глотая слёзы от обиды: другим детям тоже покупали пироженые.       — У других пап две ноги. Почему у моего одна?       Прошло так много времени, но Джоанна не могла разобраться, как всё правильно объяснить. За это время дочь значительно выросла, раз сумела сформулировать свой вопрос.       Сказать, что её папа — Победитель, уже не ответ, способный удовлетворить пытливый ум. Потому что тот же Хеймитч (как бы его не называли за глаза: пьяница, иждивенец, старый хрящ), зачислен в этот список, но у него две ноги.       Джоанна взяла ладошки дочери в свои руки и заглянула ей в глаза:       — Хей, — улыбнулась она ей, ободряюще: всё хорошо, ты ни в чём не виновата, тебе не за что себя винить. — Помнишь, — начала она тихо, — я рассказывала тебе про Игры? — Она намеренно никогда не называла Игры жестокими, голодными, опасными, смертельными. Эмили покорно кивнула, заранее смирившись, что, как обычно, ей ответят, но ответ на свой вопрос она не получит.       — Однажды на Игры попал твой папа. Мы тогда с ним ещё не были знакомы и не знали друг о друге.       «Во всяком случае, я не знала про него», — промелькнула у Джоанны в голове, потому что Пит-то мог наблюдать за Играми с её участием.       — У твоего папы на Играх появился друг. Это было странно. Неправильно. Запрещено. Но, вопреки правилам, они защищали друг друга. Однажды твой папа заступился за своего друга... Ведь это хорошо, не позволять кого-то обижать, да? — обратилась Джоанна к дочери. Та кивнула. — И твой папа был ранен. Поначалу это была просто царапина, но время шло, а врачей рядом не было... Помнишь, я тебе рассказывала, что если зубик сразу не полечить, то потом будет больнее? — дочь снова кинула. — Так вот и у папы нога начала болеть сильнее. Защищать он уже никого не мог, потому что сам отчаянно нуждался в помощи, — Джоанна не стала говорить, что Пит умирал, и совсем скоро должен был прозвучать гонг. — Но его друг успел его найти, пока не стало ещё хуже. Друг старался помочь, как мог и как умел, но он был другом, а не врачом. Твоему папе становилось хуже, и его Друг не знал, как ему ещё можно помочь. А потом Друг узнал, что есть лекарство. Но лекарство было далеко, а идти за ним было опасно. Твой папа не хотел отпускать своего Друга, потому что догадывался, что там будут ждать те, с кем он сам подрался. Но Друг оказался хорошим другом. Смелым и храбрым. Другу было сложно, но он раздобыл лекарство. И принёс его твоему папе. А потом подоспели врачи... Помнишь, я говорила, что если не чистить зубы, то они сначала начинают болеть, а если болят уже долго, и врачи ничего не могут больше сделать, они зубик удаляют? — Эмили нахмурилась, потому что боялась этого больше всего. Но кивнула. — Рана у твоего отца стала больше царапины, и чтобы твой папа не умер, — Джоанна интонацией выделила последнее слово, — ему отрезали часть ноги. Твой папа остался жив. Потом мы с ним познакомились и появилась ты.       Джоанна с ужасом ждала, что ответит её дочь и как она будет себя вести. Правильно ли она всё рассказала? Может, стоило обратиться к той блондинке, которая называет себя их семейным психологом? Может, было бы проще самой забирать дочь из детского сада, и вопрос бы отпал сам собой?..       Эмили была шокирована рассказом матери, но одновременно с этим ей стало так хорошо, будто она обняла соседского кота, и тот заурчал.       Вопрос, которого опасалась Джоанна, не прозвучал. Дочь сидела тихо, и внезапно перевела взгляд на кого-то позади матери. Джоанна догадывалась, что Пит пришёл проверить, всё ли хорошо у его девочек: по части сна, его жена строго блюла установленную ею самой дисциплину, а допустимые погрешности уже давно были исчерпаны.       — Попроси отца почитать тебе сказку, — улыбнулась Джоанна, и помогла дочери слезть с дивана.       Малышка подбежала к отцу и стало совершенно неважно, что у него нет ноги. Может она ещё маленькая и многого не понимает, но папа у неё хороший.       Джоанна заснула, не дождавшись Пита. Целый день она только и делала, что едва поспевала за неуёмным сыном: любопытным, пытливым, изобретательным. Она не понимала, откуда в этом пузатом комке столько энергии, и почему он проявляет чудеса усидчивости только с сестрой?..       Не размыкая глаз, её тело отозвалось рукам Пита, притягивающим её к себе:       — Ради Китнисс я был готов умереть, — прошептал он ей в самое ухо. — А ради вас я живу.