Камилла - рыжая куртизанка.

      Стрела за стрелой била в поставленное "на попа" бревно с нарисованным кружком-мишенью. - Ты делаешь успехи, рыжая.       Продублённое ветром лицо, хищный прищур серых глаз. Этот мужчина - норд, как большинство поклоняющихся Хирсину. В эту компанию каким-то чудом затесались три имперца, включая Камиллу, два босмера и один бретон.       Странно получилось у Камиллы с её бегством. В таких случаях говорят "сменил шило на мыло". Променяв одного даэдра на другого, тёплый домик на сырую пещеру, перины на шкуры, а крепкие мужские объятия на крепость натянутой тетивы, Мила не стала ни счастливее, ни несчастнее. Правильно ли она сделала?       "И почему я раньше не пыталась научиться стрелять? - гадала она. - Не было бы всей этой круговерти мужчин, не было бы изгнания и отлучения от дома, не было бы позора... А была бы дорога, лютня и песни. И мой лук стал бы мне защитой. Но... тогда бы не было маленького. И я не узнала бы Мартина. И не поняла, что есть что-то превыше моей глупой "свободы"...       Рыжая загрустила. Она уже не надеялась увидеть Мартина. Ведь она снова продала душу. И если бы он предал друзей и выбрал её, то она бы подвела его сразу же, в первый месяц. Прав был Сангвин. Парни были слугами, а она шлюха, и вся её свобода закончилась на пути от Имперского города до Бравила. Камилла банально струсила. Молиться аэдра было стыдно, а то, что Сангвин не покарал отступницу сразу, могло говорить о том, что он просто выжидает время. И Камилла кинулась в ноги первой же статуе, на которую указали местные жители. Но убить единорожка у неё рука не поднялась, а потом она узнала, что рядом с милым существом ошивается с полдюжины минотавров. И с тех пор она жила в пещере с группой то ли охотников, то ли разбойников, а Торвар учил её стрелять, и не мог нарадоваться на новую ученицу. Радовался он конечно своеобразно: щурил стальные глаза, топорщил усы и безразличным тоном выдавал скупые похвалы... - О чём грустишь, красавица?       Имперка не ожидала такого вопроса от этого хладнокровного человека. - Нет, правда. Ты носишь под сердцем ребёнка, а бродишь одна, стрелять учишься, а другая бы сидела дома и вязала мужу носки. Что за негодяй тебя обидел?       И Камилла, сама не зная зачем, поведала ему свою печальную историю. - Бедная, глупая девочка...       Тяжёлая рука норда провела по её волосам, и Камилла заплакала. Она оплакивала свою непутёвую жизнь, свои глупые поступки, роковые ошибки. Её слёзы мгновенно промочили рубашку Торвара насквозь.       Это могла быть самая нежная ночь в её жизни, но мудрый северянин удержал себя в руках, интуитивно чувствуя, что рыжей нужно совсем не это, что ей просто необходимо выплакаться и принять какое-то решение. Выпусти он наружу свой основной инстинкт, унеси её в пещеру, на шкуры - и быть беде. Может быть, утром Камилла бросилась бы на нож. Или совершила ещё что-нибудь глупое, загоняя ещё один гвоздь в крышку гроба своей погубленной жизни. - Ну всё, всё... будет тебе. Легче стало? - Ага... - Слушай, рыжик. С сегодняшнего дня я беру тебя под свою защиту. Это до тех пор, пока остальные не прознали. Мне надо тебе много что сказать о Хирсине и моей службе ему. Может, это поможет тебе, а может и нет. Только знай: не того ты выбрала господина, не того...       Камилла замерла, одним ухом прислонившись к его груди, слушая, как успокоившееся было сердце вновь забилось сильно и часто, а другим вслушиваясь в его слова, и вполглаза наблюдая за ночным лесом. Она настолько отточила свою наблюдательность, что даже потрескивающий костёр не скрыл бы от неё приближения чужака. - Я Гончая Хирсина, - проговорил наконец северянин.       Костёр вовсю пылал, было не по зимнему тепло, и даже Мила распахнула свои тёплый плащ, пригревшись в руках Торвара. До "смены караула" оставался час, и воин торопился рассказать всё возможное. - Да, я проклятая тварь, что в самые лунные ночи встает на четвереньки и утрачивает разум. Я его каким-то чудом пока сохраняю, но боюсь, что однажды... Но я не всегда был таким. Я попал в услужение Хирсину, когда мой охотничий азарт и нежелание отступить стало сильнее меня. Я загнал своего оленя далеко в лес и напоролся на минотавра. Он убил подо мной коня, свалил меня на землю и уже занес надо мной свой кулак, но... - он вздохнул. - Тут я, всю жизнь поклоняющийся Талосу, призвал на помощь Хирсина. Зачем? А сам не знаю. Как-то вдруг с языка сорвалось. Наверное, в голове что-то щёлкнуло: лес, охота, минотавр, Хирсин... И я умудрился воткнуть кинжал прямо в глаз чудовища, да так, что поразил мозг. Выбравшись из-под его туши, я вдруг услышал голос. Он призывал меня подойти к статуе. Статуя, как на грех, оказалась в двух шагах... "Я помог тебе, смертный, и теперь ты мне задолжал..." - сказал он. - "Мне нужны такие отважные охотники. Настоящие гончие псы. Чтобы могли без отдыха преследовать добычу. И ты подходишь."       Норд повёл плечами, вспоминая свои ощущения. - Я был так растерян, что принял предложение. Я не знал, чем это для меня обернется. А обернулось... вернее обернулся я на следующую же ночь. Вдруг услышал зов, голоса в голове. Луны были необыкновенно яркие, чистые, сердце билось тяжело и часто, потом пришла боль. Я услышал, как рвется моя одежда, мои мышцы и сухожилия перекручивало, как на дыбе, а потом я перестал быть собой. Меня захлестнула пьянящая радость, чьи-то испуганные крики и вопли боли казались музыкой, я рвал свою добычу клыками и когтями, потом вырвался в лес и носился по нему, как безумный, охваченный пламенем жестокого азарта. А наутро я пришел в себя...       Голос и руки северянина задрожали. - Я... я был голый, весь в крови, передо мной лежала растерзанная туша оленя. И я понял, что случилось непоправимое. Я осторожно пробрался к своему дому, а там... там лежали трупы. Жена. Старшая дочка. Младшую я не нашёл, наверное успела убежать. И я тоже убежал. Лучше бы я сдался страже! Они ведь шли к дому, а я был голый и безоружный, они бы взяли меня легко. Но я смалодушничал. И сбежал. Бежал долго, пока вновь не услышал зов. И он привел меня к этой пещере. Я стал жить здесь, как простой бродяга, разбойник, носить краденую одежду, пользоваться краденым оружием, а ночью оборачиваясь страшным когтистым волком, бегающим на двух ногах. Но и это ещё не всё...       Он перешёл дыхание. - Где-то с год назад к нам попал мальчик. Бретон. Тоненький, как тростинка, слабый, но отважный. Он поклонялся даэдра из любопытства, и его выбор пал на Хирсина. Почему, никто не знал. Наверное, потому что он хотел стать сильнее и отомстить всем своим обидчикам. И однажды ему предложили выпить кровь одного из нас. Стать оборотнем.Не Гончей, нет, для этого он был слишком слаб. Он согласился. Это была моя кровь. И так получилось, что он услышал именно мой голос, и в него проникли мои воспоминания. Его лицо исказилось от ужаса, он вцепился сам себе в плечи и закричал: "Хирсин, я отвергаю твой дар!" И тогда наступила тишина, а в ней прозвучал голос бога Охоты: "Кто не охотник, тот добыча!" А затем... затем мы все обернулись...       Ещё один судорожный вдох. - От него мало что осталось. Убили его мгновенно, он даже убежать не успел. И тогда я начал... бороться. С собой, со своими волчьими инстинктами. Но получалось не всегда, и я убивал вновь и вновь. Поэтому, если увидишь, как я падаю, извиваюсь и кричу от боли - беги! Иначе погибнешь. Если конечно не решишь стать такой, как я. - Нет... нет, - Камилла побледнела от ужаса, до неё только теперь дошло, что она попала из огня да в полымя. - Прости, что я тебе это рассказал. Пойдём спать, сейчас караул сменится...       А во сне ей явился Сангвин. - А ведь предупреждал я тебя, дурочка. Не ищи от даэдра другого даэдра! Как тебе у Хирсина в лапах?       Камилла молчала. Ей не хотелось отвечать. Страшным было лицо бога Пьянства и Разврата, сквозь необыкновенную, яркую красоту поглядывал его истинная, хищная суть. Как у охотника, упустившего добычу, но знающего, где она и готового преследовать её до конца. Как же они все похожи, Князья Даэдра, в своей истинной сущности! - Знаешь ведь, что из себя представляют его "посвящённые". Эти блохастые комки меха, теряющие разум при свете лун. Эти твари с кровью под ногтями. Твоё дитя могло быть счастливым пьяницей или изящной куртизанкой, а станет волком. Впрочем, ты можешь вернуться ко мне, но прежних привилегий тебе не будет. Ты будешь подстилкой для самых грубых мужиков, в то время как твои подруги будут собирать сливки. Они будут вкусно кушать, валяться на мягких перинках, а ты - ползать в грязи и умолять о пощаде. Так я поступаю со всеми отступниками. Что, страшно? Радуйся, ты вновь выбрала свободу, а попала в марионетки к другому даэдра. Впрочем, Радуйся тому, что я не пытаюсь тебя убить. Ты всё ещё нравишься мне. Ничего не хочешь сказать? - Нет, ответила Камилла и отвернулась от Сангвина. - Обиженку строишь? Молодец, сама накосячила, сама обиделась. Ну тогда прощай. Или всё же до встречи?       Сказал - и исчез. И долго ещё Мила ворочалась на кровати, тихо всхлипывая да проклиная собственную глупость.       Время шло, живот у Милы рос, стрелы всё чаще летели в цель, но вместе с животом рос и страх. Она себе казалась зверьком, пойманным в ловушку. Что же делать? Куда бежать? Если даже твой друг, единственный друг, единственный мужчина, не попытавшийся завалить её в кровать и оставшийся просто другом - чудовище, оборотень? О возвращении к Сангвину и речи не шло. Всё, что раньше нравилось, все эти наряды, вино, мужики - опротивело ей настолько, что хотелось выть при одной только мысли. Но и оборотнем становиться не хотелось. А ведь, если поразмыслить, это свобода. Ещё какая! Днём ты загнан в рамки общества, но ночью ты волен себе. Какой спрос с зверя?       "А есть ли она, свобода?" - задавала себе вопрос Камилла и не находила ответа.        И вот настал тот день, когда Камиллу нашли достаточно подготовленным к ритуалу посвящения. Утром пришел Торвар, небывало хмурый и злой. Сказал: "Нам пора, Волчий Пастырь зовёт. Сегодня ты станешь одной из нас" - и повёл рыжую куда-то в лес.       Они шли по каким-то звериным тропам и буеракам, у Милы от такой ходьбы разболелись ноги, к тому же её колотило от страха. Что с ней сейчас произойдет, какая тьма затопит её душу? Станет ли она чудовищем или до конца дней будет бороться сама с собой?       Наконец, он привел её на поляну. Огромную, плоскую, как сковорода, окружённую тёмной стеной деревьев со всех сторон. Летом на ней цвело дикоцветье, но в месяц Первого Зерна она была гола и пуста. И на это-то поляне сейчас стояли люди. Один из них был наряжен в шкуры и шлем с рогами. Вся эта толпа напоминала деревенскую сходку. Только вид у собравшихся был серьёзный и мрачный, как на похоронах или коронации.Король умер, да здравствует король, да уж. Или: человек умер, да здравствует зверь? - Я голос, диктующий волю Хирсина сынам его, - властно произнёс... шаман? - И я говорю вам, сыны леса: с нами - наша новая сестра. Она показала себя отважный и упорной в достижении цели. Со временем из неё получится прекрасный охотник. Испей же эту чашу, и позволь Господину нашему взвесить твои мысли и душу.       "Взвесить? А разве, получив мою душу, он её не взвесил? И что в этой чаше?!"       Впрочем, она уже догадываюсь - что.       Она несмело взяла чашу из рук шамана. Мимоходом удивилась тому, что она такая простая, деревянная, чёрная от времени, как будто не ритуальная, а обычная миска в доме бедняка... и потянула солоноватую густую жидкость.       "Это же кровь!!!" - с опозданием мелькнула мысль - воспоминание, а затем пришли голоса. Чьи это были голоса, определить было невозможно. Один из них доминировал в хоре. Он звал её за собой в леса, поля, на просторы, в ночи, наполненные ветром, запахами и свободой. Камилле чудилось - земля несётся под её мощными лапами, гудит, как барабан, пружинит, и вот она нагоняет...       ...жалкую двуногую фигурку. Детеныша человека. Самку. Расширенные в ужасе чёрные глаза, бледное, как у привидения, лицо. От неё несёт страхом, и это так возбуждает! Прыжок! Ей не убежать: легкие человечка слишком слабы, ноги - слишком слабы, и сердечко вот-вот лопнет от напряжения. Она бежит уже давно, она почти падает от усталости - её гонит только страх и желание выжить. Но нет - ещё один прыжок, и Камилла, или тот, кто завладел её разумом, падает на добычу, слышно, как хрустят тонкие косточки, но пару минут она ещё жива - достаточно, чтобы насладиться её болью, её тоненьким визгом, кровью, хлещущей из разорванной артерии прямо в раскрытую пасть...       В ужасе вырвавшись из видения, Камилла хриплым голосом выкрикнула: - Хирсин... я отвергаю... твой дар!       В наступившей за тем мертвой тишине особенно громко прозвучало властное: - Кто не охотник, тот добыча!       И на глазах у рыжей все оборотни начали менять облик. Стремительно сбрасывать одежду, обрастать шерстью... Их лица вытягивались, превращаясь в морды, их глаза пылали огнём, из глоток вырвался рык, и вот сейчас уже, казалось, бросятся, и придёт конец непутёвой жизни одной куртизанки... - Стойте, братья! - прорычал вдруг полуволк, в котором можно было ещё опознать Торвара. - Она отступница, но её нерождённый детёныш ещё не принял решения, а ведь он тоже пил кровь! Ибо, попав в тело отступницы, часть крови досталась ребёнку! Пусть она выносит его, и тогда мы заберем его и примем в стаю, а её - уничтожим! - Пусть, пусть, - загомонили разочарованные, но в то же время и воодушевлённые волки. Они медленно расходились с поляны. - Ты мудр, моя лучшая Гончая, - одобрительно донеслось до Милы. - Твоё решение учтено. Я умею ждать. Ибо умение ждать - одна из добродетелей охотника.       Уведя Камиллу на достаточно большое расстояние от поляны, Торвар заговорил: - Я ненадолго выторговал тебе жизнь. Теперь ты сама по себе. Поспеши найти выход. Ибо если промедлишь, тебя не спасу даже я. Я буду один против стаи. Или же, если воля моя будет слишком слаба, вместе со стаей. Беги к другому князю, а лучше к аэдра. Моли о помощи. И борись до конца. Только так ты можешь спастись. Только так, рыжик.       Камилла молчала. Тьмой был окутан её мир, и просвета в этой тьме не было.       Весна проплыла мимо Камиллы, словно огромная древняя рыбина, всплывшая из омута. Ну вот она, большая, страшная, покрытая зеленью, но пока не атакует. Чего же бояться? А если атакует, бояться и подавно будет нечего. Вернее некому. Камилла обречена. И её дитя обречено. Она умрёт, а малыш станет Гончей, полузверем с омертвевшей, кровожадной душой.       "Прости, Мартин, не уберегла я твоего ребёнка..."       Беспокоился Торвар. Он кругами ходил по пещере возле её ложа. Силой заставлял выходить на улицу, впихивал лук ей в руки, заставлял стрелять. И руки действовали помимо головы - уже две стрелы из трёх, потом три из четырёх, четыре из пяти - били в "яблочко". Торвар полностью взял на себя функцию "няньки" для потерявшейся в себе имперки - кормил её, выгуливал в "кусты", помогал с одеждой и костром.       И он добился своего. Однажды, когда уже листья на деревьях развернулись, а цветы зацвели, он услышал: - Столько времени прошло, а я всё жду, жду... чего я жду? Девять, верните мне разум! - Уже вернули, - ответил норд, обернувшись. Камилла была бледная, лицо исхудавшее, со впалыми щеками, со спутанными волосами, под глазами тени, живот огромный, круглый - где ты, краса рыжая? Но эта, новая Камилла вызывала какое-то щемящее чувство в груди, такую Камиллу хотелось заслонить от всех опасностей и сберечь. Эта Камилла была... настоящей! - Во имя Девяти, ты снова в своём уме! И у нас осталось полмесяца. Надо спешить! - И я знаю куда, - твёрдо произнесла женщина. - Я вернусь в Скинград. Попрошу мудрости у Юлианоса. Помоги мне собраться. - Не только помогу, но и сам с тобой пойду, чтобы защитить. - Почему? - опешила рыжая, не ожидавшая такого от лучшей Гончей Хирсина. - Потому что я люблю тебя, рыжик. И хочу, чтобы ты выжила. Я знаю, что не заменю твоего Мартина, но мне достаточно того, чтобы у тебя и твоего маленького было всё хорошо.       Она не нашлась что ему ответить. Торвар стал ей настоящим другом, но того, что испытывала к Мартину, не было. Было тепло. Благодарность. И всё.       Они молча собрали вещи - его и её. Что там Торвар соврал шаману, было неясно, но это помогло. Их не преследовали. Вскоре они вышли на Красную Кольцевую дорогу, а с неё вошли в Имперский город, закупиться провизией и стрелами для луков.       На удивление спокойным был их путь по Золотой Дороге. Зверьё нападало редко, бандиты словно щадили беременную женщину - а может, их пугала непонятная опасность, исходившая от усатого северянина. Даже гоблины как будто поутихли.       Мила и не могла знать, что в самые опасные моменты Торвар перекидывается волком и сторожит её сон. Этот волк давно победил в себе зверя, просто потому что полюбил. Но для других он оставался опасным чудовищем. Камилла спала в своём шатре и улыбалась во сне, а оборотень отгонял от неё беду.       Но у самых стен Скинграда их настигла Беда. Та самая, от которой они почти ушли. Шаман не был дураком и вскоре понял, что его обманули. А тяжёлый живот Камиллы не позволял им передвигаться быстро, к тому же она быстро уставала. И быстроногие полуволки, даже передвигаясь ночью, а днём прячась, настигли их. Они окружили двух странников, а шаман встал поперёк дороги, преграждая им путь к городским воротам. Он казался маленьким и нестрашным, но впечатление было обманчивым, ибо он владел магией и был голосом Хирсина. - Думали, нас можно обмануть? - засмеялся он. - Хорошенькое последнее желание - навестить ХРАМ АЭДРА. Храм Юлианоса. Сбежать вздумала, а, добыча? И украсть у Хирсина его слугу? А ты, Торвар? Кто ты - волк, или щенок? Может, она тебе подстилку пообещала и миску? И тёплую конуру?       Шаман глумился намеренно, стараясь вывести Торвара из себя, чтобы он допустил ошибку. О возвращении отступника и речи не шло - даэдра карают строго, а Торвар был именно отступником. Кто не охотник, тот добыча. И его бы растерзали, а Милу захватили живой, и она бы уже не смогла вырваться.       Но северянин оставался спокоен. Он принял решение. - Мила, сейчас я прыгну на шамана, а ты беги в город! Ворота открыты, они ещё не поняли, что здесь Гончие! - А ты? - Камилла сразу поняла, что случится с её защитником, но не хотела, не могла поверить, что из-за неё сейчас погибнет человек. Хороший человек. Хоть и оступившийся. Он ведь не знал, чем аукнется ему дар Хирсина... - А я как-нибудь... - неопределённо махнул рукой Торвар и начал расстёгивать пуговицы на рубахе. Шаман продолжал выкрикивать оскорбления, всячески унижая его, он наслаждался властью и беспомощностью противников. Это его и сгубило, когда Торвар вдруг начал меняться. Его не ломало, не корёжило - он перекинулся мгновенно, ибо был не рядовым оборотнем, а отмеченным особой милостью. Хотя наверняка испытал нешуточную боль. Зря он в своё время Милу пугал. - Что за, - успел крикнуть шаман, сообразив, что происходит неладное, когда полуволк прыгнул и вцепился ему в горло. Ему хватило сообразительности тоже начать меняться, и вскоре два оборотня катались в пыли, и неясно, кто из них был сильнее.       Мила рванулась с места настолько быстро, насколько позволял ей живот. Волкодлаки, затаившиеся в кустах, не сразу поняли, что происходит, и кого атаковать? Торвара или Камиллу? Мозги их, периодически затапливаемые звериной яростью, не отличались сообразительностью. И когда они наконец сделали выбор, женщина уже была так близко к воротам, что успела заскочить в них прежде, чем самый быстрый из Гончих настиг её. Створки захлопнулись у волка перед носом, чудом не прищемив.       Атаковать стражников звери не решились. Город есть город, а Гончих, помимо шамана, было всего пятеро. Что могут сделать пять волков, пусть даже очень сильных, если ими не правит Кровавая Луна? Ничего. Но ведь когда-то рыжая выйдет из города. Вряд ли она останется в нём, зная, что рано или поздно её настигнут и там. А Гончие умели ждать. Они были хорошими охотниками.       Они вернулись на дорогу и обнаружили два тела. Два обнажённых тела. Тело Торвара, лежащее на спине, истерзанное - в смерти оно не могло исцелить само себя, но лицо его было спокойным, а в сердце у него торчала стрела - её пустил кто-то из стражников. И шаман - тоже нагой, тоже истерзанный, но с выражением обиды. Ему стрела угодила в ухо.       А в комнате начальника городской стражи Камилла присела на корточки, прислонившись к стене. Стражник молча сунул ей в руки кружку воды, и она почти безучастно приняла её. Только что из-за неё погиб друг. И она, Камилла, бывшая куртизанка и несложившийся оборотень, сделает всё, чтобы этого не произошло больше ни с кем.