Диэтиламид d-лизергиновой кислоты

Она просила налить ей вторую пинту еще до того, как успевала разобраться с первой. Что-то, что выбило ее из состояния равновесия, не появлялось в поле зрения уже около двух часов, и она начинала думать, будто он уехал. От этого становилось тошно и приходилось пить больше, танцевать быстрее, улыбаться ярче. Весь амбар смотрел, как красотка Астрид Хофферсон надирается в хлам и танцует у барной стойки, размахивая подолом своего платья. Она щелкает пальцами в такт музыке и горланит скомканные слова песни, которую даже не знает, ее руки летают по воздуху, голова кружится, губы растягиваются в тысячах улыбок всем и каждому, кто подходит с ней поздороваться. С ней не знакомятся только по одной причине. Все ее знают. — Наигралась? — сиплый голос над левым ухом, табачный запах, раздраженные нотки – ей легко догадаться, кто так нагло хватает ее за локоть и дергает вверх, — выставляешь себя на посмешище. — Люди смеются со мной, а не надо мной, — задурманенная голова Астрид болтается из стороны в сторону, — замечай разницу. Они снова оказываются в жгучей друг от друга близости. Еще час назад Астрид стояла, как вкопанная в землю, когда Иккинг тянулся к ней. Сначала, убрав выбившуюся прядь с ее лица, он опустил руку на ее плечо. Она чувствовала его прикосновения, сфокусировавшись на том, как нежно он поглаживал ее ключицу большим пальцем. Астрид видела в его глазах хвоинки и чувствовала, как они колются. Как под кожу впивается каждая его грубая фраза, взгляд или жест. Все, что он делал с ней, было похоже на игру. — Если ты приблизишься еще хотя бы на сантиметр, я закричу, — шепчет Астрид, сдерживая дрожь. Иккинг останавливается. Его пальцы замирают в полудвижении, подушечками упираясь в тонкие кости. Ладонь, широкая и теплая, сжимается на ее плече. — Я не понимаю тебя, — Иккинг вымученно улыбается, его шея чуть расслабляется, и голова накреняется назад, выставляя небритый подбородок вперед, — ты горишь, но продолжаешь строить из себя гребанную недотрогу. Его рука соскальзывает с ее плеча, и она чувствует, как его тепло выветривается из ее тела. Астрид, едва остыв с прошлого боя, пытается разжечь в себе искру ярости, но осознает, что у нее не осталось больше сил злиться. Как бы близко он не был, как бы трепетно он ее не касался, она здраво помнила лед в его глазах, крики и обезумевшую кровь, свертывающуюся в ее собственных венах. Это все неправильно. — Ты можешь ответить мне на один вопрос? — Хофферсон пытается контролировать хаос эмоций, раздирающих грудь. Ненависть, похоть, пламя и его пальцы. — Да. — Что происходит между нами? — она выдыхает эти слова, будто осевший на легких пепел. Тяжело, с хрипом и облегчением. Иккинг тушуется. Он не понимает, как ответить на вопрос, не зная ответа. — Я не могу сдерживать себя, когда ты рядом, — он наконец собирается с силами и произносит то, что приходит ему на ум, — меня к тебе влечет. Бедное сердце Хофферсон ускоряется, разгоняя кровь. Кажется, будто она кипит и бьет ключом, разливаясь на ее щеках: — Завтра, когда мы будем орать друг на друга, ты забудешь о своих словах. — Может быть. Но сейчас я говорю серьезно. Иккинг растирает веки, пряча за этими действиями свое разочарование. Она испытывает к нему неприязнь. Он хочет целовать ту, что видит в нем агрессора. Он хочет целовать ту, что не хочет целовать его. — Наверно, я могла бы в тебя влюбиться, если бы не ненавидела. Он чувствует крах. Окружающие их деревья шелестят листвой, будто пересчитывая пальцами каждый осколок, осевший у него в груди. Природа смеется над ним, разбрасывая свежесть ветра и октябрьскую прохладу. Они знают друг друга с младшей школы. Вечно препираются, спорят, дерутся за старшинство и оскорбляют с первых минут знакомства. Но только сейчас, восемь лет спустя, он наконец-то признался ей, что она ему не безразлична. — Я хочу, чтобы ты ушел, — шепчет Астрид. И этот шепот становится последним, что держит Иккинга здесь. Примечание: сталкивая характеры, противоположные по твердости и степени возгорания, мы получаем совокупность неких буферных и взрывних систем отношений, дополняющих и замыкающих друг друга. В случае, когда характеры идентичны или схожи, партнеры либо затухают, либо сжигают до тла. Но в последнем возрастает важный экспериментальный показатель.

Интересность опыта.

Хэддок стоял, прислонившись спиной к покосившейся деревянной балке и держа руки сложенными на груди. Он рассматривал ее. Танцующую, пьяную, игривую. Безумно красивую и сексуальную, отточенную, слаженную. Рассматривал всю, пытаясь снова увидеть те идеальные изъяны, которые прорвались наружу во время их последнего разговора. — Она тебя отшила, а ты продолжаешь пялиться, — голос Сайласа заставляет Иккинга отвернуться, но сжатые кулаки никак не хотят забывать о том наглом старшекласснике, что трогал ее за лодыжку минуту назад. — Не знаю, что со мной. — Такие девушки редко даются без боя, знаешь ли. Даже красавчикам вроде тебя. Хэддок хочет ударить кого-нибудь. Ее голые ноги и похотливые взгляды бесят его с удвоенной силой после того, как Астрид велела ему убираться. Каждый в этом амбаре был бы не против провести ладонью по этим длинным белым ногам, сжать пальцами икры и огладить проскользнувшее на свет худое бедро. — Я сейчас сломаю Гроссу руку, если он не перестанет пускать на нее слюни. Сайлас смеется, хлопая Хэддока по плечу: — Я запишу его в очередь, хорошо? Ленивая улыбка на лице Иккинга заставляет Йоргенсона расслабиться. Есть, конечно, что-то нездоровое в такой одержимости, но зная характер Хофферсон и ее отношение к Хэддоку, Сайлас был абсолютно спокоен за каждую мужскую руку на этой вечеринке. — Не оставляй попыток, знаешь, — его слова, дружеский совет, который он собирался дать, оседали в голове Иккинга с той же болезненной интонацией, что и последние слова Астрид, — ты же не думал, что она бросится тебе в ноги, после того, как ты несколько лет вел себя как мудак? Хэддок отталкивается от деревянной балки, выпрямляясь и сводя лопатки вместе: — Именно так я и думал. Три фразы, с которыми можно подойти к отвергнувшей тебя девушке: 1) "прости, я идиот"; 2) "может попробуем сначала?"; 3) "я не сказал этого раньше, но ты безумно красивая сегодня". Фраза, с которой этого делать нельзя: 1) "наигралась?". Иккингу в трусы забилось сено. Много сена. После того, как он окончательно все испортил, и Астрид велела ему засунуть свой язык себе в зад и больше никогда не разговаривать с ней, Хэддок просто ушел спать. Он даже не помнит, как нашел лестницу на второй этаж, стог мягкого сена и грязное старое покрывало, на котором лежал. Не помнит, как какая-то пьяная барышня споткнулась о его ноги и упала на него сверху, пригвоздив того своими коленями к полу. Не помнит, как его руки оказались на ее ягодицах, а ее ягодицы на его бедрах. Он помнит только жар. Дикий жар в груди, будто вместо лёгких у него две огромные котельные, работающие в самый разгар зимы где-нибудь за полярным кругом. Это как война, в которой по одному атомы девчонки, сжимающей его бедра меж своих коленей, распадаются каждый раз, как он затрагивает косые мышцы на ее животе, и она со стоном подаётся вперед. Иккинг не видит ее лица, но готов поклясться, что она, пожалуй, хороша собой настолько, чтобы быть почти идеальной в сексе. Никто, чтоб вы знали, не трахает дурнушек. По крайней мере не до идеально отточенных движений. Ему даже нравится запах ее пота, рваные выдохи и настойчивые губы. И эти безумно мягкие волосы. Они, мать его, везде — между его пальцев, на ее спине, у него во рту и ноздрях — вообще везде, куда могли просочиться. Но ему нравится наматывать их на костяшки и оттягивать ее голову назад, от чего она воет своим осипшим голоском. Даже не важно, кто она. И ей, кажется, тоже. Хезер, несмотря на ее характер, была мягкой и послушной. Немного крупноватой из-за широких от тренировок плеч, немного однотипной из-за излишней уверенности в себе. Но эта сука была совершенно другой. Маленькая, прыткая и горячая. Она вжимала его в стог, ерзала и кусала. Ее рот, сжатый плотным кольцом вокруг его члена, опускался до той точки, где ему хотелось заорать, чтобы она прекратила, иначе бы он кончил в ту же секунду. Он шлепал ее так, что готов был поклясться о багровых отпечатках на ее ягодицах. Вульгарно, грязно, быстро. Он занимал ее всю, не давая права на капитуляцию. Прикосновение. Скомканное, еле уловимое касание руки. Но следующая за этим боль дает Иккингу понять, что она щиплется во время оргазма. Четыре критерия, по которым Астрид поняла, что выпила вчера слишком много: 1) головная боль; 2) сухость во рту; 3) мамин взгляд; 4) папин взгляд. На утро в школе Астрид Хофферсон чувствует кожей, как ее обсуждают в коридорах, классах и столовой. Ей не лезет и кусок в горло во время обеденного перерыва, но она продолжает жевать салат и пить сок, сидя за столом в парке, потому что ничего не может выйти из-под ее контроля. Пусть окружающие думают, что вчера все было запланировано. Она отдохнула именно так, как хотела, и танцы на стойке, попойка у бара и жесткая брань не были чем-то непредусмотренным. Иккинг же, наблюдая за ней, видит больше, чем остальные могут себе позволить. Она не красилась, надела свободные джоггеры с завышенной талией и простой черный топ на узких бретелях, повязав джинсовку на бедра. Лаконичный и удобный вид, вместо ее ежедневного платья, высоких туфель и идеального тона с подведенными глазами. Все мысли уносятся из головы, когда Астрид замечает его пристальный взгляд и играет бровями. Мол, ты попался, чудак. Да, он определенно чудак, спящий с одними и пускающий слюни по другим. — Может, ты помнишь какие-то особенности? — спрашивает Сайлас, подсаживаясь на скамью рядом с Иккингом, — отсутствие ноги там, или наоборот — излишек. Ничего такого? — Нет. Я вообще ничего о ней не знаю. Хэддок отвечает с нескрываемым раздражением. Сейчас, как бы увлекательно не было играть в детектива и разыскивать анонимную пассию с сеновала, ему чхать на все и вся. Тут же Хофферсон, мать ее. Ебанный вселенский магнит. — У нее были длинные волосы. И мягкие, — наконец выдает Иккинг, отведя глаза от Астрид. Она очень, очень сильно хочет, чтобы он продолжал так на нее смотреть. Умалишенный. — А голос? — не успокаивается Сайлас. Йогернсон вынимает из кармана пачку сигарет, достает две и одну протягивает Иккингу, поднося зажигалку к его лицу. Минимум движений со стороны Хэддока. Тот в своей фирменной манере втягивает щеки и жмурится, плавно смыкая три пальца — указательный, средний и большой — на фильтре у губ, и отнимает сигарету ото рта. Астрид чувствует напряжение. Трудно не напрячься, когда перед тобой в двух десятках футов сидит и смотрит на тебя пятно в карго цвета хаки, черной толстовке, застегнутой до середины груди, накрытое шоколадной шапкой, пряди которой топорщатся из стороны в сторону. А на вершине всего этого — два хвойных омута, две нефритовые чащобы, пристально следящие за каждым твоим движением. Трудно дышать, не то что мыслить здраво. Оглядывая тлеющую сигарету, Хэддок предполагает, что у него остаётся еще тяги три—четыре и прикладывается губами к фильтру, снова повторяя свой ритуал. Щеки, глаза, три пальца. Стремительно выходящий дым. Повторяем заново. Иккинг щелчком выбрасывает окурок: — Сай, нужно съездить туда еще раз. На старую лесопилку. Почему вдруг Хэддок решает вернуться на место преступления: 1) долговременная ноша; Он выходит из амбара. Проснувшийся весь в сене, одинокий, не ощущающий былого тепла женского тела под собственным правым боком, но все еще помнящий жар в груди и боль от ее щипка, Иккинг запускает пятерню в волосы и встает в угол. Нужно отлить. 2) ошарашивающее осознание; В процессе. Облегчение накатывает толчками. Все это время он наблюдает за диковинной херней, растущей, собственно, прямо под его ногами и на которую он опорожняется. Если облегчение приходит постепенно, то осознание накатывает огромной, просто, блять, гигантской волной. Он только что изверг переработанную пищевым трактом и мочевым пузырем медовуху на ржаную спорынью. 3) просвещение; Хэддок отличный химический аналитик. Он практически ебанный Альберт Хоффман в области биохимических превращений, непревзойдённый мастер органического синтеза и гуру наркотической химии. И тут, по воле судьбы он, корректно говоря, увлажняет почву на отшибе ржаного поля, где колосья зреют у набухших от влаги деревянных косяков. А на колосьях этих прорастает паразитирующий грибок маточных рожков, с тысяча девятьсот тридцать восьмого года известных как превосходный материал для синтеза лизергиновой кислоты. Хэддок вдруг представил себя наркобароном. Диэтиламид D-лизергиновой кислоты. Сильнейшее психотропное вещество, синтезирующееся в домашних условиях при наличии достаточных знаний. ЛСД. — На кой черт тебе туда? — спрашивает Сайлас. Иккинг что-то отвечает тому, а Астрид чувствует правым виском его тяжелый взгляд, будто он решил высвербить в ее голове дыру. Это первая их встреча спустя двадцать четыре часа. Сутки назад, а вернее чуть больше, они бросали друг другу в стаканы ядовитые фразы и травили друг друга токсичными взглядами лицом к лицу. — Он снова на тебя смотрит,— сидевшая тихо Зои отвлекается от своего телефона, в котором что-то увлеченно ищет, — да не оборачивайся ты, тупица! — Что такого? — Астрид закатывает глаза, — если он не прекратит это, я найму охрану. — Повернись и не позорь нас,— Зои подносит к лицу Хофферсон экран, проводя пальцем по поверхности, чтобы картинка не потухла раньше времени. Там весь в своей красе подпитый Хэддок, вальяжно склонивший голову к немного полненькой шатенке, правая рука которой как раз некстати для Хофферсон покоится на его груди. — Я слышала, как Йоргенсон говорил, что он с кем-то переспал. Прямо там, на сеновале. Может с ней? — Торстон говорит так тихо, что даже сидящая возле нее Астрид не все разбирает. А может и вовсе не от того, что плохо слышит, а от того, что просто не хочет этого слышать. Он спал с кем-то после того, как признался ей в чувствах? И что это за толстая шлюха? — Я иду в класс. Ты со мной? — Да, — Зои привстаёт и протягивает руку уже стоящей Астрид, которая смыкает пальцы на ее запястье. Холодные. Хофферсон помогает подруге встать. — Идем. Йогернсон хочет окликнуть Зои, но Иккинг вовремя замечает его разомкнутые губы, то, как он страстно желает обратить на себя ее внимание, и пресекает его попытку одним движением руки. Он просто затыкает ему рот ладонью и шипит: — Не смей. — Но посемфу? — Сайлас пытается отлепить чужую руку от своего лица. — Не смей, говорю. — Послушай, друг, — оттолкнув Иккинга от своей головы, Сайлас принимает крайне сердитый и обиженный вид, — если в твоих отношениях творится какая-то дикая поебень, это не значит, что нужно портить другие, окей? — Сейчас не лучшее время для двойных свиданий, — Хэддок следит за взглядом Сайласа. — Ты сукин сын, больше я тебе ничего не скажу, — дергает плечами Йоргенсен. Три причины, по которым Хэддок считает, что у него проблемы с женским полом: 1) у него сложный характер; 2) он не умеет выбирать; 3) любит перчинку. А теперь три причины, по которым женский пол считает, что у него проблемы с Хэддоком: 1) все три вышеизложенные причины; 2) ведет себя крайне агрессивно; 3) на одно его желание приходится как минимум три предложения. Парк у школы так красив ранней осенью, что Иккинг невольно проникается этой красотой. Царящей в каждом уголке, правящей ощущениями красотой, которая теплым молоком разливается внутри. Холодно, но трепетно. Скоро будут шарфы и замерзшие руки. Кружки кофе, сигареты покрепче и автогеновые зажигалки, потому что обычные газовые всегда будут тухнуть от ветра. — Пахнет холодами, — шепчет Хэддок. Сайлас, идущий рядом, кивает головой. Он вертит в руках осиновый листочек. Пигментация. Желтый, бурый, зеленый. — Верните мне май, — выдыхает вдруг Йоргенсен, — я хочу дальше греть свой зад.