Цепи, которые никогда не исчезали

Когда кажется, что стихает шум ваших сердец, думаете ли вы, что вам конец? Курапику же пугало бешено колотящееся сердце, громыхающее, как колеса поезда, где-то под ребрами. Но боялся сдохнуть он не от угрозы инфаркта в столь юном возрасте, а по другой причине. Алые глаза невидяще смотрели на результаты теста на беременность. Если бы выдрать эти чертовы глаза и сделать вид, что ничего не заметил, было бы выходом, он не раздумывая сам и сделал бы это. Сминая чертову бумажку медицинского заключения, он ненавидел весь мир. Ненавидел настолько, что хотел, чтобы тот провалился вместе с ним в преисподнюю, ведь он и так испытал ад на земле. Личный ад, где паук запутывал жертву в тонкую липкую паутину, не сразу заметную, создавая видимость свободы, а потом сжимал её всё сильнее, ломая убеждения, как кости. Первая тошнота пришла через два месяца после отъезда из Йоркшина. Остановился у Леорио, жизнь налаживалась. На той неделе они вдвоем ходили в бар. Ну как вдвоем: сначала компанию составил однокурсник Леорио из мед. училища, но он так быстро ушел, что можно считать, что сходили вдвоем. И когда на второе утро после знатной пьянки Курапику всё еще тошнило, он сослался на продолжительное похмелье. Когда третье утро ознаменовалось рвотой, он решил, что отравился. На четвертое утро, что отравился основательно. Леорио пытался деликатно намекнуть, ну, для Леорио спросить, всегда ли ты использовал презервативы, было деликатно. На что получил лишь огрызания: «ты еще не врач», «пойди лучше учебник почитай». В ответ Леорио, помахав справочником перед носом, ткнул пальцем в строчку «нервозность» в перечне признаков беременности. Использовав три теста из десятка любезно оставленных Леорио перед уходом на занятия, Курапика убедил себя, что они все безнадежно испорчены и нагло врут. Но в клинику пришлось идти. И вот теперь, сидя в коридоре, он жалел, что у него не опухоль, от которых, как он читал, тесты могут быть ложно-положительными. Эти два слова «беременность подтверждена» прозвучали ударами гвоздей в крышку гроба. Руки бессильно сжимались в кулаки, а слезы размывали холл в неясное пятно. Чья-то ладонь осторожно опустилась на плечо, и, проморгавшись, Курапика разглядел круглые очки, которые всегда считал дурацкими. Но сейчас он повис на груди друга, цепляясь пальцами за воротник пиджака. — За что мне это? Что такого ужасного я натворил в этом мире?.. — Просто иногда так случается. — Леорио мягко приобнял трясущегося Курапику. — Все совершают ошибки, набивают шишки, но это… Лучше бы это была просто опухоль, которую ты мог бы выковырять скальпелем. — Рыдания на миг стихли, и мокрое зареванное лицо озарено уставилось на Леорио. — А ведь от него еще не поздно избавиться. — Ты что, дурак?! — Леорио, не выдержав, заехал ему по затылку. — Даже и не думай. — Ну а что? Почему бы и не избавиться от «этого», — делая упор на последнее слово, Курапика сам себе внушал обезличенность своей проблемы. — «Это», — намеренно поддразнивая, повторил Леорио, — не бородавку отковырнуть, — и уже более мягко добавил: — Всё будет хорошо, ты справишься. Он всё же уговорил Курапику вернуться домой и хотя бы подумать о том, чтобы оставить ребенка. Курапика периодически поднимал эту тему, выискивая доводы только в пользу аборта. — Нет, нет, я не могу родить. От него. Я же его ненавижу! — трясущимися пальцами Курапика зашнуровывал ботинки. — Куда ты собрался на ночь глядя? Леорио только и успел прихватить его за рукав свитера на пороге. — В больницу, я больше не могу ждать. — На третий день нервы Курапики окончательно сдали. — И ты думаешь, там принимают по такому поводу в пол первого ночи? — Ну это же вопрос жизни и смерти. Точнее уже смерти этого отродья. Ты не понимаешь. Оно от Куроро! Меня тошнит от одного его имени. — Тебя тошнит не от имени. Это токсикоз. — Вот сейчас ты мне совсем не помогаешь. — Курапика привалился к стене, пряча лицо в ладонях. — Я просто не смогу, — устало выдохнул он. — Послушай, — начал Леорио, радуясь, что Курапика сейчас на него не смотрит, так было легче, — мы справимся… вместе, — последнее слово он сказал совсем уже осторожно, внимательно ловя любую реакцию Курапики. Тот затих и, кажется, даже дышать перестал. — Что? — недоверчиво, полагая, что ослышался, либо не правильно понял, переспросил наконец он, убирая ладони от лица. — Мы справимся вместе. Я имею ввиду: ты мне всегда нравился. Больше чем друг. — Леорио не запинался, но открываться было на самом деле тяжело, хотя он старался не затягивать паузы и быть предельно убедительным. — Я отучусь на врача, мы сможем купить дом. Не большой, но наш собственный. Общий дом, — он замолчал, почесывая затылок. Курапика переваривал услышанное, пялясь в стену за Леорио. — Просто давай попробуем. — Леорио обхватил ладони Курапики своими большими и теплыми руками. Смотреть в чужие глаза, полные решимости, ощущать, что кто-то хочет о тебе позаботиться, для Курапики было в новинку. Найти опору в ком-то другом было странно, но так заманчиво, и прекрасно помня, что уж Леорио-то можно доверять, Курапика решил остаться. Курапика часто просыпался среди ночи и не мог опять заснуть, не смотря на то, что лежал на мягкой кровати, в отличие от Леорио, который ютился на старой раскладушке. В одну из таких ночей Курапика на цыпочках прокрался на кухню, чтобы умыться холодной водой и стряхнуть остатки дурного сна. А на обратном пути его взгляд остановился на Леорио. Тот спал без очков, и в свете луны его лицо выглядело расслабленным и серьезным одновременно. Курапика впервые понял, как Леорио повзрослел с их первой встречи на экзамене. Семнадцатилетний вспыльчивый девственник, вечно попадающий впросак, превратился в ответственного рассудительного почти врача. «Интересно, а он всё еще девственник?» — чуть не пробормотал вслух Курапика и, поймав себя на этом, усмехнулся, а потом, как можно осторожнее, стараясь не разбудить, улегся рядом. Старая, продавленная, зато вместительная раскладушка протяжно заскрипела. Курапика больше не двигался, уткнувшись в подмышку Леорио. Рука, устроившаяся на его груди, ощущала мерное сердцебиение, гипнозом погружавшее в сон. Наконец-то Курапика спал без кошмаров. На утро, еще не разлепив глаза, Леорио понял, что что-то не так. Но даже открыв их, не сразу поверил, что причина в светловолосой голове, удобно устроившейся на его руке. Курапика проснулся почти сразу, словно почувствовав, что на него смотрят. — Ты же не против? — хрипло и всё еще сонно спросил он. — Да нет, — немного неуверенно ответил Леорио, раздумывая, стоит ли вставать или лучше не вырывать руку из-под его головы. Курапика предложил перебраться ему на нормальную кровать, и раскладушка перекочевала в кладовку. Теперь они спали вместе. Для Курапики стало привычным использовать вместо подушки руку Леорио, а тот и не возражал. Как-то, уже потушив ночник, Курапика присел на край кровати и не торопился ложиться. Леорио, укутавшийся в одеяло, вопрошающе уставился на него в полумраке. — Если мы хотим создать семью, наверное нам надо, — Курапика потянул одеяло вниз. — Что надо? — поперхнулся Леорио и попытался вернуть одеяло на место, но пальцы Курапики уже добрались до футболки, проскальзывая под нее. Оба они всё еще не оголялись друг перед другом даже ночью. — Ты уверен? — наконец пришел в себя Леорио. Курапика решительно кивнул. В настоящей семье партнеры делят одну кровать на двоих, заботятся друг о друге и занимаются сексом. Это естественно, как просыпаться по утрам. И Курапика хотел настоящей семьи. Леорио нервничал, импульсивно перескакивал с одного на другое: не стянув до конца пижамные штаны, переключился на рубашку, одолженную у самого Леорио и поэтому большую на несколько размеров. Курапика не выказывал никакой негативной реакции, и Леорио расслабился. Этот секс был не возбуждающим до безумия и стирающим голос разума, как происходило раньше у Курапики. Леорио осторожничал, даже пожалуй чересчур. Но такая бережность оказалась до жути приятной, будто ты не центр Вселенной, но такая её частичка, которую хочется во что бы то ни стало сохранить. И Курапика в сотый раз подумал, что правильно сделал, что согласился на предложение Леорио. Семейная жизнь началась хорошо. Леорио был мужественным альфой, внимательным и к Курапике, и к детям, которых оказалось двое. Но чем больше они подрастали, тем больше становились похожи на Куроро. В сердце Курапики завелась черная плесень, множащаяся с каждым днем, а на ухо всё чаще Куроро шептал, что ему никуда не сбежать. Курапика стал задерживаться на работе, а после сезона дождей, когда напуганные грозой дети забирались в родительскую постель, Курапика перебрался в отдельную комнату, объяснив тем, что поздно возвращается и не хочет мешать Леорио. Уходя на очередное задание, Курапика не считал дни и не горел желанием возвращаться.