Сосед по комнате

Юнги вдыхает осенний запах дождя, выдыхая позже клубы белого пара, застёгивает до конца свою лёгкую куртку, которую уже, наверное, стоило бы заменить на что-то более тёплое, и поправляет на плечах непомерно тяжёлый рюкзак, в котором куча совершенно ненужных учебников — он будет носить полный комплект ещё с месяц, чисто ради приличия. Лениво перебирая ногами и согревая ладошки в своих карманах, Мин медленно тащится в сторону университета и изо всех сил пытается игнорировать человека возле себя. Но тот, на самом деле, совсем не то, что вообще игнорировать возможно. Если в мире и существует человек-бедствие, то его имя определенно Пак Чимин. Это просто аксиома. Доказательства и примеры тут совсем не нужны, всё сразу и так понятно. Все приятные чувства с прошлого вечера растворились, словно и не было их, в прожженной дыре на белой рубашке Юнги, которую Чимин перепутал со своей и решил погладить для похода в университет. И вроде бы ничего особенного, но это ведь ещё не всё. У Мина вообще иногда ощущение создавалось, что с Паком ничего просто так не бывает, обязательно стоит ждать какого-нибудь подвоха и всегда быть наготове. За одной оплошностью сразу следует цепная реакция, и происходит много чего ещё, причём в рекордно короткие сроки. Вот и сейчас. Младший так громко и увлечённо болтал утром по телефону, что умудрился не только испортить настроение Шуги на весь предстоящий день, но и задеть рукой чашку с кофе и разукрасить учебник по философии желтыми пятнами. Конечно, потом было много извинений на уровне ультразвука, но это совсем не меняло того, что именно Юнги придется потом отчитываться перед злым библиотекарем, который его уже почему-то недолюбливает. Иногда ему кажется, что все в этом университете, кто старше тридцати, родственники вахтёра, или, по меньшей мере, имеют с ним крепкую ментальную связь. Ибо, какого хрена?! Он не сделал ничего, тупо не успел ещё, но уже получает подозрительные и злые взгляды вдобавок к презрительно искривлённым губам. А ещё Мин задается одним и тем же вопросом каждый божий день с момента, как попал из всех возможных комнат в общежитии именно в эту, чиминову, заваленную грязными носками и чашками с остатками ядерно сладкого чая: «Почему я?» Юнги фыркает про себя, кривя обветренные и немного полопавшиеся в уголках губы в неубедительном подобии улыбки, и боковым зрением засматривается на младшего: завёрнутое по нос в вязаный пёстрый шарф, который скрывает пухлые щёчки и алеющий отпечаток пятерни на правой, сонное лицо, растрёпанные волосы и направленный на него взгляд сонных глаз. Пак чувствует себя виноватым за ту белоснежную рубашку, поэтому плетется рядом и терпит медленный шаг Юнги, который обычно его жутко раздражал. И Мин, наверное, сошел с ума, или пропил вчера последние мозги, или ещё что, ненамного более приятное. Но. Но, кажется, сейчас Чимин выглядит очень мило. Не так, чтобы от приторности из носа шла кровь и тянуло изрыгать сахарную вату. Юнги немного коробит от этого ощущения, но оно есть, никуда не уходит, и приходится с ним мириться. Пак выглядит, словно бедный котенок, который подрал любимые обои хозяина и виновато прячется под махровым одеялом. Мин только качает на такое сравнение головой. Похоже, его мозг начал конкретно сдавать, раз выкидывает такую розово-конфетную муть. Шуге действительно интересно, помнит ли вообще Минни, что творил прошлой ночью, как внезапно прижался к его спине неоднозначно. Обещал о чём-то подумать. Да, Юнги определенно сошел с ума. Мин сидит в университетской столовой, уплетает купленный бургер, который удалось достать почти самым последним, и смотрит на распечатанные конспекты по истории, пытаясь сосредоточиться на грядущей тестовой работе. Гул вокруг бесит, и Шуга морщится, кое-как разжимая кулаки, чтобы нормально перевернуть страницу. Хочется в тихое место и огромный флакон духов младшего, а ещё утопиться прямо в них, потому что такие мысли разрывают черепушку на части и не дают сосредоточиться похлеще шума столовой. — Ну, привет, — на стул напротив усаживается, ярко улыбаясь, Джин, ставит на стол банку колы и спрашивает с ухмылкой: — Зелёный. Могу я тебя кое о чем попросить? Юнги морщится от такой наглости. А он-то думал, что Чимин такой один в своём роде. — Нет и можешь даже не пытаться, — раздраженно отвечает он и закрывает лицо белыми листами, как бы сообщая, что какие бы там проблемы ни волновали этого красавчика, Юнги тратить время на них не собирается. Но сходства Джина и Пака, похоже, на одной только наглости не заканчиваются. — Ты такой грубый со своим хёном. Ну же, выслушай меня. У Юнги начинает дергаться правый глаз, потому как старший специально шатает обеденный столик, пытается привлечь к себе внимание, по-детски дует губы и вообще ведёт себя как первоклассник, совсем не на свой возраст. Шуга снова задается тем самым вопросом: «Почему опять я?». — Ну чё тебе надо, а? — Мин придерживает стакан апельсинового сока, который еще чуть-чуть и разлетится на множество осколков, подобно терпению младшего. — Тебе Хоупа доставать оказалось мало, теперь и на его соседей перешёл? Так вали отсюда, Чимин полностью к твоим услугам. Уверен, вы сойдётесь. Юнги плевать на долбанные приличия, плевать на это преувеличенное значение возраста в Корее, и уж конечно плевать на Джина, который вообще к себе обращения «хён» пока заслуживает только разницей в возрасте, но никак не близкими отношениями между ними. Которых, собственно, и нет вовсе. Но на старшего его пламенная речь не производит и сотой доли ожидаемого эффекта. — Ты не о том подумал. Слушай сюда. Сходи со мной в кафе после пар, — совершенно спокойно выдаёт он, облокачиваясь о спинку стула и складывая руки на груди. — И убери эти свои метровые колючки, ты не дикобраз, а кому надо, и через них проберутся. Шуга полностью теряется от этого уверенного голоса, даже от конспектов взгляд отрывает. Он не понимает, почему, но слова Джина задевают его, выбивают из колеи, заставляя чувствовать себя словно голым на виду у всего университета. Мин так и не находится, что сказать, и поэтому пользуется лучшей для себя тактикой — ответным нападением. — Может сразу в загс? — он наклоняется чуть вперёд, и, сузив глаза, смотрит на старшекурсника. — Ты еще здесь? Юнги терпит умоляющего Джина, который вдруг снова становится обычным и никак на его реплики не реагирует, только канючит, словно пятилетка, и звонок на пару — его спаситель. Хватая с подоконника рюкзак, он несется на второй этаж в кабинет истории, по дороге повторяя фамилии известных художников и названия их картин, которые тут же вылетают из головы, не успев запомниться. Но это, конечно, не самое главное, что его сейчас волнует. — «Мона Лиза», Чимин, тысяча пятьсот третий год, — Юнги замечает неправильный ответ на бумаге младшего и, тыча карандашом в правильный вариант, зло смотрит на него, который с начала пары как вперил взгляд в свой телефон, так и не отрывается от айфона ни на секундочку. — Ё-маё! Точняк, я же это учил, — младший, конечно же, пропускает информацию мимо ушей с ухмылкой на лице, и, разумеется, тут же забывает всё, одной рукой умело дописывает сообщение и отпихивает телефон в сторону, хватая ручку. — Эм… Тысяча пятьсот… Какой? — Господи. Не голова, а дыра сплошная. Как ты вообще сюда поступил? Мин шипит и еле сдерживается от того, чтобы не добавить в коллекцию Чимина пару новых фиолетовых шишек, потому что ровное количество всегда смотрится лучше неровного, да и симметрия рулит. Но когда Чим снова отвлекается на телефон и начинает глупо хихикать, Юнги понимает — доигрался. Телефон Чимина тут же выскальзывает из рук владельца и отправляется в глубины рюкзака Шуги, изучать пределы Нарнии, а может ещё и часть Пятого измерения, это как повезёт и насколько мелкий будет сильно бесить его. — Хён! Я там со сладенькой второкурсницей общаюсь, а ты… Со своей Моной Лизой. Меня такие не привлекают. Чимин злится, как школьница, вот честно. Даже голос почти тот же, и Мина это забавляет настолько, что он даже отводит взгляд от тетради. Пак краснеет, пытается не повышать тона, чтобы не привлечь на себя внимания преподавателя, находящегося несколькими рядами ниже, и напоминает Шуге взбешенного тушканчика. Он всегда такой, когда нервничает, только Мина тянет ржать почему-то именно сейчас, посреди зачёта и с кучей шикающих студентов вокруг. — Доигрался ты, Пак. Больше подсказывать тебе не собираюсь, — шипит он, чувствуя непонятные приливы злости, а Пак только обиженно дуется и утыкается в свой листок, на котором и пятая часть заданий не выполнена. Юнги его жаль немного, но роль оскорблённой невинности интереснее и на неё не надо мотать нервы и подсказывать верные ответы. Зеленоволосый и сам не понимает, от чего злится, от этого только хуже. Его то ли Чимин, безалаберный и неблагодарный сегодня ещё больше, чем всегда, бесит, то ли эфемерная «сладенькая» второкурсница, что вводит в заблуждение и злит ещё больше. Телефон младшему он так и не отдаёт ни по окончанию пары, ни после универа. Чимин тоже злится, может даже обижается, только истерик не устраивает. Пак пищит что-то нечленораздельное своим дельфиньим ультразвуком и сваливает из блока неизвестно куда, не возвращаясь до позднего вечера. Шуге хочется задохнуться сигаретным дымом, только вот сигарет у него нет, да и вряд ли это вообще возможно. Юнги не знает, нормально ли проснуться однажды и заявить самому себе, что что-то идет не так. Ну, то есть, вообще не так, даже рядом с прежним не стояло. Это значит, что просыпаешься ты не только с какими-то странными ощущениями в животе, которые, скорее всего, будут сопровождать тебя день-неделю, а еще и с неприятными мыслями, которые выдают странные идеи и побуждают на ненормальные поступки. Неадекватные даже, от которых воротит, но совершить хочется до покалывания в кончиках замёрзших пальцев. Чимин опять окно не закрыл на ночь. Что у Юнги не так? Или всё так, а раньше было по-идиотски и неправильно? Он не знает. Бывает, живешь два десятка лет спокойно, обходишь людей стороной, не ищешь себе приключений на задницу, а потом открываешь ранним утром глаза, и сразу осознаешь — пиздец настал. Бессмысленное это дело — копаться в своих чувствах, когда эта затея не имеет счастливого конца. Или вообще какого-либо конца, потому что с самого начала провалена. Это Юнги окончательно понимает, когда за углом университета видит Чимина, вжимающего в холодную стену новую жертву противоположного пола, которая, он уверен, как и все прежние ведётся на детское личико и идеальное тело. На контраст ведётся, в общем. Блондинка прижимается к парню всем, чем только может, будто бы стремится слиться с ним, как Симбиот из «Людей в чёрном», и даже не стесняется улицы. Мин отстраненно думает, что ещё немного — и она и ноги перед младшим раздвинет. Видя картину Юнги тормозит метрах в пяти в стороне и просто смотрит. В голове звучит визгливый голос вахтёра, вещающий о моральном разложении нации и грехопадении всего, что движется. Он даже почти ощущает слюни выжившего из ума старикашки на лице и брезгливо морщится, инстинктивно вытираясь рукавом куртки. Конечно, Шуга умеет по-настоящему, искренне радоваться за счастье и успех своих друзей. Он вообще рубаха-парень и обязательно бы дождался Чимина в общежитии, хлопнул по его крепкому плечу и двусмысленно поиграл своими белоснежными бровками. Потому что Хей, чувак, правильно, что на той курице не зациклился. Поделись секретом, как такую красотку подцепил? Но Шуга не станет. По многим причинам, и то, что блондинка, наверняка, скоро вся пропахнет запахом Чимина, а с его одежды он почти выветрился — всего лишь одна из многих. Мин ничего поделать не может. Наверное, просто права не имеет. Он просто поворачивается к Чимину спиной и уходит, прислушиваясь к бешеному ритму сердца и сжимая кулаки в карманах всё той же лёгкой куртки, под которую с лёгкостью проскальзывает холодный ветер. Всё не должно быть так. Если Чимин не собирается думать, придется думать самому.

***

На улице неприятно сыро, ужасно противно и слякотно. Погода в точности соответствует настроению Чонгука, и это прямо как ирония, только парню чего-то совсем не весело. Промокшая до нитки толстовка под кожаной курткой неприятно прилипает к телу, заставляя слегка подрагивать из-за холодного ветра, пока тот стоит на остановке и выжидает ночной автобус. Волосы сосульками собираются на лбу, лезут в глаза, но Гук их не убирает, хотя даже моргать сложно. Нормальные люди, может быть, вызвали бы уже такси, ведь стоять под дождём, хоть и на остановке — сомнительное удовольствие, но автобус, казалось, вот-вот прибудет с минуты на минуту. Чона, вообще, сейчас совершенно не волнует, через сколько он доберется до дома, и что, возможно, из-за неосторожности с утра его будет мучить насморк и температура. Он чувствует себя так, словно на затылке нашлась кнопка «отключить эмоции» и он нажал её, то ли случайно, из-за неосторожности, то ли специально, из-за разбитого состояния. Да и ему плевать, главное, чтобы она не вернулась в первоначальное состояние. Его почти слепит свет от фар, и Гук, морщась от воды и волос, лезущих в глаза, пытается рассмотреть номер автобуса, через секунду уже проскальзывая в салон, и ловит на себе неодобрительный взгляд водителя. Тому, наверняка, не нравится, что сейчас этот мутный парень зальёт дождевой водой только что очищенные сидения, только вот Чонгуку, действительно, всё равно. Хлопнув входными дверьми, парень наполнил темный коридор своего дома ярким светом и, снимая промокшую обувь, бросил в пустоту громкое «я дома». Когда Чонгук обошел все комнаты и, наконец, осознал, что в квартире кроме него ни единой души, на кухне тут же обнаружилась маленькая записка, гласящая о том, что мама работает в две смены. Чонгук не глупый, и конечно знал, что дело далеко не в работе, а в мужчине, который постоянно подвозил его мать к подъезду. Но его сейчас это не особо волновало, а наоборот — побыть в пустом доме и тишине сейчас лучшее, что вообще могло случиться. Кроме взаимной симпатии Тэхена, конечно, но об этом думать было как-то лишне. Он скинул мокрые вещи в стиральную машину, принял горячий душ и уселся за рабочий стол, открывая толстые конспекты и старые учебники, пытаясь игнорировать словно кровоточащую дыру в душе. Пытаясь не обращать внимания на непривычные чувства, Чонгук клацает кнопкой питания ноутбука и плетется на кухню за баночкой вишневого йогурта, который припас для себя еще день назад. Тот совсем холодный, только что из холодильника, но парню кажется даже тёплым — Гук настолько продрог, что восприимчивость к температурам снизилась. Он справляется с домашним заданием к часу ночи, в первый раз выполняя его так скрупулезно, и, убрав беспорядок на столе, потягивается, чувствуя ноющую боль в пояснице. Встаёт из-за стола, выключает лампу и плетётся в угол комнаты, к своей кровати. Всё, как обычно, и всё совсем не так. Забираясь под толстое одеяло, Чонгук щурится, смотрит на яркий экран телефона, тайно надеясь, что после пяти предыдущих проверок на новые сообщения ему все же придет хоть одно, и не какое-то от однокурсников или лучшего друга, а от Тэхена. Это всё кажется если не идиотским, то, как минимум, глупым и сопливым, ведь Чонгук почему-то волнуется, добрался ли Тэ до дома, смог ли вызвать такси и не нарвался ли на каких-нибудь алкашей в клубе или подворотнях. Это мешает нормально мыслить, мешает ровно дышать, мешает ощущать себя в своей тарелке, когда Тэхен неизвестно как и неизвестно где. Чон знает, что ему пора спать, но руки сами тянутся в самую дальнюю папку на телефоне и открывают игру «Плиточки», по которой Гук раньше с ума сходил, но перестал играть, так как после тридцать первого уровня пианино двигалось слишком быстро, а Чонгук — ну очень нервный человек. И ещё экспрессивный и с неожиданно сильными пальцами, потому что по стеклу от середины идёт трещина, впрочем, никак не мешающая сейчас снова начать играть. Увлекательную игру прерывает вибрация на телефоне, и от неожиданности заигравшийся Гук получает тяжелым экраном прямо по кончику носа. — Да? — сонным голосом отзывается Чонгук, потирая холодной ладонью побаливающий нос. — Это я, прости, что так поздно. Эм… Ты ведь не спишь? — тихо раздается из трубки. Чонгук подскакивает, садится на кровать и дрожащими руками проверяет имя входящего вызова, на который почему-то даже не подумал взглянуть. Сердце гулко бьётся, словно желает выпрыгнуть из груди, и ухает вниз. Чонгук судорожно дышит. — Я? Сплю? Ты что, рано еще. — Вот как. Он старается успокоить свой голос и сделать его более ровным, но это, мягко говоря, у него хреново получается, ведь всё, что сейчас хотелось — бегать, прыгать и пищать. Потому что Тэхен ему позвонил. Причём сам, Чон даже не докучал ему постоянными сообщениями и звонками, как бы намекая. Потому что не всё потеряно. Но когда до Гука доходит, что Тэ, кажется, тяжело дышит, секундная эйфория тут же исчезает, сменяясь всепоглощающим волнением. — Тэ. Что-то случилось? — Я знаю, что мы сейчас не в лучших отношениях. Просто знаешь, — надрывно тянет Тэхен, — Лэй… Он умер. Я не мог его отыскать, а затем нашел его под шкафом… Прости, я просто не знал, кому еще звонить. А Чонгук пытается прогрузить в голове, кто же такой этот Лэй. Перебирает все возможные варианты, и всё же, с некоторым трудом, вспоминает… Рыжего кота? У Тэхёна был кот, только Чонгук на него внимания в прошлый раз особо не обращал. Он был вредным, в руки не давался, да и Гук котов особо не любит. Конечно, Чон не понимал, что значит потерять любимца и сколько он мог значить. В его доме никогда не было животных, кроме рыбок, которых толком и погладить нельзя было. — Ты можешь звонить мне в любое время, даже ночью. Мне очень жаль... — Спасибо. Бывают такие люди, которые отлично умеют поддержать словами, но Чонгук же скорее относился к тем, которые предпочитают прижать человека к своему крепкому плечу и просто обнять, погладить по спине. Однако Тэхена рядом нет, и Чонгук оказывается в ступоре, вслушиваясь в неровное шипящее дыхание из трубки, которое иногда прерывается из-за шума, кажется, дорог, и некачественной связи. Гук хмурится. — Ты не дома? Где ты, Тэ? — На улице я, — Тэхен хнычет, тихо низко поскуливая. — Я отдал кота в больницу на обследование. Есть подозрение, что он отравился. А я не хочу домой идти. Там… Там теперь так пусто… У Чонгука всё внутри разрывает только от одной мысли, что старший сейчас где-то на улице, сидит на холоде под дождем и говорит с ним, потому что доверяет. И Гук не может оставить в одиночестве тех, кто ему доверяет. Хоть и не понимает совсем, почему из-за скоропостижной и, разумеется, неожиданной смерти кота в доме Тэхёна сразу стало «холодно и пусто». — Ты сейчас где? Гук бежит так быстро, как еще никогда не бегал. И плевать ему на насквозь промокшие кеды и толстовку, потому что куртку только накинул, а поправлять времени нет. Ледяные дождевые капли бьются о его лицо, словно режут, но Чонгук всё равно несётся изо всех сил вперёд, поскальзываясь на лужах и хрипло дыша. Он подбегает к нужному месту и видит сгорбившийся силуэт на скамейке, такой промокший и одинокий. И очень знакомый. Младший проклинает себя за свою тупость и вспоминает зонтик, о котором даже не подумал, ведь спешил слишком сильно. Он снимает с себя куртку, которая немного промокла, если сравнивать со всем остальным, но всё еще в силе скрыть макушку Тэхена от дождя, и накрывает ею их обоих, чувствуя дрожь старшего то ли от холода, то ли от неожиданности. — Что за драма? Под крышу остановки сесть было слабо, что ли? — ворчит Чонгук, кое-как сдерживая ухмылку. Вспоминает просто про котика. — Заболеешь же. Мне вот опять лечить тебя не хочется. Тэ выглядит уставшим, но смотрит он на Гука благодарно, как на спасителя, своего личного. Звонить младшему Тэ действительно не собирался, просто Джин не принимал его звонки, а другого выхода не оставалось. Сейчас же он даже рад такому своему спонтанному решению, забыв обо всём на свете греется о тёплое тело Чона, и первый раз рад, что Джин любит далеко запихнуть свой телефон и не слышит мелодию звонка. Потому что именно из-за этой его дурной привычки Чонгук сейчас рядом, обнимает за плечи и тоже жмётся, и это, пожалуй, намного лучше несвязной болтовни с Джином, который в дождь из квартиры выйдет только при угрозе ядерного взрыва, да и то только за тем, чтобы в последний раз в своей жизни взглянуть на разрастающийся ядерный гриб.