***
Ранее. Юнги тщательно обдумывает предложение Джина о свидании и, в конце концов, соглашается, потому что если Чимин шатается с непонятными расфуфыренными девушками и накаченными парнями, то почему бы и нет. Кроме того, неожиданно оказывается, что Джин тоже интересуется кулинарией, тоже любит печь пироги и интересуется музыкой, обожает петь. Конечно, кто такой Eminem понятия не имеет, всё твердит о каких-то One Direction, души не чает в классической музыке, и Юнги решает, что о музыке в целом больше ни слова. И вот они подошли к самому главному: Шуга узнает, что он полностью во вкусе пухлогубого старшекурсника и тот с самых первых дней сходит с ума по его мятному цвету волос. Наверное, поэтому он перекрасился в блондина. Потому что вредный. По ночам, пока Чимин сладко сопит в свою подушку, Шуга тщательно обдумывает план дальнейших действий и глубоко раскапывает свою душу, пытаясь найти ту самую иглу, которая колет его внутренности, заставляя ежедневно терпеть жгущее кровотечение. И, наконец, Мин понимает, что нашел верное решение своей проблеме и пару раз скидывает режущие слух гудки на телефоне, прежде чем наконец решается ответить на чувства Джина взаимностью. Пока Чимин веселится в центре города с Тэхеном, вроде как даже и не замечая того, что происходит совсем рядом, Юнги распихивает свои шмотки по сумкам, последний раз вдыхает запах понравившегося одеколона, и направляется в свой новый дом, к старшему, который предложил пожить у него, и Мин хорошо понимает, что это означает. Просто так исчезать было бы слишком некрасиво, поэтому Мин быстро черкает красной ручкой по белому листу одно единственное слово, которое безвозвратно разрушит всё, что они вместе построили. «Уехал». Чимин реагирует в этот же вечер, но Юнги как-то все равно. Не принимает звонки, потому что резко захотелось сменить номер телефона, не отвечает на гору раздражающих сообщений в фейсбуке, потому что решил забросить социальные сети из-за позорной тройки по философии, а в университете скрывается на последних партах, на которых, оказывается, со шпаргалок списывать удобнее. Чимин пытается говорить, задает вопросы, но Мин умело ускользает от него и радуется, что спустя несколько попыток Пак внезапно начинает подыгрывать, переставая преследовать на каждом углу, и облегчает положение, делает вид, что они совершенно незнакомые друг другу люди и единственное что их связывает это стены университета. И всё ради чего? Юнги устал быть слабым. Устал от ежедневной бессонницы, устал чувствовать себя паршиво от улыбки Чимина. И самое главное — Мину противно и тошнотворно от самого себя, он не понимает, когда успел скатиться так низко и влюбиться в человека, с которым совершенно нет ничего общего. Быть таким жалким и иметь слабости — это не для Юнги. Да и вообще, Чимин — крайне редкий кадр. Какая девушка или парень, спрашивается, вытерпит такого неуклюжего и неряшливого Ромео? Готовить совершенно не умеет, домашнее задание открывает исключительно по праздникам, книги трогает только если с разноцветными картинками, а об ответственности и речи быть не может, когда этому человеку даже двери закрыть доверить нельзя. Хорошо, что навязчивостью особо не отличается, и за это Юнги готов вечность благодарить его низкими поклонами.***
Джин наблюдает за Шугой день за днем и не раз застает того за втыканием в экран ноутбука, где красуется знакомая детская рожица. Мин тут же хлопал крышкой, тепло целовал хёна в щеку и откровенно вешал на уши лапшу о том, что случайно наткнулся в старых папках, что это совершенно ничего не значит. И затем молча отворачивался к стенке кровати, отстранённо желал спокойной ночи и долго обдумывал, приятно ли ему лежать с кем-то в кровати. Юнги чувствует себя виновато, он уже не один раз паковал сумки и торопился к выходу, мол, у родителей пожить может, не маленький, но старший с силой перехватывал его сумки и тут же раскладывал всё по своим новым местам. Он молча терпел все закидоны, терпел пьяные истерики и постоянные огрызания на любое предложение поговорить, и только улыбался. И как бы Мину ни хотелось подарить столько же тепла и поддержки, сколько получал, но он не мог — не получалось. Однажды у Джина получается вытащить из Юнги всю информацию о Чимине. Тому совсем хреново и хочется выговориться, а Сокджин был слушателем идеальным. И он слушал длинную и душевную историю, которая заканчивается неожиданным молчаливым пониманием. Старший перестает ложиться к Мину в кровать и начинает вести себя не как ревнивый парень, а как настоящий старший брат, который искренне желает только добра и не ленится встать рано, чтобы Юнги завтрак приготовить. И выход в ночной клуб, в который Джин заставил пойти, закончился успехом. Однажды, наслаждаясь концертом неизвестной начинающей рэп группы, Шуга встретил того самого учителя истории Намджуна, который, оказывается, всего на несколько лет старше, и за пределами университета он интересуется далеко не картинами и писателями. Как выяснилось, у него есть своя собственная студия, где пишутся рэп-треки Рэп-Монстра, которые срочно нуждаются в хороших текстах, и Юнги с удовольствием решается помочь. Новые люди, новые знакомства, зимняя сессия на ровные пять с плюсом. Всё пришло в норму. До этого дня. — Ты же знаешь, что я не алкоголик, — почти убедительно твердит Мин, протирая рукавом стекло бутылки. Но Джину, видимо, это не показалось убедительным. Он уверенно пытается вырвать бутылку из крепкой хватки и уже представляет, как красиво она выглядит летящей через окно вниз. Но Мин сопротивляется так сильно, что Джин отлетает к плиточной стене и больно бьется лопатками, соскальзывая на пол. Юнги испуганно отбрасывает бутылку в сторону и виновато спешит к Сокджину. — Ты в норме? — Е-мае, — хрипит тот. — Прости, я как-то не расчитал… Тот выворачивается, не разрешая к себе прикоснуться. — Отойди, блин. — Джин… — Извини, с меня хватит. Оттолкнув Юнги, он спешит к выходу и отмахивается от цепких рук, отбивается. Мин не понимает, что происходит и перехватывает его куртку, не дает спокойно одеться. Продолжает выхватывать вещи и кричит очень громко. — Да что с тобой? Джин вырывается из рук. — Прошу одно. Вылей спирт нахрен в раковину, не будь идиотом. Ты же знаешь, какие от алкоголя отходняки. И затем хлопает перед носом дверьми.***
Стены комнаты такие узкие, что давят на виски, и, кажется, скоро совсем разрушат черепную коробку, сомнут её, словно ненужный клочок бумаги, и выкинут. Юнги сидит за кухонным столом с пустой бутылкой Соджу в руке и уже который час обдумывает смысл своей жизни, так и не находя правильного ответа. И это действительно надоедает сильно, а ещё неимоверно бесит. В одно мгновение бутылка со всей силы сталкивается с каменной плиткой и со звоном осколками разлетается по всему кухонному полу. Минута — бесконечна. Всего за пару секунд можно потерять накопленную месяцами веру в горящих глазах и еще за одну — потерять надежду. И Мин чувствует себя как никогда трезвым и безумно сонным. Он понимает, что Джин вернется, ведь дом его. И было бы лучше, если бы Юнги незамедлительно собрал вещи, прямо сейчас. Или после того, как немного поспит. — Собирайся, — сквозь глубокий сон слышит Юнги. И тут же распахивает глаза, чувствуя, как выступает холодный пот. — А… ты спишь, — уже более заботливым тоном слышится в комнате, и Юнги оборачивается. — С взвращением. Я уже собрал свои вещи. Юнги трёт сонные глаза и усаживается на край кровати, свешивая босые, худые ноги вниз. Вспоминает, что отрубился и ничего упаковать не успел. — Почти собрал. Слушай, прости. Я и правда совсем последнее время охренел. — Все нормально. Ты давай причешись, — Джин тормозит его и кидает быструю фразу, перед тем как скрыться за дверьми: — Все будет хорошо. Ты, главное, не волнуйся. И не тупи. — В смысле? — переспрашивает Юн вдогонку и смотрит непонимающе. Входные двери хлопают, оставляя после себя звенящую тишину. — Ну охренеть, это что за загадки. И снова звучат двери. Мин притихает. Это был не Сокджин. — Юнги?.. Чимин заглядывает аккуратно, проходит внутрь так же осторожно, а Юнги готов сломать себе что-нибудь. Голос будто пропадает совсем, ибо какого черта? Он снова видит Чимина, помнит эту его красную толстовку, которую однажды прижимал к себе и вдыхал тот волшебный запах, что развеялся из его памяти. Видит бесконечное волнение в глазах, а когда Пак приподнимает уголки губ, Юнги забывает, как дышать. Ему казалось, что они больше никогда не заговорят. Что Чимин больше не захочет с ним разговаривать. — Ну и что вы здесь устроили? Если рассмотреть эту фразу со стороны Юнги, она сойдет за «Привет, давно не виделись», но, жаль, Пак не понимает языка Идиотов. Когда становится совсем неловко, Юнги подрывается с кровати и заметно пошатывается, после чего сердечно клянется и обещает, что пить точно завяжет. — Ну и че пялишься? Я ведь говорил, что это неприлично. Тебя кто сюда позвал, мелкий? Юнги не мастер приветственных речей, поэтому потерпев позор он торопится исчезнуть из комнаты, но его руку уверенно перехватывают и толкают обратно вглубь комнаты, захлопывая ее дверьми. Сказать, что Юнги офигел — ничего не сказать. — Хён… Может, хватит уже, а? — Что хватит? — Джин мне рассказал. — Что рассказал? — Ну… все. — Какие вы молодцы, — Мин наигранно тянет улыбку. — А теперь будь добр, ты меня смущаешь. Я ведь даже не причесался. В комнате было не так светло — шторы закрывали окна, за которыми шел дождь. Но было достаточно света, чтобы увидеть, как Чимин улыбнулся. Отчего стало совсем некомфортно. Какой, нафиг, «причесался»?.. — Может что-то другое хочешь сказать? Например, что скучал. А я ведь очень скучал. Правда. Можешь даже лохматым ходить, я ведь видел тебя таким. Давай поговорим, пожалуйста, — почти заикаясь, еле произнес Чимин. Юнги не успел заметить, когда же Пак успел оказаться настолько близко, с четкими намерениями полезть обниматься. — Знаешь что? Я долго думал, правда, очень долго… Ты мне, — говорит Пак. — Чимин, — хмурится Юнги. — …очень нравишься. Нет, подожди, не смотри на меня так странно. Я знаю, что это все очень странно. И мне это так сложно сейчас говорить, что я, походу, сейчас разрыдаюсь. Чимин продолжал что-то смущенно рассказывать, краснея до ушей, а у Юнги все звенело от этого странного «нравишься». Такое нереальное, что пробрало до костей, до мурашек. Ему показалось, будто стало легче. Как будто тот самый камень, который мешал ему дышать, наконец пропал. — Чимин... — Ну что? Юнги автоматически хочет назвать его огромным идиотом, но вместо этого сокращает расстояние между ними и легонько целует, словно парням по десять лет, и отстраняется, выжидая реакцию. Пак смотрит осторожно, пребывает в шоке и не двигается. И Юнги чувствует себя жалким и ничтожным, потому что за следующим, настоящим поцелуем, он тянется снова сам, забывая о чувствах гордости, да и обо всём вообще. Он без ума от того, как неуверенно Пак отвечает на поцелуй. Пак как будто теряется в реальности, отвечает на поцелуй и привыкает, расслабляется, притягивает к себе Юнги. Нежные прикосновения обжигают кожу, а ноги начинают предательски пошатываться, и Пак никогда в жизни не подумал бы, что целовать Юнги это настолько офигенно. У Мина в голове ничего лишнего, только горячий Пак Чимин, который во всю извивается в его руках, тяжело дышит, задыхается, но не отстраняется. Наконец можно целовать, как хочешь, пробовать на вкус, где хочешь, изучать, и Юнги чувствует себя слишком зависимым, потому что остановиться и найти предел — невозможно. Ничего, кроме Чимина, больше не имеет значения. И прежде чем Мин успевает прийти в себя, он доводит Чимина до кровати и аккуратно толкает, тут же нависая сверху. Юнги даже и не смел мечтать о таком, не смел и думать, что однажды сможет прижиматься к Чимину, чувствовать его под собой. — Подожди… Чимин, — Мин пытается отдышаться и привстает на коленях, устроившись у младшего между ног. — Джин может прийти с минуты на минуту. — Ты серьезно? — улыбается он в ответ. — Думаешь, он не знает? — шепчет Чимин и требовательно тянет старшего на себя. Юнги не помнит, чтобы у него когда-нибудь настолько сносило крышу от одного только вида любовника. Потому что это — совершенно другие чувства. Перепад температуры бьет по сосудам так же сильно, как и бурлящий адреналин, и Мин готов ко всему и прямо сейчас, лишь бы наверстать упущенное время и не потерять ни единой минуты. Крепкие руки впиваются в шелковистые волосы, чуть оттягивают пряди, наслаждаясь их мягкостью, и медленно переходят на такие мешающие сейчас тряпки, которые в мгновение ока отлетают куда-то вниз, изучать пол. Мин целует грубо, впиваясь в шею ненасытными поцелуями, оттягивает зубами кожу, использует язык, и стоны с каждым разом становятся отчетливее: Чимин явно к такому не был готов. Юнги наслаждается высоким голосом младшего, который именно сейчас, по его мнению, звучит особенно сладко, так, что хочется слушать ещё и ещё. — Прости меня. Слишком жарко. Пуговицы на рубашке безжалостно рвутся, подобно терпению и выдержке, и рассыпаются по полу, закатываясь в самые дальние уголки, и потом их наверняка будет невозможно найти. Непонятно как, но Юнги чувствует, насколько сильно пылают щеки Чимина, и вслушивается в его бешеную одышку, в то, как он жадно хватает воздух в огромных количествах, но всё равно задыхается раскалённым воздухом. Было понятно, что Пак совершенно не готов, но он не просит остановиться и расслабляется, чувствуя, как растекается прохладная жидкость по горячей коже бёдер, создавая контраст температур. Скромность в мгновение куда-то испаряется, и руки, прежде не находящие себе нужного места, теперь продвинулись дальше, на бедра, жадно стиснули ягодицы. Шуга ловит чужие губы своими, ловит каждый вздох Чимина, бормочет что-то бессвязное и успокаивающее, и медленно входит, чувствуя, как глубоко впиваются короткие ногти в кожу на его лопатках. Он целует с особой нежностью, поглаживает бока и живот и успокаивает младшего, которому пока непонятно: хорошо или больно. Из-за непередаваемых новых ощущений сносит голову, хочется быть ближе и теснее, хочется наконец чувствовать его, всего полностью и без остатка. И, черт, как же давно Юнги этого хотел. Чужие горячие пальцы по-хозяйски блуждают по его спине, иногда коротко царапая, и Мин продолжает двигаться, когда Пак требовательно подается вперед и глухо просит большего, просит еще. На Юнги нападает какая-то болезненная нежность, ему слишком сильно хочется показать, как много он чувствует, что испытывал всё это время, но не мог сказать. И младший, кажется, всё понимает даже без слов, что дарит кайф не меньший, чем ощущение его тёплого и податливого тела рядом. Последний натянувшийся нерв готов был лопнуть, когда Чимин начал выкрикивать его имя и столкнулся взглядами, в которых читалось то, что раньше разглядеть было невозможно. Юнги запрокидывает голову и растекается теплой смазкой, тут же обессилено падая на него сверху. Чимин кончает следом, сильно жмурится, закусывает губу, чтобы не быть чересчур громким, но всё равно стонет далеко не тихо, и принимает горячее тело в объятия. Он блуждает пальцами по гладкой, бледной, словно сахар, коже, и облегченно дышит в макушку, вдыхая как никогда родной запах. Потерянный в ощущениях Юнги пребывает в непонятном состоянии, которое описать словами даже не возможно, и он просто лежит, прислушиваясь к неровному дыханию возле уха. — Я за это время… Честно, чуть не сошел с ума. Не смей больше вот так вот бросать меня. Чимин милый, когда хмурится. Очаровательный, похожий на щенка или ребёнка. По крайне мере, Юнги так считает. — В душ хотя бы можно? Ты липкий, как слизняк.