Не может быть

Если рассуждать объективно, на звание красавчика этот парень не тянет. Тянет в других смыслах — меня к нему и у меня же внизу живота, когда он толкает меня к стене и сам нависает сверху. Любуюсь едва осознанно. Скулы у него такие высокие, что кажутся ненастоящими — до жути хочется протянуть руку и потрогать. Так и поступаю. Очерчиваю кончиками пальцев острую линию и спускаюсь по губам к абрису челюсти. Сам от собственной наглости млею, честное слово. Я себя так не то что с посторонними — и со старыми-то знакомыми не веду. Но именно в этом всё дело. Он не кажется чужим. Даже наоборот. Он — как давно погребённое во времени воспоминание. При взгляде на его улыбку внутри вспыхивает что-то настолько жуткое, противоречивое и пышущее жаром, что впору задохнуться. Он едва заметно ведёт головой и обхватывает губами мои пальцы, которые я не успел убрать от его лица. Чувствую, как тёплый язык на мгновение касается подушечек, и послушно задыхаюсь. Отличное знакомство вышло, что говорить. Выцепили с улицы, сгребли в охапку и зажали в ближайшей подворотне. Почти уверен, что встречал в сети порно с таким же началом. Тут, правда, погода не располагает к развитию сюжета. Но он вроде всё понимает. Держит себя в руках — если не брать в расчёт инцидент с языком и его колено у меня между ног. В остальном — всё прекрасно. Грех жаловаться. Выдыхает на ухо: — Хочу твой номер телефона. Были бы мы сейчас в Гравити Фолз, точно заподозрил бы в этом блондине какую-нибудь сверхъестественную тварь. Я, может, в самом расцвете сил, давно без партнёра и вообще должен быть на пике своей сексуальной активности, но так мощно меня не вело даже в семнадцать лет — когда набрался смелости и таки поцеловался с Венди. А казалось бы. Может, он — суккуб какой? Инкуб-мужеложец? Пытаюсь вспомнить, упоминались ли подобные существа в дневниках, но следующий же немыслимый тянущий спазм в паху успешно растворяет в себе посторонние мысли. Призывно качнув бёдрами и прикусив губу от упоительного ощущения, когда его пальцы зарываются мне в волосы, взглядом силюсь намекнуть, что телефонные разговоры — это, вне всякого сомнения, очень здорово, но уже от того, что он просто стоит рядом, у меня в груди взрывается Сверхновая, и я не помню, чтобы хоть раз прежде испытывал подобное, и уж тем более не уверен, что в таком состоянии смогу самостоятельно добраться до дома. Стыдливость, неловкость — всё уходит на второй план. Остаются только дрожь в коленках и его губы на неприемлемо большом расстоянии от моих. С недвусмысленными намёками у меня всегда было паршиво, но он понимает. Смеётся, тянет за волосы, запрокидывая мне голову, и настойчиво, голодно целует открытую шею. Мелко и зябко накрапывает дождь. Чувствую ладонь у себя на члене — джинсы ещё никогда не казались настолько лишними, — и дождь забывается сам собой. — Кто бы знал, — горячо шепчет перед тем, как пройтись кончиком языка вдоль ушной раковины, — что ты можешь быть таким покладистым. Я изо всех сил вцепляюсь в отвороты его чёрного пальто. Выдыхаю, едва не сорвавшись на скулёж: — Пошли ко мне? Он вдруг отстраняется. Смотрит странно так — стылым холодным взглядом. Мне становится неуютно. Немыслимый узел внизу живота слабеет, и я уже почти готов отстраниться, когда иллюзия развеивается. Тепло под сердцем нарастает новой горячей волной. Он льнёт ближе, теснее, берёт талию в кольцо рук и прячет лицо у меня на плече. — Только не к тебе, — голос звучит приглушённо, но от его звучания меня ведёт пуще прежнего. — Где-нибудь неподалёку наверняка найдётся хороший отель. Отель поблизости действительно есть, и я, к счастью, даже помню, в какой стороне. Он всё-таки отстраняется, и я вдруг понимаю, что не просто не знаю, кто он: мне даже имя его неизвестно. Я так, вообще-то, не поступаю. Никогда и ни с кем. Понятия не имею, что на меня нашло. — Меня, кстати, Диппер зовут, — смущённо представляюсь и протягиваю открытую ладонь. — Ну, если тебе вдруг интересно. Не сказать, что он выглядит сильно заинтересованным, но всё-таки ухмыляется: — Уилл, — и вместо того, чтобы скрепить знакомство рукопожатием, уверенно переплетает наши пальцы. Получается как-то очень... неловко. До самого отеля мы идём, держась за руки, но Уиллу, кажется, нет никакого дела до заинтересованных, неодобрительных и откровенно неприязненных взглядов. И это ещё полбеды. Куда хуже приходится, когда мы оказываемся у широкой проезжей части. Прямо перед нами — пешеходный переход и пятно зелёного света, но он вдруг тянет меня к себе и крепко прижимает к груди. Я не успеваю понять, в чём дело — в следующую секунду он подхватывает меня на руки, так что мне приходится ухватиться за его шею, и отпускает на тротуар уже по другую сторону дороги. Две девушки, проходящие мимо, заходятся смехом. Оно и неудивительно. Смотрю на Уилла, как на полоумного, в то время как он сам определённо не испытывает ни намёка на смущение. — О, прости, — он всё-таки обращает внимание на мой испепеляющий взгляд и расплывается в улыбке. — Мне следовало предупредить. Я машин боюсь. У меня, понимаешь, фобия. Я её, как правило, успешно преодолеваю, но сейчас ты был рядом, и я испугался, что тебя могут... И я оттаиваю. Звучит, возможно, глупо, но у меня самого таких вот маленьких, но до жути неприятных страхов столько, что все за раз не упомнишь. Я искренне убеждён: тот факт, что ты чего-то боишься, ещё не делает тебя трусом. И Уилл, что очень приятно, волновался обо мне, и потому спокойно пожимаю плечами: — Ладно. Забыли. Он кивает, и до отеля мы добираемся вполне мирно. Я, правда, упускаю момент, когда Уилл расплачивается за номер. Всё происходит как-то быстро: складывается впечатление, будто с нас не спросили ни денег, ни документов. При отсутствии других вариантов списываю свою рассеянность на возбуждение, которое, вопреки всему, не исчезло во время прогулки под холодным дождём и продолжает нарастать с каждой минутой. Уже в лифте неловко лезу в карман за кошельком. Уилл перехватывает моё запястье и, быстро слизнув с него дождевую каплю, ласково перечисляет список отверстий в моём теле, куда он мог бы засунуть этот самый кошелёк. Как говорится, было бы желание. Приходится сделать вид, будто я впечатлён, и убрать деньги обратно. Уже потом, в номере, он меня, наконец, целует. По-настоящему. Мне хорошо до одурения, до звёздочек перед глазами. Такого раньше не было: Уилл будто понимает меня, знает целиком, всего от особенно чувствительных мест на теле до мельчайших деталей. Знает, как подгибаются коленки, если пройтись языком вдоль шейных позвонков. Знает, как темнеет перед глазами, если несильно прихватить зубами нежную кожу на запястье, а потом широко лизнуть, накрыть губами и провести ими до самой ладони, чтобы вобрать в рот дрожащие от возбуждения пальцы. В попытке сохранить равновесие отчаянно цепляюсь за тумбочку у двери и сшибаю с неё выключенный ночник. Уилл смеётся и подталкивает меня в сторону кровати. На ходу невесть как получается стянуть с него дурацкий жёлтый свитер и ухватиться за брючный ремень, так что до постели мы ожидаемо не доходим. Опускаюсь перед ним на колени. Улыбаюсь, старательно пряча за улыбкой нервозность. Мандраж? Отсутствие опыта? Плевать. Даю себе слово, что если уж рвать шаблоны, то сразу все и — по возможности — напрочь. Пока вожусь с пряжкой ремня, ловлю взгляд Уилла и окончательно растворяюсь в этом тёмном, бешеном водовороте глаз. — И я бы хотел уточнить. Ну, знаешь, на всякий случай, — хрипло говорит он. — Когда поймёшь, что здесь произошло, и надумаешь меня убивать, имей в виду: это было целиком и полностью твоей идеей. Ну, моей так моей. А чьей ещё? Стягиваю джинсы и бельё до самых щиколоток, и в этот момент нервная неуверенность всё-таки берёт вверх над желанием. Чувствую его ладонь, опустившуюся мне на затылок, и испуганно вздрагиваю, ожидая, что сейчас он сожмёт пальцы в кулак… Но он ведёт себя на удивление осторожно. Для того, кто ещё минут пятнадцать назад без спросу зажал незнакомого парня в подворотне, Уилл — прямо-таки воплощение учтивости. Он гладит меня по голове, проводит пальцами по виску и щеке и мягко касается краешка рта. — Нам необязательно делать это прямо сейчас, Диппер. Моё имя в его исполнении кажется каким-то чертовски скомканным и неправильным. — Но я хочу… — У нас вся ночь впереди, — перебивает он. — Если захочешь, я тебе даже мастер-класс проведу. Мне становится смешно. Наверное, это всё-таки нервы. Всё происходит до жути быстро, но меня смущает не столько скорость — в конце-то концов, мне уже не шестнадцать, я вроде как большой мальчик — сколько собственная покладистость. Иррациональное понимание того, что происходящее здесь — правильно и необходимо, сбивает с толку. Это не плохо, совсем нет. Просто я к такому не привык. Интересуюсь исключительно для проформы: — А с чего ты взял, что я тут до утра? — С того, что я так решил, — он протягивает мне руку и помогает подняться на ноги. — И не делай вид, будто ты против. Всё равно не поверю. — Это было очень романтично, спасибо. — Знаешь, ты, — он тянется ближе и обрывается на середине фразы, чтобы быстро и горячо провести языком по моей шее, — решительно не умеешь язвить. Не умею, значит? Ну и плевать. Фраза «плавиться в объятиях» ещё никогда не представала передо мной настолько живо. Очевидно, именно поэтому я не спорю и не удивляюсь, когда он шепчет мне на ухо: — Сделай мне одолжение — дотяни до утра. И сразу после ощутимого, острого укуса в плечо: — Не хочу загадывать наперёд, но это — первый раз из четырёхсот, когда у меня действительно хорошее предчувствие. И спустя час с лишним, лёжа на полу в ванной посреди битого стекла и захлёбываясь собственной кровью, я почему-то вспоминаю эти его слова. Совсем ненадолго. Едва ли осознанно. Я не понимаю, что со мной происходит, и это, наверное, к лучшему. Боли слишком много. Меня разрывает на части и накрывает с головой. Она заливает глаза, затопляет собой сердце в осколках сломанных рёбер. Мне бы не хватило сил, чтобы позвать на помощь, но помощь приходит сама собой — прохладной ладонью в волосах и шёпотом на грани слышимости: — Мне жаль, Сосновое Деревце. Знаю, что он забирает мою боль, но не хочу понимать, каким образом и зачем. Пальцы, касающиеся щеки, бьёт крупная дрожь, но я уже не чувствую их, как не чувствую боли и страха, не слышу слов, не слышу даже собственных мыслей. Совсем скоро сон накрывает меня непроглядным саваном, мерцающим мириадами звёзд. И я послушно закрываю глаза.