Once Upon a Time...

Для настроения (Mark Knopfler — Rudiger): http://zaycev.net/pages/3578/357842.shtml http://pleer.com/tracks/4403371eeIY Простите автора за занудный ретеллинг великолепного «Отеля «У погибшего альпиниста» братьев Стругацких, разбавленный Йолем и различными подвернувшимися мифологическими существами. И да, как ни странно, но эта сказка опять про тех двоих, что вечно не могут друг друга найти… Мой дорогой МУЗ, поделись, как, вышло?)) Бальдр вернется, жить будет с Хёдом у Хрофта в чертогах, в жилище богов — довольно ли вам этого? Старшая Эдда. Прорицание вёльвы Темнота обрушивается совершенно неожиданно. И только потом слышен нарастающий гул, и грохот, и тяжелое колебание земли под ногами, как будто огромный зверь передернул шкурой, лениво сгоняя муху. Йохану нужно немного времени, чтобы понять: темнота наступила оттого, что откуда-то сверху свалилась огромная глыба снега. Почему-то и по счастью, не слежавшаяся, а довольно рыхлая, иначе конец бы ему настал прямо тут. Сам по себе обвал в горах его не удивляет. Да и со звуком здесь чего только не творится. Странно, что снег упал на него раньше, чем тело почувствовало сейсмические толчки. Но и это — причина для размышлений на какой-нибудь спокойный вечер у камина или в баре. Сейчас у Йохана только одна мысль: надо выбираться. Надежда не дает замереть, движение не дает замерзнуть, однако проходит куда больше времени, чем он рассчитывал, прежде чем рука неожиданно «проваливается» вперед, пробивая последнюю тонкую снежную стенку. Еще минут пятнадцать равномерной работы — а вот тут очень важно не сорваться и не броситься вперед ополоумевшим зайцем! — и вот, наконец-то, холодный свежий воздух нежно облизывает потное лицо. Йохан вылезает на боковину сугроба как на непрочный лед, раскидывая руки и ложась телом, чтобы распределить вес, аккуратно вытаскивает ноги и — плавно съезжает к подножию небольшой снежной горы. Однако… С турбазы он вышел, конечно, не рано утром, но точно помнит, что в горловину между двух хребтов заходил, когда солнце стояло еще довольно высоко. А сейчас еще чуть-чуть, и оно нырнет за край одной из вершин, окаймляющих долину, выход из которой теперь закрывает обвал. Перебираться через него одному, без связи, — а Йохан успел обнаружить, что аккумулятор в мобильнике сел в ноль, — да еще на ночь глядя, это просто самоубийство. Он присматривается повнимательнее, глянь-ка, а в долине есть дом, и довольно большой, и точно жилой, потому что пара окон отсвечивают не отражением солнца, а вполне себе самостоятельно. Значит, ему туда. *** К тому моменту, как Йохан добирается от засыпанной горловины до вольно раскинувшегося дома с парой пристроек, солнце действительно уходит за гору. Повернувшись, чтобы постучать в дверь, он замирает в созерцательном оцепенении. Это что, гостиница? Во всяком случае, над крыльцом закреплена вывеска. И в первую минуту кажется, что он пялится на Рёкский камень. Но когда Йохан трясет головой, становится ясно, что надпись вполне можно прочесть, хоть она и впрямь стилизована под младшие руны. Правда, смысл названия от этого не проясняется, так как на старой, но еще прочной деревянной доске всего два слова: Хрофтов схрон. Йохан пожимает плечами и берется за дверной молоток, отчеканенный в виде злобной волчьей головы. Странный сегодня день, думает Йохан, глядя на того, кто открывает ему дверь. Полное ощущение, что у хозяина гостиницы — если это, конечно, он — кожа ровного сине-голубого цвета и в глазах переливаются красные сполохи… Ерунда, конечно, тут же думает он, когда рослая, хоть и тонкая фигура отступает немного, пропуская гостя в холл. Обыкновенный мужчина, молодой, бледный, черноволосый и с яркими зелеными глазами, вот привидится же… Отсвет от снега это был, не иначе… — Вечер добрый, — улыбается хозяин, отходя за конторку, которая, кажется, вырезана из дерева, древнего, как самый старый баобаб на земле. Йохан улыбается в ответ и проходит ближе. Точно, гостиница, семейная, наверное. Холл небольшой, только и помещается, что недлинная стойка с темной, выглаженной годами поверхностью, за которой стоит удобное высокое кресло и висит панель с ключами от номеров, их всего-то девять. — Итак, дорогой гость, имя мне Лофт *, и это — мой дом, а заодно и пристанище для случайных путников. Желаете снять номер на ночь? Йохан смеется: — А у меня есть выход? Хозяин небрежно пожимает плечами: — Выход есть всегда, причем, как правило, вовсе не один… Лофт ведет его по лестнице на второй этаж, вручает ключ и показывает на дверь справа: — Ваш номер, господин Улссон. — Йохан… — Хорошо, Йохан, — кивает хозяин. — Камин затоплен, в конце коридора душевая, горячая вода есть. Кстати, в шкафу чистые сухие вещи, простые, но удобные и, думаю, будут вам впору. А свои развесьте просушиться. Он стоит, приглушенно мерцая изумрудами глаз, глядя, как гость первым делом расправляет на вешалке мокрую куртку. — Устроитесь, спускайтесь в гостиную. Сегодня у нас общий ужин… Думаю, вместе вкушать трапезу интереснее, всегда что-нибудь да приключается… Йохан собирается ответить в том смысле, что обязательно придет, но в коридоре уже никого нет. А он как раз хотел спросить, кто догадался заранее затопить камин… *** Комната, которую хозяин назвал гостиной, довольно большой зал на первом этаже. Как и во всем доме, здесь чувствуется какая-то умопомрачительная, но невероятно прочная старина. Стены из камня и дерева, все грубоватое и простое, но камин источает тепло и дурманящий запах смолистых дров, и Йохан все пытается угадать, что за поленья горят так светло и жарко. — Это ясень. Густой баритон звучит как будто с небес, и, обернувшись, Йохан понимает, почему: стоящий за его плечом мужчина необычайно высок и сложен, как викинг давно ушедших эпох. Его золотистые волосы скручены в две свободные косы, спущенные на плечи, в серо-голубых глазах плывет густой туман, а вокруг — стойкий запах эля. — Здесь все камины топят ясенем. Никак не привыкну… Хозяин гостиницы возникает будто из ниоткуда, кладет руку великану на плечо: — Садись, Туннар. ** — Да… Вздыхает тяжело, поворачивается и неожиданно легко пробирается к длинному столу, накрытому льняной скатертью. Там уже стоят несколько блюд — с жареным, вяленым и печеным мясом, птицей и рыбой, немного хлеба, большие кувшины, наверняка, с тем самым элем, запах которого шлейфом сопровождает «златовласку». В широких деревянных пиалах Йохан с удивлением распознает скир, надо же, он думал, такого давно уже не делают… За столом их пятеро. Сам хозяин, сидящий не во главе, а на той стороне, что ближе к холлу, по правую руку от него — высокая очень бледная девица, в одежде, похожей на средневековый маскарадный костюм, раскрашенный пополам синим и красным, печальный и пьяный Туннар в торце, словно главный, а за другой стороной стола — еще одна женщина, постарше, с совершенно черными волосами, распущенными и гладкими, как обсидиановое зеркало, и сам Йохан, оказавшийся прямо напротив Лофта. Хозяин берет огромный кувшин легко, словно тот ничего не весит, и наливает в стакан шведа: — Не смущайтесь, Йохан. Вам кажется, что мы все знакомы? — и, дождавшись кивка, улыбается, — так и есть, мы все родня, кто поближе по крови, кто подальше… Просто сегодня такая ночь… Так получается, что мы собираемся вместе, и ждем одного гостя. Вот сегодня выпало вам… Пейте, это отличный эль, клянусь глазом Вотана! Эль и впрямь столь хорош, что скоро Йохана уже не волнует ни мертвенная бледность молоденькой Хель, ни откровенная злоба черноволосой Немайн ***, ни стены залы, чуть плывущие перед его глазами, то покрывающиеся застарелой копотью, то снова светлеющие до обычных, пусть и старых камней, ни старинное оружие, развешенное на явно самодельных крюках, ни большая доска, висящая прямо над камином и испещренная красивой вязью стихов… Он сидит теперь рядом с Туннаром, пьющим стакан за стаканом, и напряженно вслушивается в негромкую распевную речь… — И лишь один из них не принимал участия в веселой игре… Имя его было Хёд, и от рождения его прекрасные глаза цвета бурой медвежьей шкуры не видели ничего, кроме темноты… Йохан горько вздыхает вместе с золотоволосым великаном, отчего-то ему страшно жаль этого несчастного Хёда. — Он с ними не играл? — Он не мог, — еще печальнее сообщает Туннар. — Они все кидались оружием в Бальдра, а Хёд был слеп… — Отличное развлечение, — язвительно и громко заявляет Немайн, одним ударом отсекая себе кусок мяса на деревянной доске и насаживая его на нож. Туннар наставительно поднимает руку: — Придержи свой яд, Красная Телка, тебе ли не знать, что то была забава? Ничто не могло нанести ему раны… — Ну да, ну да… Помню, как же… — она поднимается со скамьи, легко сдергивая со стены тяжеленный палаш. — Лофт, оружию нужна кровь, хотя бы раз в круговорот… Тот с усмешкой обжигает ее зеленью глаз: — О грозная моя, оно достойно пира только в буре битвы! А где ж я тебе ее возьму? Йохан нетерпеливо дергает Туннара за рукав кожаной рубашки: — И что же случилось дальше? Немайн с размаху втыкает палаш ровно посередине между их лежащими рядом локтями. — Я тебе расскажу, парень, что там было дальше. Светлого Бальдра и впрямь ничего не брало, потому что матушка его умудрилась уговориться со всем живым и неживым на свете, что никто не тронет это трепетное дитя, несущее всем радость света, — до чего шустрая женщина, а? И всем было жуть как весело, пока не заявился один засранец, выискавший во всем сущем одну-единственную веточку омелы, которую полоумная мамаша сослепу, не иначе, пропустила… — Да вы что?! — ужаснулся Йохан. — Представь себе! — Неужели его убили веточкой омелы?! Черноволосая наклоняется близко к его уху, обдавая жарким дыханием: — В точку! Этот засранец подсунул Хёду веточку и предложил кинуть ее шутки ради, как и всем остальным, и даже развернул его лицом, куда нужно, и руку направил… — И он попал?! Из туманных глаз Туннара течет слеза. — Хёд попал в него и убил. За это он был убит родным братом, и волей прогневанных и опечаленных богов отправился в Хель… Великан молчит, разглядывая собственное отражение в широком бокале, полном темного эля, и вдруг сообщает: — Так мы были разлучены навеки. Лестница, хоть и крепка, но под ногами скрипит, особенно та часть, что выводит Йохана на крышу. Ему определенно надо было выйти продышаться, потому что хозяин гостиницы куда-то исчез, а трое оставшихся в гостиной затеяли перебранку на странном языке, которого швед явно не знал, хотя некоторые слова и казались смутно знакомыми… — Ну что, мои милые родственнички бранятся, а вы вышли подышать воздухом? Лофт обнаруживается в одном из пары шезлонгов, поставленных прямо в снег на крыше. — Садись, мальчик… Их споры надолго. Йохан покорно садится рядом и принимает большую холодную бутылку эля. Кожа Лофта снова кажется синей, но сейчас все вокруг синее — снег, замерзшее озеро, темные вершины и небо над ними… Некоторое время они сидят, молча глядя на бледный круг луны, пока хрусткую тишину не нарушает негромкий шелест, и Йохан ощущает несильный толчок в плечо сзади. Лофт досадливо морщится, не глядя протягивает руку и звонко шлепает кого-то, кажется, по морде: — Ёри, не приставай! Шелест растворяется в тишине вместе с шипением, но обернувшийся Йохан видит только странный след в снегу, ведущий обратно к люку. Четверть бутылки спустя морозный воздух вдруг начисто вышибает из Йохана хмель. — Что это было? Лофт улыбается, по-прежнему глядя на далекую, засыпанную снегом горловину. — Ты о чем? — Вот это все, что это такое?! На меня вдруг грохнулся кусок снега величиной со слона, и я сошел с ума?! — Нет, с ума ты не сошел. — Кто эти люди внизу? — Они не люди. — Что?! Лофт, наконец, поворачивает к нему лицо, на котором к синему цвету прибавились темные узорные линии и явственно красный блеск глаз. — Ты вообще ничего не понимаешь, да? Его голос так спокоен, что Йохан перестает пялиться в красноту зрачков. — Тебе мама в детстве сказки читала? Про древних богов? — Сегодня… — Двенадцатая ночь, — кивает Лофт. — А значит… — Сходятся два мира. — Погоди… Но в сказках говорится, что был этот… — Рагнарек? Точно, был. Я помню. — Почему же тогда Туннар… он же… он же… — Ну да, Тор. — Он же должен был умереть! Лофт тяжело вздыхает. — Знаешь, вот чем мне люди Мидгарда всегда напоминали названную родню? Своей удивительной способностью видеть только вход и никогда не видеть выхода. А я тебе уже, кажется, сказал, что выходов, как правило, много? Но вы же даже одного не видите! Изумительное сходство… Он залпом допивает остаток эля из керамической бутыли и с размаху швыряет ее вниз. — Каждый год… каждый долбанный год я должен быть здесь и ждать, когда появится мой скорбящий братец и его занудная триединая дикая приятельница! А, да! Чуть не забыл, еще должен быть один смертный, такой как ты… И каждый долбанный год он появляется, напивается в дерьмо и рассказывает смертному горестную сагу о своей несбывшейся, безвременно почившей любви! — Но он же не виноват… погоди, это же ТЫ виноват, что этот ваш Хёд умер! И чего ты теперь яришься-то?! — Да потому что Хёд его жив-живехонек! Йохан, подскочивший было с шезлонга, плюхается обратно. — Как «живехонек»? Йотун закатывает глаза, полыхающие алым к темному небу. — Ты стоял у камина? — Да… — Ты видел доску со стихами? — Эээ… ну… — Он, блядь, читает это долбанное пророчество этой выжившей из ума дохлой дуры вот уже которое столетие подряд!!! Бальдр вернется, жить будет с Хёдом у Хрофта в чертогах, в жилище богов… Что, б л я д ь, непонятного?! Один влюбленный идиот которое столетие каждый год является ко мне на Йоль пьяным подарочком, второй влюбленный идиот которое столетие сидит в комнате на втором этаже, играется с рунами, вырезанными на костях дракона, и ведь все время Перт **** выбрасывает — везучий сукин сын, любую руну мог достать, какую захочет, не глядя! — и ждет, когда до первого влюбленного идиота хоть что-то дойдет… Йохан некоторое время молчит. Потом осторожно спрашивает: — Ну… может это потому, что там… в пророчестве… про Бальдра… а его тут нет… — Я понятия не имею, где шляется самый-светлый-ас-на-свете, то еще самодовольное уебище… Йохан оторопело прихлебывает из своей бутылки: — И что, шансов у них, чего, хрен десятых? О! Давай я пойду и расскажу Тору! Лофт мотает головой: — Он уже пьян, как полено. — А завтра? — Он исчезает с рассветом. — Блядь. — Да. Они сидят в тишине, пока лунный диск не начинает закатываться за западную вершину. Йохан смотрит на покрытого узорами йотуна и почему-то ужасно его жалеет. Кошмар… год за годом… одно и то же… и этих двоих жалко… — Слушай… А если я приду через год? Пока он еще не совсем в лоскуты… И расскажу ему? Даже сквозь красноту диких глаз ему видно глубокая уверенность. — Ты все забудешь. — Ну так, еб твою мать, сделай так, чтобы не забыл! — Чтобы не забыл… — шепчет Лофт и протягивает к нему синюю руку. — Чтобы не забыл… — и туго прихватывает волосы. — Чтобы не забыл… — и целует черными губами, смертельным холодом… прямо в самое сердце… Ночью у входа в больницу никого нет. Поэтому высокий черноволосый мужчина неторопливо и аккуратно кладет второго на ступени и тихонько целует закрытые веки… — Надежды, конечно, мало… Но вдруг ты вспомнишь… Ты вспомнишь… меня?