К звездам

  〈В следующем тексте, 〈〉① указывает на содержимое, отредактированное для не обладающих категорией допуска. Число указывает на категорию допуска, требуемую для доступа к закрытому содержимому.〉①   〈Правительство официально придерживается позиции, что:〉②   〈1. Самоцвет души является проводником силы души девушки, а не самой ее душой.〉②   〈2. Истощение энергии самоцвета души никак не влияет на психическое состояние девушки.〉②   〈3. Допустимы любые искажения истины, требуемые для соответствия вышеприведенным фактам.〉②   〈Учитывая прискорбный объем уже обнародованной информации, маловероятно, что будет возможно в полной мере обеспечить соблюдение этих положений. Максимальное усилие в контроле за информацией следует проявить к девушкам возраста заключения контракта и младше. Эти усилия будут осуществляться соответствующими комитетами, такими как Комитет истины в СМИ…〉②   — «Закон об ограничении информации», выдержка.     Несмотря на приложенные многими исследователями усилия, ранняя жизнь Акеми Хомуры остается загадкой. Она началась до эры повсеместного ведения учета, и многие из уже существующих записей были уничтожены во время буйных эпох Объединения двадцать второго-двадцать третьего веков, что давно разочаровывает биографов. В этой публикации автор с радостью сообщает, что на основе восстановленных давно потерянных записей удалось окончательно определить ее детский дом, давно считавшийся католическим женским монастырем в Большом Токио. Целью данной работы…   — Исихара Томоя, «Окончательное определение детского дома Акеми Хомуры», Журнал истории волшебниц, реферат.   К тому времени, как Мами достигла театра, она изменила всю свою внешность.   Большая часть маскировки была довольно проста. Несложно было попросить волосы опасть в более расслабленное состояние – она была чрезвычайно рада, что больше не нужно было каждое утро ухаживать за волосами – несложно превратить самоцвет души в менее стандартный браслет и также несложно оставить ее личный транспорт в уединенном районе и пересесть на стандартную гражданскую модель.   Если бы только она могла прихватить в раздатчике одежды плащ с капюшоном и закончить на этом.   К несчастью, в нынешнее время повсеместного распознавания лиц, этого было просто недостаточно.   Так что ей пришлось идти в театр, приклеив к щеке миниатюрный голоэмиттер, способный исказить ее внешность до совпадения с одной из живущих в этом районе, которая немного напоминала знаменитую маршала Мами, но явно не была ею. Еще один устроился у нее на пальце, скрывая приметную цветочную отметку на ногте.   Было широко известно, что правительство предоставляло исключения из запрета на маскировку личности, но ее маскировка от этого не была менее эффективна. Конечно, она не одурачит ни один из датчиков наблюдения, но этого было более чем достаточно, чтобы обмануть беглый взгляд прохожего. И датчики знали, что не стоит привлекать к ней чье-то внимание.   Она подумывала по такому случаю приодеться, представляя себя выходящей из ночных огней под яркость театра в потрясающем платье и с лицом кого-нибудь весьма привлекательного, но в конце концов передумала. Рискованно будет поворачивать головы в свою сторону, пусть даже ей хотелось, чтобы это было не потому, что «это Мами-сан!»   К тому же, помимо того, что ребячеством будет пытаться привлечь внимание, какой бы был в этом смысл? Она всю жизнь оставалась свободной от отношений – столько лет, что ей не нравилось об этом думать – и не считала хорошей идеей в ближайшее время что-то менять.   Так что она появилась в театре одетой в ту же одежду, что и прежде, стильную, но ничем не примечательную блузку и юбку. Вокруг нее болтали пары и группы, почти все одетые лучше ее. Она нахмурилась. Забавно, что она может привлечь внимание тем, что слишком плохо оделась.   Ночь будет прохладной, подумала она про себя, проверяя часы. 18:30.   Когда-то давно это бы заставило всех показаться в куртках и тяжелой одежде. Как волшебнице, ей всегда приходилось внимательно заботиться о подобном. Как только осознаешь, в какой степени можешь манипулировать своим телом, поразительно легко забыться и просто расхаживать повсюду в одной и той же одежде, невзирая на температуру.   На ум пришли Кёко и Хомура, хотя склад ума Юмы до последних лет был схож с таковым у Мами.   Но в нынешнее время все обычные люди способны были так же упорно игнорировать температуру, так что им больше не нужно было беспокоиться. Хотя Мами все еще помнила.   Она остановилась полюбоваться гигантскими голостатуями, позирующими в главном атриуме.   Посередине стояла звезда, Хомура с яростным лицом и пылающим фиолетовым натянутым луком с наложенной стрелой, замысловатая демонстрация, учитывая, что вне зависимости от местонахождения, стрела указывала на тебя.   Справа от нее стояла Кёко, агрессивно нацелившая копье, присев в боевой позе. Деталь, которую всегда пропускали биографы, у Кёко не было ничего ни во рту, ни с собой.   Позади Кёко стояла Юма, с грубой булавой у ног, удивленно глядя в воображаемое небо. Она выглядела немного младше остальных, пусть даже это довольно рано прекратило быть верным.   Над всеми ними, в облаке белого тумана, можно было почти разобрать фигуру обнимающей их всех девушки. Милый штрих и довольно уместный, подумала Мами. В конце концов, фильм был о жизни Хомуры, и для нее ее Богиня явно была настоящей, даже если ни для кого более.   И, конечно, слева от Хомуры стояла сама Мами, с заброшенным на плечо мушкетом и еще двумя, парящими в воздухе и указывающими на воображаемые цели. Выглядела она величественно.   Мами не удержалась от легкой улыбки. В нынешнее время компьютеры бережно ретушировали лица и тела актеров, чтобы они выглядели совсем как оригиналы, но они никогда не могли сдержаться и не усилить слегка привлекательность. Лично Мами не могла припомнить, чтобы у Кёко или Хомуры хоть когда-нибудь были настолько большие груди, но предположила, что не стоило возмущаться легкому потаканию зрителям.   Киноиндустрия явно следовала за последним словом техники, чего бы оно ни стоило. К примеру, учитывая, насколько в нынешнее время было проще, для актеров считалось профессионализмом свободно говорить на языке своих персонажей, и зрители должны были использовать языковые улучшения, чтобы не отставать, если они сами не знали языка – хотя ленивые, если по-настоящему хотели, могли активировать закадровый голос. Однако лучше было делать все сложным путем.   Она двинулась дальше, избегая очевидного соблазна просто постоять и посмотреть, особенно на себя. Было бы несколько подозрительно.   Она скользнула мимо входа в версию фильма для виртуальной реальности, пусть даже, как военнослужащей, ей бы это ничего не стоило.   Ей было более чем достаточно настоящего.   Вместо этого она вошла в зону стандартного голографического просмотра, где вокруг большой круглой части с еще одним буфетом посередине концентрически расположились входы в различные комнаты.   Еда была бесплатна, но Мами не заинтересовалась, вместо этого остановившись задуматься, стоит ли ей пойти в отдельную комнату или попробовать более пролетарский опыт, частью группы.   Она вдруг поняла, что стоит прямо напротив еще одной посетительницы, женщины с коротко стриженными волосами стандартного для гражданских возраста примерно двадцати семи лет. Она выглядела так же нерешительно, и они взглянули друг на друга. Похоже, Мами, в конце концов, найдет с кем пойти.   Мами открыла рот что-нибудь сказать…   … когда рядом с ней вдруг появилась девушка. Она выглядела на девятнадцать, что значило, что ей и правда девятнадцать, так как у всех гражданских возраст застывал ближе к тридцати.   – Привет, не хочешь к нам присоединиться, Тито-сан? – с дружелюбным лицом спросила девушка. – В нашей комнате есть свободное место, и ты выглядела немного одиноко, так что…   Она, как было вежливо, обратилась к ней по связанному с лицом имени. Не ее вина, что Мами носила неправильное лицо.   Мами взглянула на помахавшую группу позади нее. Мами махнула в ответ, подумав о том, насколько странно, что волшебницы развили практику придерживаться внешности подростков и, порой, детей. В нынешнее время это помогало им выделяться на поле боя – и делало их меньшими целями – но главная цель была в проявлении солидарности.   Никто иной не понимал их по-настоящему. Об этом никогда не забыть.   Мами оглянулась, высматривая женщину с короткими волосами, но та исчезла.   Возможно, не стоило, но Мами кивнула.   – Конечно…   Нодамэ Рико, подсказал ей номенклатор.   – Нодамэ-сан, – закончила она.   Она подошла присоединиться к ним.   Мысленно она посмеивалась над собой.   «Полагаю, я и правда выглядела несколько одиноко, не так ли? – весело подумала она. – И вот я пытаюсь притвориться девятнадцатилетней. Если Кёко когда-нибудь об этом узнает...»   – Так ты ходишь в здешнюю школу, Тито-сан? – спросила девушка, когда они прошли через двери.   Мами кивнула, пусть даже не представляла, так ли это.   – Забавно, я никогда тебя не видела. Но, полагаю, у тебя другая направленность.   Дверь позади них закрылась, система признала, что комната теперь полна. Они расселись по местам.   «Тито Хироко, да?» – подумала Мами, подняв из памяти имя человека, которой она притворялась. В конце концов, лучше не ошибиться.   Современные голотеатры были довольно впечатляющи, доходя до крайних пределов того, что было возможно без прямого доступа к ограниченным правительством личным ВР имплантатам – который был возможен только в непомерно дорогих платных ВР-залах театра. Тем же эффектом, что был применен к статуе Хомуры на входе, с каждого места открывался вид, который режиссер посчитал оптимальной точкой зрения, и, благодаря незначительной уступке со стороны правительства, владельцам театров разрешалось использовать ВР имплантаты, чтобы поворачивать людям головы и моргать – от этого можно было отказаться, и для второго просмотра это только рекомендовалось.   Помимо этого, в комнату подавались запахи, звуки направлялись прямо на те же внутричерепные системы, что использовались для голосовых звонков, и при необходимости дрожала земля. Генераторы гравитации и антигравитации в стенах – немалая роскошь, учитывая, насколько редки были антигравы – по мере необходимости меняли связанное с головой зрителя направление гравитации.   Линия были проведена только под непосредственной тряской кресел зрителей – людям такое не нравилось.   И при всех этих затратах ресурсов они по-прежнему были бесплатны для посещения, упорно сопротивляясь преобладающим повсюду экономическим тенденциям.   Главные огни погасли  до темноты – совершенно ненужный эффект, что в большей части был уважением к прошлому – и четыре стены засветились изображениями, что быстро просочились в воздух и уплотнились, пока не стали буквально всем, что видела Мами, закрыв людей вокруг нее, стены, ее тело и даже нос. Она предоставила машине разрешение на доступ к слуховым имплантатам, и ее голову сразу же заполнила оркестровая музыка. Вокруг нее, хихикая, затанцевали семь девушек в сто́лах, после чего их образы растворились и сформировались перед ней… в логотип «Технологий семи муз».   – Черт возьми, они так каждый раз будут делать? – пожаловался какой-то невидимый парень слева от нее. Кто-то на него шикнул.   «Ему стоит порадоваться, что не приходится терпеть еще и двадцать минут рекламы», – сухо подумала Мами.   По правде говоря, легко можно было блокировать и голоса остальных в аудитории, но так намеренно не делали. В чем смысл групповых просмотров, если все время будешь изолирован в своем пузыре? Смысл в том, чтобы можно было слышать реакцию окружающих в форме охов и ахов. Однако более расширенные комментарии обычно не приветствовались.   Несмотря на жалобы парня, фильм начался освежающе быстро, по крайней мере с устаревшей точки зрения Мами, приостановившись только чтобы дать им всем выбор, позволить ли фильму управлять тем, куда они поворачивают голову. Мами не колеблясь согласилась. Ее вполне устраивало позволить режиссеру показать ей все так, как ему или ей хотелось.   Мами увидела под ногами с уровня глаз разбитую старую асфальтовую улицу. Было пустынно, дома выглядели заброшенными.   Шел дождь, и она слышала ударяющие по зонту над головой капли дождя.   Она услышала тяжелое дыхание бегущей женщины, услышала шаги по асфальту, и ее взгляд слегка дрожал, продвигаясь дальше по улице. Мами поняла, что смотрит с точки зрения бегущей женщины.   Она оглянулась назад, увидев только все ту же дорогу, затем посмотрела вниз и увидела, что несла в руках женщина: спеленутого младенца в корзинке, несмотря на все обстоятельства спокойно спящего с большим пальцем во рту.   Женщина посмотрела вверх, выглядя при этом устало – она явно замедлилась, а тяжелое дыхание становилось все глубже – но она явно приближалась к своей цели, задней двери внушительно выглядящей церкви с витражами, аккуратной и яркой по сравнению с окружением. На частично скрытом знаке едва можно было прочесть название города: Токио.   Женщина медленно и осторожно положила младенца на ступеньки, несмотря на заметную до этого спешку. Она вытащила промокший лист бумаги, и ее руки дрожали, пока она писала имя.   Мами поняла, что будет, и приложила все усилия, чтобы не закатить глаза.   «Хомура», – было написано там.   Затем, после некоторого колебания, она добавила перед этим:   «Акеми».   Положив бумагу в корзинку, женщина взглянула на дождь – подчеркивая момент, комната любезно брызнула в лицо Мами несколько капель – затем опустила взгляд и осторожно пристроила зонтик у стенки, чтобы он оградил ребенка от дождя.   – Прости, – сказала она.   Наконец, точка зрения изменилась, и вместо того, чтобы быть женщиной, она повернула голову влево и увидела спину женщины, с плачем убегающей под дождем. Она испытывала явное чувство, что лежит на спине.   Она повернула голову взглянуть обратно и увидела над собой защищающий ее зонт. Рядом с ней скрипнула, открываясь, деревянная дверь.   Все почернело.   Это была очень сентиментальная сцена, решила Мами, но почти наверняка гипердраматизированная и определенно вымышленная. Хомура так толком и не объяснила ни одной из них, почему ее родители оставили ее на попечение женского монастыря, и Мами подозревала, что Хомура и сама об этом ничего не знала. Мами даже никогда не была уверена, действительно ли Хомура была сиротой.   Последовавший за этим опенинг был типичным упражнением по демонстрации спецэффектов, насколько это было в силах производственной команды, проведя зрителей в полете через кромешную тьму, миновав серию растворившихся в тумане образов: самоцвет души, готовящийся к нападению демон, спускающаяся с небес на белых крыльях Хомура, следом Кёко и Мами, плачущая на полу Юма, выступающая с возвышенности Хомура и, наконец, Хомура, с пылающими от ярости глазами, ястребом пикирующая на паникующее построение чужих, распахнув черные крылья порчи.   Фильм продолжился с детства Хомуры в приюте, со строгой дисциплиной монахинь, уроками религии, где тихая маленькая девочка, замкнутая и прилежная, играла с другими, находила подруг, вела себя нормально, но все равно выглядела несколько отстраненной от других.   Эта часть вполне могла даже быть точной, подумала Мами, пусть даже все это было предположением. Хомура никогда не рассказывала о своем детстве, и все, что она знала, что до своей болезни Хомура была совсем другим человеком – но она почему-то в этом сомневалась.   – Я не могу этого описать, – покачала головой одна из монахинь. – Есть в ней что-то странное. Порой мне кажется, что она чего-то ждет. Знаю, смешно, но такое у меня возникает чувство. То, как она порой смотрит в окно…   Она снова покачала головой.   – И она так горячо молится, – продолжила она. – Обычно я бы приветствовала такое усердие, но это чем-то тревожит.   – Можно ли ее винить? – ответила ее коллега. – Разве неправильно устремлять взор в небеса? Разве не к этому мы стремимся? Из нее выйдет превосходная послушница.   Затем, однажды, во время игры в догонялки, у нее закружилась голова, мир повернулся, и земля ринулась ей навстречу.   Позже тем же днем, в больнице, девочка сидела с широко раскрытыми непонимающими глазами, когда доктор повторял свои слова, и монахиня по привычке стояла рядом с ней, изо всех сил стараясь сохранять стоическое самообладание.   После этого были госпитализации, лекарства, хирургические процедуры, девочка отключалась или всхлипывала от боли. Монахини качали друг перед другом головами и открыто шептались, что, возможно, она совсем не предназначена была для этого мира.   Девочка стала старше и потеряла веру, отшвырнула свою библию в кожаной обложке, когда одна из монахинь попыталась помолиться вместе с ней, так безутешно расплакавшись на больничной койке, что монахиню попросили уйти и вызвали больничного психотерапевта.   Наконец, чудо, последняя операция, и девушку сочли готовой к выписке, и все еще живой. Теперь она была достаточно взрослой, чтобы покинуть приют, и когда ее опекуны прибыли просить свою бывшую подопечную остаться и учиться в католической школе, она отказалась, склонив голову, но не склонившись. Они посовещались, печально покачали головами и сказали ей, что устроят для нее квартиру и передадут ее документы в новую школу, что на ее счет ежемесячно будут зачисляться деньги, и что они надеются, что она найдет в своем сердце силы простить Бога.   Наступил день выписки, и девушка торжественно собиралась, говоря себе, что это начало новой жизни. Ждать больше было не нужно.   Мами отпила глоток тайком пронесенного холодного чая. Ей интересно было узнать, не проникла ли каким-то образом католическая церковь в производственный комитет. История была прекрасна, и, насколько знала Мами, даже правдива, но для церкви это все равно казалось немного слишком дружелюбно. Кроме того, подумала Мами, действовали ли вообще так церковные приюты? Беспокоящие моменты.   Хотя, если на то пошло, Хомура никогда не поднимала тему своего католического воспитания, кроме как вскользь упомянув, что училась в католической школе. Лишь дополнительные расспросы раскрыли ситуацию с приютом, и даже Кёко так и не осмелилась спросить, что Хомура думает о вере.   Хомура поступила в новую школу и обнаружила, что была слишком оптимистична в своих надеждах. После такого срока одной она слишком нервничала, чтобы ответить на дружелюбное знакомство одноклассников, и медсестра их класса, холодная и высокомерная девушка, не слишком-то помогала. Выйдя к доске, она не могла справиться с задачей по математике, не выдерживала физкультуры – анахронизм для зрителей нынешней будущей эпохи – короче говоря, ничего не могла правильно сделать, или так она думала.   Теперь фильм, наконец, достиг временных рамок, точность которых Мами способна была оценить. К счастью, вырезали не слишком много – среди прочего, им удалось совершенно правильно отобразить очки и косички Хомуры – вот только, чтобы сделать все чуть драматичнее, чем было, они добавили деталей, которых Мами лично не видела.   И там и в самом деле можно было увидеть Мами. Сюрреалистично и слегка тревожаще было смотреть на свое первое появление в фильме, собственный разум бесчисленное множество раз воспроизводил это застрявшее у нее в голове воспоминание, несмотря на все с тех пор произошедшее.   – Так это она, да? – театрально появившись из тени, сказала одетая в школьную форму голографическая Кёко. Зрителю приходилось смотреть ей в спину, где тень опорной колонны диагональю лежала на плечах. Девушка выглядывала в выходящее на школьный двор окно.   – Да, – вдруг появилась перед настоящей Мами виртуальная Мами, пройдя через точку взгляда зрителей. Она оперлась о перила.   «Кьюбей сказал, что у нее неслыханный потенциал», – подумала девушка, режиссер сфокусировался на лице Мами, чтобы показать недвигающиеся губы, проверенный временем способ подразумевать телепатию.   – Хотя она, честно говоря, выглядит не очень, – легким движением руки поправила волосы Кёко.   – Внешность не обязана что-то значить, Сакура-сан, – сказала другая девушка. – И ты это знаешь.   – Нам правда стоит это позволить? – сказала Кёко. – Мне ее уже жаль.   «Может быть нам стоит попросить Кьюбея отступить».   – Он никогда не прислушается, Сакура-сан, – одним глазом взглянула на Кёко Мами. – Как будто он ради чего-то подобного последует нашим желаниям.   Кёко откинулась, прислонившись к опорной колонне.   – Знаю, – раздраженным тоном сказала она. – Просто хотелось так сказать.   – Кроме того, – сказала Мами. – Нам нужна третья. Так наши жизни будут проще, и она кажется милой девушкой.   «Дело не только в демонах. Еще это поможет убедить Южную группу прекратить вторгаться на нашу территорию».   – Как же все это глупо, – сплюнула Кёко. – Почему мы не можем просто работать вместе? Нас останавливает только мелочность.   Заметно неловко было смотреть фильм о себе. Они неплохо справились. Момент был воссоздан достаточно адекватно, несмотря на различие в деталях: слишком грудастую Кёко, опорные колонны и тени в школе, когда Мами говорила им, что там везде были стекло и свет.   Голографическая Мами слегка улыбнулась, и Мами вздрогнула от воспоминания.   Это было жутко. Настоящая Мами сделала то же самое, и она не сочла эту деталь достаточно значимой, чтобы поделиться ею со сценаристами.   В то время она думала про себя, как она рада, что Кёко оставила свое принятое после «инцидента» с семьей вызывающее поведение. Ей потребовалось очень, очень много времени, чтобы вновь убедить Кёко вернуться к совместной работе и даже – после еще одного «инцидента» с Южной группой – переехать и поступить в школу. Мами поняла, что Кёко наконец-то начала залечивать рану.   «Если бы только она и правда могла ее исцелить, – подумала Мами. – Если бы только она не усугубила ее еще больше».   – Ну, так все и есть, – сказала голографическая Мами. – Может быть когда-нибудь мы сможем это изменить.   Кёко взглянула вниз, и глядящие ей в затылок зрители могли увидеть, что она смотрит на Хомуру, измученно дышащую в тени под деревом.   – Может быть, – сказала она.   – Вернемся в класс, – сказала Мами. – Будут гадать, куда мы делись.   Если точнее, Мами заметила Хомуру, когда шла в уборную, и телепатически вызвала Кёко из совсем другого класса, но она и не ожидала, что фильм будет объяснять столь незначительные мелочи.   Кёко кивнула, и они ушли обратно в тень.   Тем же днем, одиноко идя домой по мосту, вымышленная Хомура погрузилась в глубокую депрессию.   «Я ничего не могу правильно сделать, – думала она, опустив голову. – Я бесполезна!»   «Почему? Почему это должна быть я? Почему это у меня должна быть проблема с сердцем? Почему не у кого-то еще? Что же это за мир такой?»   – Почему я вообще еще живу? – резко выкрикнула она в небо. – Если я буду просто бесполезно занимать пространство, то я вполне могу и умереть!   А затем она увидела его, тихого как призрак, приближающегося с края моста.   – Что… кто ты? – на этот раз тихо спросила она, теперь зрители смотрели с ее точки зрения, снизу вверх глядя на гиганта.   Демон ничего не сказал, рядом с ним материализовалось несколько его спутников.   Хомура нервно стояла на месте, явно не уверенная, стоит ли ей поздороваться или сбежать.   Зрители, конечно, знали, и Мами слышала, как некоторые из ее юных спутников кричали вариации «Беги!» и «Убирайся оттуда!»   Демоны приблизились, и Хомура задрожала от страха, что разделили и зрители.   Наконец, трое демонов подняли головы, над ними начал собираться свет, и у Хомуры, наконец, сдали нервы, и она развернулась бежать.   Она как раз вовремя отшатнулась от еще одного появившегося у нее за спиной демона.   А затем в нее попал луч, и все побелело, почти ослепляя. В ушах звенело, и точно так же звенела кора головного мозга зрителей в аудитории.   Несмотря на ситуацию, Мами выжидательно подалась вперед. Это тот самый момент, когда она героически появится…   Этого не произошло.   Вместо этого прямо перед ней появилась смутно-белая фигура окутанной туманом девочки, что обняла ее и, следовательно, Хомуру. Все было странно прекрасно – команда по спецэффектам и правда знала свое дело.   В этом белом мире точка зрения зрителей вернулась к третьему лицу.   Хомура стояла, широко раскрыв глаза.   – Прости, что я не могу защитить ваш мир, – воздушным голосом сказала девочка. – Это не в моих силах. Но обещаю тебе, когда-нибудь я для тебя кое-что сделаю. Ты спрашивала, в чем смысл твоей жизни. Ты мой апостол, защищающая вместо меня мир. Пожалуйста. Я пожертвовала собой ради этого мира. Защити его. Пожалуйста.   Туман начал быстро рассеиваться, и к тому времени, как Хомуре удалось выкрикнуть:   – Подожди! Кто ты?   … она уже исчезла.   Мир вдруг обратился в хаос, Хомура – вместе с аудиторией – оказалась на полу, глядя на невероятную сцену.   Взрывы, разлетающиеся налево и направо куски демонов, парящие и стреляющие архаичные мушкеты, и посреди всего этого хаоса два странных видения, одетые соответственно в красное и желтое, двигаясь так быстро, что размывались – или должны были, но взгляд Мами успевал за ними – танцуя средь хаоса, стремясь к нему, разрывая демонов на куски.   Было захватывающе, но для наметанного глаза Мами далеко не так впечатляюще, как настоящее.   Хотя она, все же, пришла в восторг, когда виртуальная Мами выкрикнула «Тиро Финале!», призывая свой фирменный гигантский мушкет, чтобы взорвать последний отряд демонов, и Мами потребовалась тревожащая доля силы воли, чтобы не присоединиться к кличу.   Хотя, возможно, ей бы и сошло это с рук, учитывая, сколько других как раз так и сделали, особенно среди мужчин.   Фильмы с волшебницами были для этой части населения предосудительным удовольствием, так как они были почти как боевики. Почти: большинство скорее бы умерли, чем пошли на такие в одиночку.   Наконец, сцена почти завершилась, и Мами смогла обдумать, что только что увидела.   Несмотря на постоянные туманные намеки и жалобы, Хомура всегда была сдержанна относительно объяснения того, почему она верит в свою Богиню. Как она выразилась:   «Если вы все равно не поверите в то, что я скажу, к чему мне смущаться, объясняя детали?»   Хотя Мами не возражала против того, что сценаристы включили в фильм что-то правдоподобное. В конце концов, что-то они должны были включить.   О, а вот теперь должна была начаться хорошая часть.   Мами мысленно отключилась на тот промежуток, в течение которого они с Кёко объясняли Хомуре систему, и когда появился Кьюбей, тоже объяснивший Хомуре, что у нее есть потенциал. Она слишком часто это слышала, чтобы слушать еще раз.   Теперь, когда точка зрения зрителей снова сместилась, стало ясно, что за время встречи с «Богиней» волосы Хомуры каким-то образом расплелись. На самом деле, Хомура так и не объяснила, почему она сменила прическу, а они никогда не спрашивали. Кёко и Мами обе тайно согласились, что так гораздо лучше.   Хомура, которую она здесь видела, этого пока даже не заметила.   «Так у тебя есть наготове желание?» – спросил Кьюбей, продемонстрировав свое появление.   Девушка сглотнула, нервно поправив на переносице свои очки.   «Чего я жду? – подумала она, посвящая зрителей в свои мысли. – У меня было видение, и если это не знак, то что? Разве я не хотела знать, в чем цель моей жизни? Теперь она у меня есть».   – Я хочу защищать этот мир, – сказала она, поначалу тихо, но с усиливающимся голосом. – Я хочу оберегать этот оставленный Богом мир и защищать его от всего, что ему угрожает!   Мами застыла в кресле.   Мами и Кёко все эти годы упорно держали желание Хомуры в тайне, и фильм не был исключением. Они убедили сценаристов придумать желание, потому что они точно не расскажут.   Сценаристы угадали довольно точно.   Это было смелое желание, поняла она в тот момент, когда впервые услышала слова Хомуры. Хомура была единственной известной ей девушкой, озвучившей подобное желание.   И это было среди причин того, почему Мами и Кёко никогда не верили, что она и правда ушла. Ее желание бы этого не позволило.   Мами удивилась, пусть даже и не должна была, когда в руке Хомуры волшебным образом появилось кольцо самоцвета души, зрители пристально посмотрели на него через глаза Хомуры.   – Но это не… – начала она, но вовремя прикусила язык.   Верно. Цензура. Она забыла.   – Что-то не так, Тито-сан? – спросила сидящая с невидимым лицом девушка рядом. Близость голоса подразумевала, что девушка повернула голову взглянуть на Мами, пусть даже нечего было увидеть. Театр не парализовал мышцы шеи – да и не мог. Это было бы глупо и неудобно. Он лишь при необходимости двигал головой. Хотя в нынешнее время зрители привыкли не двигаться самостоятельно.   – Нет, – не поворачивая головы, сказала Мами. – Все в порядке. Я просто, э-э, кое-чему удивилась.   Кольцо на ладони Хомуры превратилось в сияющий самоцвет, увенчанный четырехконечной звездой, что была знаком Хомуры.   «Самоцвет использует силы твоей души, чтобы предоставить тебе магические силы, – сказал Кьюбей. – Хотя я предупреждаю тебя, тебе нужно быть осторожнее и не злоупотреблять этим, иначе нагрузка может тебя убить. Оставлю этим двоим объяснять тебе о кубах горя»   «Чушь собачья», – подумала Мами, после чего поежилась от собственного выражения.   В то время как инкубаторы были пройдохами и мастерами вводить в заблуждения, они никогда не обманывали девушек в чем-то подобном. Они были вполне ясны: самоцвет и есть твоя душа. И он не «может убить тебя», он «убьет тебя».   Конечно, цензура в фильме никогда не пропустила бы правду. В рамках фильма объяснение ситуации этим поддельным Кьюбеем было вполне подходящим.   Порой Мами по-настоящему уставала от пропаганды.   «Успокойся, Томоэ-сан, – подумала она. – Это просто развлечение. Не заводись».   Ей пришлось немало постараться, чтобы помнить об этом во время следующих нескольких сцен, где режиссеры воссоздали первые несколько боев Хомуры с демонами, создав совершенно неузнаваемый спектакль. К примеру, Хомура не была изначально настолько плоха со своими силами, и она уж точно никогда не испытывала воздушной болезни при попытке полететь. Кроме того, в то время как фильм раздул момент обнаружения Хомурой главной своей силы, настоящая Хомура сразу узнала о ней. Наконец, на их школу никогда не нападали, но здесь была сцена, где они втроем театрально уничтожали демонов, стараясь при этом убедиться, что миазма не даст их заметить.   Это не их вина, приходилось ей напоминать себе. Они получили не настолько много деталей, так что сценаристам пришлось придумать то, что они посчитали уместным.   Тем не менее, щемящая сердце сцена с голографической Мами, признающейся, как она одинока и как скучает по семье – была весьма неудобна. Она рада была, что никто не может видеть ее лица.   Конечно, все знали о ее желании, так как оно стало общеизвестным задолго до того, как стало традицией держать его в тайне ото всех кроме друзей, и Мами никогда не видела причин умалчивать о нем.   Мами ненадолго задумалась об ауре Хомуры, силе, которой они всегда были рады. Проще говоря, Хомура могла замедлить темп порчи самоцветов души у всех вокруг себя. Это было одной из самых заметных черт Мами, и объединение их двоих позволяло ей злорадно призывать мушкеты, нисколько не задумываясь о затратах сил. Еще это очень помогло против Южной группы.   Смелая сила за смелое желание, полагала она.   Наконец, появилась Саяка, четвертый рекрут их команды, и на этот раз внешность была… немного не такой. В конце концов, все, что у них было, это поблекшая копия почему-то до сих пор хранившейся у Кёко фотографии и немногие размытые воспоминания. Этого было просто недостаточно.   Фильм пронесся сквозь историю ее жизни, отчасти из-за малой актуальности, отчасти потому что ни Мами, ни Кёко не слишком хорошо знали о происходящем. Она была влюблена в парня, и именно на одном из его прослушиваний оборвалась ее жизнь, когда она выложилась в бою против демонов. Это было все, что они в общем-то знали, хотя Кёко сообщила, что может рассказать кое-что о произошедшем за последние несколько недель.   Эта версия Кёко не продемонстрировала какого-либо необычного интереса к девушке, так как это было среди тех деталей, о которых не стоило упоминать.   В конце эпизода тело Саяки растворилось в воздухе.   «Они подвинули цензуру, – подумала Мами. – Но… технически все в порядке».   Затем произошло «это».   Зрителей переместили в точку зрения Хомуры.   Она увидела, как из тела Саяки появилась ее душа, улыбнувшаяся ей в ответ. Рядом с ней застыли Мами и Кёко, так же как и растворяющаяся миазма. Мир был размыт, как будто чем-то закрытый.   Хомура потянулась к Саяке, а затем за спиной той появилось окутанная белым девушка. Хомура ахнула.   Девушка взяла Саяку за руку, они кивнули друг другу, и их бывшая четвертая растворилась в тумане.   – Я сделала, как ты просила, – наконец, сумела выдать Хомура.   Девушка развернулась и поплыла к Хомуре.   – Ты богиня, не так ли? – спросила Хомура. – Ответь мне!   – Я рада этому, – приблизившись, сказала призрак. – Сегодня я не смогу компенсировать твою жертву, но я вручу тебе дар. Я верну тебе воспоминания.   Хомура моргнула.   – О чем ты…   Девушка коснулась лба Хомуры.   После этого зрители столкнулись с взрывным калейдоскопом сцен, случайно меняющихся образов бегущей Хомуры, обедающей, смеющейся, явно из другой жизни, но достаточно расплывчатых, чтобы не выдать, чем именно она занималась – так как Хомура наотрез отказалась обсуждать то, что, как она утверждала, помнила о своей прошлой жизни.   А затем они уставились на ладонь Хомуры и на появившуюся в ней алую ленту. Мами как раз рассказывала о «Законе циклов».   Хомура расплакалась, и остальные обернулись взглянуть на нее.   – Моя богиня, – пожаловалась она.   И экран почернел.   Конечно, сценаристы снова все более или менее выдумали, так как Мами и Кёко, два основных их источника информации, не знали, что же в тот день произошло с Хомурой, кроме того, что в тот день ее личность разительно изменилась, и она начала говорить о Богине и намекать на прошлую жизнь и… ну, в общем, вести себя как сумасшедшая. Но опять-таки, фильм был о ней, а не о Мами.   Когда началась следующая сцена, Мами кивнула сама себе.   Теперь в фокусе была юная девочка, младше остальные девушек, сошедшая с автобуса посреди пустого перекрестка, выглядящая смущенной и потерянной. Она сжимала лист бумаги, на котором должен был быть адрес.   Юма.   Девочка сглотнула и пошла по улице, приближаясь к зданию, что должно было быть старым домом Мами – они полностью ошиблись с его внешним видом, но неважно.   – Что ты здесь делаешь? – потребовал голос Кёко, когда девочка попыталась подняться по лестнице.   Юма отшатнулась.   Копейщица в ярко-красном костюме кувыркнулась в воздухе и приземлилась перед сжавшимся подростком, нацелив ей в лицо свое копье.   – Ты должна прекрасно знать, что не стоит вторгаться на нашу территорию, – раздался голос Мами, когда позади Юмы появилась девушка в желтом. – Это какой-то вызов?   – Я устала от игр, – сказала Кёко, двигая копье вперед и вынуждая Юму спуститься ниже. – Скажи своей хозяйке прекратить посылать девочек злить нас!   Рядом с Кёко появилась Хомура.   – Что происходит? – спросила она. – Что она здесь делает?   – Она из той Южной группы, о которой мы тебе рассказывали, – прорычала Кёко. – Которые напали на нас во время охоты на демонов.   – Нет, пожалуйста! – взмолилась Юма, рухнув при этом на ступенях на колени. – Я никак с этим не связана! Я была самой младшей! У меня не было голоса!   Она закрыла лицо руками и открыто разрыдалась.   – Они все мертвы! – сказала она, тяжело вздымая грудью и выталкивая фразы между вдохов. – Мне некуда идти. Я не смогу выжить сама по себе. Вы единственные знакомые мне девушки! Мне даже негде больше жить!   Кёко отступила, поставив копье рядом с собой. Ее лицо вдруг стало гораздо более сочувствующим.   – Ты должна признать, – сказала Мами, появившись изнутри квартиры. – Она всегда выглядела словно принуждаемой. И она так молода…   – Лучше бы тебе не лгать, – сказала Кёко.   – Я не лгу! – заверила Юма, умоляюще подняв заплаканное лицо.   – Думаю, нам стоит дать ей шанс, – сказала Хомура, склонив голову и позволив своим длинным волосам опасть.   – Я в этом не уверена, – сказала Кёко. – Я не могу так быстро просто принять бывшего врага.   – У меня есть предложение, – сказала Мами.   Они повернулись к ней. Она протянула руку. Из того, как камера переключалась между Мами, Кёко и Хомурой, становилось ясно, что они использовали телепатию, но на этот раз зрителям не позволили вторгнуться в их мысли.   – Как тебя зовут? – наконец, спросила Мами.   – Ти… Титосэ Юма.   – Титосэ-сан, отдай мне свой самоцвет души.   Девушка отпрянула, инстинктивно защищая кольцо на руке.   – Зачем? Я никогда не отдам свою магию!   Мами закатила глаза. Конечно, отдаст она магию… и кое-что поважнее. Цензура…   – Как гарантию, – сказала Мами. – Если сказанное тобой правда, тогда нам, вероятно, придется расширить территорию, чтобы включить вашу прежнюю. Предлагаю сейчас нам отправиться на разведку, и если ты сказала правду, на нас не нападут. Я заберу твой самоцвет души как гарантию и после этого верну его.   Юма покачала головой.   Лицо Мами смягчилось.   – Пожалуйста, – сказала она. – Ты хочешь, чтобы мы поверили тебе и приняли тебя. Тогда поверь и мне. Я не хочу в тебе сомневаться, но нам нужно доказательство, что ты не лжешь. Слишком многое было в прошлом.   Юма растерянно посмотрела по сторонам, но встретила лишь решительные, пусть и сочувствующие лица – в случае Хомуры в основном сочувствующее.   Наконец, девушка кивнула, сняла кольцо и передала его Мами, и они ушли.   Мами снова кивнула – но не в одобрении точности сцены. Сцена была полностью вымышленной, ничуть не приблизившейся к произошедшему. Но на этот раз не потому, что сценаристы не знали или драматизировали или из-за цензуры – а потому, что Кёко, Мами и Юма сквозь зубы солгали обо всем.   Она кивнула, потому что ложь стала увековеченной.   А то, что на самом деле произошло с Юмой, было гораздо драматичнее, но чем меньше будет об этом сказано, тем лучше.   Через несколько сцен фильм пропустил время, перед ее взглядом зажглись слова «Десять лет спустя».   Сцена снова была в квартире Мами, но изменившейся. Комната явно принадлежала тому же владельцу, но мебель была расставлена по-другому, и изменилось местоположение дверей. Так, как знала Мами, создатели фильма намекали на ей известное – что через несколько лет после окончания старшей школы им всем пришлось переехать.   Причин было сразу несколько. Отчасти это было ощущение, что соседи начинают подозрительно присматриваться к Мами-сан и ее странным подругам, которые окончили школу, но не было признаков работы, или парней, или колледжа – слишком подозрительные девушки, которые приходили и уходили в любое время дня и у которых, похоже, не было никакой семьи.   По-настоящему последней каплей было, когда их соседка, довольно почтенная дама, вышла поздним вечером на балкон и заметила на соседнем балконе Мами, несущую на руках Кёко, сильно истекающую кровью из раны на животе, едва перевязанной лентами.   Было ужасно не вовремя – Мами только что спрыгнула с крыши, а Юма с Хомурой были в другой части города и только возвращались – но они ничего не могли поделать, и важнее было исцелить Кёко, чем попытаться поговорить с соседкой.   Мами до сих пор помнила широко распахнутые глаза женщины, когда сказала ей «никому не говорите», внося Кёко внутрь.   Но, конечно, она сказала, даже когда Мами подошла к ее двери, умоляя ее отменить вызов, и скорая и полиция прибыли только чтобы обнаружить спящую Кёко и хлопочущую над ней Юму, но никаких признаков ран, тогда как Мами и Хомура старались стереть с пола пятна крови – потому как ни у одной из них не было никаких полезных для уборки волшебных умений.   Они смогли придумать для полицейского расследования какое-то ужасно неправдоподобное объяснение – которое даже как-то сработало – но явно пришло время уходить.   Представившись собственной матерью, Хомура арендовала новую комнату в другом районе города, и они две недели потратили на перенос своего имущества на новое место – с мебелью глубокой ночью летала Хомура. Они держались как можно уединеннее, надеясь, что никто не заметит, как они зримо молодеют.   Наконец, однажды, они внезапно и резко ушли, оставив так мало следов, как можно было без смены личностей и не покидая своей территории. На новое место они прибыли снова подростками, избавившись от всех, кто мог их узнать, и чтобы можно было воспользоваться симпатией соседей.   Это навевало ностальгию, но Мами не скучала по тому, как им всем постоянно необходимо было беречь тайну.   Но была и другая причина необходимости переезда, и она отпечатывалась в потертой мебели, чае более низкого качества и меньшей комнате, где они сидели.   Откровенно говоря, вопрос был в деньгах. Ни у одной из них не было источника – Церковь прекратила поддерживать Хомуру в двадцать, а семейные фонды Мами, хоть и существенные, начали напрягаться, поддерживая их четверых. Они подрабатывали в продуктовых магазинах и тому подобных местах, но приходилось печально полагаться на регулярно грабящую банкоматы Кёко. У них просто не было возможности найти постоянную работу – не с необходимостью уходить бороться с демонами, нерегулярным распорядком сна и противоречивым возрастом…   Что, в общем-то, и было нынешней темой разговора.   – Под конец, – начала Хомура, обращаясь к слушающим ее девушкам, – мне бы хотелось поговорить о теме, которую мы пока не затрагивали, просто предложить идею. Все мы видим преимущества сотрудничества, и вчера мы обговорили, как все организовать, но есть еще одна интересная возможность, и мне хотелось бы ее обсудить.   Это были особенные выходные. Митакихарская четверка пригласила представительниц пяти групп волшебниц, контролирующих окраины города и пригороды. Это собрание и планирование стали кульминацией почти десятилетия примирительных жестов, предварительных дружеских встреч и совместных боев против сосредоточений демонов.   Без мешающей Южной группы район стал куда более дружелюбным местом.   Пять девушек, мешанина видимых возрастов, стилей одежды и причесок – у одной даже до сих пор были очки – с интересом ожидали ее, сидя вместе с тремя остальными в тесном кругу за кофейным столиком, глядя на стену. Перед ними были тарелки с шоколадным тортом и крекерами и чашки чая. Хомура указала на сияющую с помощью новенького голопроектора на поверхности презентацию. Пассивно наблюдал пристроившийся неподалеку Кьюбей, неявно благословляя собрание; он уже явно занимался раньше таким.   – А именно деньги, – сказала Хомура, взмахнув рукой. Стена сдвинулась, демонстрируя широкое разнообразие купюр. Одна из девушек вполголоса рассмеялась.   – Деньги? – повторила другая, с длинными до талии волосами.   «Ясухиро», – мысленно назвала ее Мами.   – Да, – сказала Хомура, расхаживая из стороны в сторону, покачивая волосами. – Будь у нас их побольше, мне бы не пришлось красть этот проектор, и у нас был бы на десерт тирамису а не то, что у нас есть. Посмотрим правде в глаза, мы все довольно в тяжелом положении, не так ли?   Она оглядела комнату, и все новенькие кивнули. Это была правда жизни, если только не повезло заполучить в свою команду богатую наследницу.   Хомура поменяла слайды и продолжила говорить. Слайд перечислял причины, почему волшебница не может найти работу, сопровождаемые юмористическими иллюстрациями.   – Главное, что мешает получить нам нормальную работу, это постоянные чрезвычайные ситуации, которые мы не можем никому объяснить, – сказала Хомура, указав на слайд. – Одно дело прогулять школу – другое работу. Даже что-то глупое вроде доставки газет – пропустишь один день, и тебя уволят. Я знаю, что у группы университетского района…   Она кивнула представляющей их девушке в очках, Курои.   – … собственный киоск фастфуда, но разве клиентам не надоедает ненадежность? Приходишь туда перекусить, а один день из четырех там даже никого нет!   – Да, на это все время жалуются, – сказала девушка. – Приходят только потому, что там настолько дешево, что мы на нем едва зарабатываем.   – Это хорошая идея, – подалась вперед Хомура. – Без босса можно работать по собственному расписанию, но клиенты все равно ждут, что вы будете, когда необходимо. Всего втроем и с необходимостью сражаться с демонами с этим просто невозможно справиться.   – Но с этим новом планом сотрудничества сможем, ты к этому клонишь? – сказала девушка с волосами торчком, Танака.   – Именно, – указала Хомура. – С возможной итоговой эффективностью должно быть возможно держать по крайней мере одну девушку, так сказать, за прилавком. И у меня есть идея получше, чем киоск с закусками, которая в своих интересах использует наши уникальные навыки.   Она переключила слайды, и на новом на самом верху было написано «Служба доставки Митакихары».   – Во время наших патрулей мы все равно постоянно бегаем по всему городу, – сказала Хомура. – Мы можем перемещаться по городу быстрее кого-либо, и мы знаем все закоулки. Будет вполне возможно настроить телефонную горячую линию и зарабатывать на доставке. Мы сможем работать быстрее кого угодно. Можем даже работать во время патрулей.   Девушки с сомнением смотрели на нее, включая и трех ее товарищей, которые до этого не слышали именно об этой схеме.   Хомура торопливо взмахнула рукой и поменяла слайды. На этот раз были финансовые показатели.   – Во всяком случае, – сказала она. – Я прикинула числа…   – Акеми-сан, стоит ли сейчас поднимать этот вопрос? – сказала Мами. – Я имею в виду, эти девушки прибыли сюда обсудить союз, а ты говоришь об открытии дела.   Верно. На слайде упоминались даже налоговые льготы.   «Это всегда было одним из милых пунктиков Хомуры, – подумала настоящая Мами. – Странное увлечение подобным. Они пленяли».   – Послушайте, я знаю, что это немного притянуто, – слегка надулась Хомура. – Но я правда думаю, что все получится.   Она поигралась с лентой в волосах, нервная ее привычка.   – Ну, я думаю, это хорошая идея, – нахально сказала Курои. – И посмотрим правде в глаза. Нам всем не помешают деньги.   Они повернулись взглянуть на нее. Некоторые задумчиво кивнули.   – И только взгляните, о каких деньгах речь! – высказалась еще одна девушка, тоже с длинными волосами. – Если числа верны, я наконец-то куплю себе сумочку, которую все хотела.   «Это логично выглядящая идея, – поднялся Кьюбей, впервые обозначив свое присутствие, из-за чего некоторые из присутствующих слегка вздрогнули. – Хотя успех будет зависеть от реализации. Мы заинтересованы концепцией».   Мгновение они смотрели на него, пока Хомура не кашлянула, чтобы вернуть внимание.   – Во всяком случае, – переключила она слайды, выглядя сразу удовлетворенной и смущенной. – Это лишь предложение для иллюстрации мысли. Дело в том, что, работая вместе, мы сможем начать думать о чем-то подобном и прекратим красть, чтобы прокормиться. Если мы сможем вывести работающую схему заработков, мы сможем, метафорически, уйти с улиц. Не обязательно именно эта идея, – снова подалась она вперед. – Может быть что угодно. Подумайте. У нас масса новых возможностей. Что угодно, чтобы мы прекратили грабить банкоматы. Спасибо.   Хомура махнула рукой, и слайдшоу закончилось черным экраном.   Она двинулась сесть.   Кёко поднялась и заняла ее место, оглядывая остальных.   – Слушайте, я устала работать в одиночку, препираться со всеми из-за территории и прочих подобных глупостей, – сказала Кёко. – Самое время нам поработать вместе и все изменить. Может быть у нас появится свободное время, или купим себе чертовы сумочки, если захотим! Забудьте о безумных схемах Хомуры; мы уже два дня все обсуждаем! Вам уже почти пора расходиться по домам, так что решайте: вы с нами или нет?   Девушки переглянулись.   – Я в деле, – сказала Курои. – А были сомнения? Я удивлена тем, как мы все продумали. Я подпишусь и, думаю, моя группа согласится.   – Присоединюсь, – сказала Ясухиро.   – Не будь нам интересно, я бы не пришла, – сказала Танака.   Две остальных также выразили свое согласие.   – В таком случае, – начала Хомура, подхватив с телевизора несколько листов, – давайте приступим. Мы согласились, что лучше будет все записать и подписать, так что я еще вчера все распечатала.   Она разложила их на кофейном столике перед ними.   – Я все равно скажу, что в этом нет необходимости, – прокомментировала Танака, оперевшись локтем о колено. – Зачем нам настаивать на этой глупой формальности?   – Послушай, – сказала Курои. – Таким образом никто не сможет притвориться, что не знает никаких деталей. Мы это уже обсуждали. И кроме того, Кьюбей посчитал, что это хорошая идея.   – Что за безвкусное название, – сказала девушка с коротко стрижеными волосами, Такара, перебирая документы. – Махо-Сёдзё Ёкай. До сих пор не могу поверить, что мы не придумали ничего покруче.   – Оно функционально, – пожала плечами Хомура.   Она указала на одну из страниц.   – Во всяком случае, подпишите здесь, и я сниму копии для всех вас. Затем обменяемся контактной информацией. Сможем встретится на следующих выходных и спланировать расписание патрулей и решить, как обмениваться кубами горя.   – Я приготовлю нам еще чаю, – предложила Мами, подняв со стола чайник.   Девушки взяли ручки и подписались на указанной строке.   «Удивляюсь каждый раз, как об этом задумываюсь, – подумала Мами. – Мы и правда не представляли, что делаем».   У этой стопки бумаги с подписями в конце теперь была собственная герметичная витрина в главном административном здании МСЁ, расположенном – где бы еще? – в Митакихаре.   А «Служба доставки Митакихары»? Переименована в Корпорацию D&E, ставшую одной из ценнейших корпораций МСЁ, прежде чем ее растворила экономическая реструктуризация. Сложно было соперничать с компанией, которая для ускорения доставки тайно использовала телепортеров.   Мами откинулась на спинку, жуя принесенные с собой конфеты, глядя на демонстрируемый монтаж. Он подчеркивал рост МСЁ с простого соглашения о сотрудничестве в Митакихаре до формальной организации, раскинувшейся по всей префектуре, до накрывшей всю Японию зонтичной организации, до организации с распростершимися по обе стороны Тихого океана ветвями, до, наконец, организации, охватившей почти всех живущих волшебниц.   И на каждом шаге этого пути была Главный руководитель Хомура, пожимающая руки, произносящая речи, проводящая собрания, предлагающая идеи и организовывающая блеск, необходимый для возвышения МСЁ из грязи. А рядом с ней почти все время были странно харизматичная Кёко, дипломатичная Мами и – как выяснилось – коварная и манипулятивная Юма.   Жаль, что сценаристы предпочли пропустить всю эту часть истории. Они пропускали самые интересные моменты – не говоря уже о сотнях лет.   Хотя Мами понимала, почему они так поступили. Во-первых, это было бы растянутое упражнение в политике и заговорах, продлевающее фильм на часы, а их целевая аудитория пришла увидеть драму и взрывы. Во-вторых, что, может быть, хорошо, большая часть лучших материалов была деликатна, и они трое – Мами, Кёко и Юма – по сути, отказались рассказывать о самых своих интересных подвигах. Они не дали ничего для работы.   Так что по большей части это их вина. Хотя все еще было неловко. Быть может, когда-нибудь будет безопасно все это рассказывать.   Приближалась кульминация фильма.   Началось все со знакомых всем ныне живущим кадров. Видео двадцатилетней давности, колония Аврора, первый из атакованных человеческих миров.   Появившиеся в межзвездном интернете первые растерянные доклады: корабли на орбите, падающие звезды в небесах, никакого ответа на передачи.   Задыхающиеся репортеры, обращающиеся ко зрителям дома.   Первые взрывы, паника, крики гражданских, в чьи комплекты аварийной безопасности тогда не включались боевые процедуры.   Видео с камеры наблюдения, заснявшей бесконечное небо инопланетных дронов и ужасных головоногих пришельцев, держащих лазерное оружие четырьмя цепкими верхними конечностями своих бронескафандров, похожих на какой-то искаженный лавкрафтианский кошмар.   И все они беспорядочно стреляли, уничтожая все в поле зрения, убивая всех в поле зрения, в откровенном, геноцидальном проявлении силы, которая ужасала тем более от знания, что им это не требовалось. Они вполне могли стереть поверхность с орбиты. И это было бы гораздо проще, с новооснованной колонией вроде Авроры.   Вся памятные образы, собранные из хаотичных передач и оставленных пришельцами обугленных руин.   Девочка, плачущая перед своим плюшевым робомишкой со встроенной камерой, рядом с телами своих родителей, пока появившийся инопланетный дрон не оборвал ее жизнь.   Студенты местного колледжа, записывающие последние сообщения родственникам вне мира, прежде чем ринуться навстречу смерти с одними лишь перепрограммированными машинами и дронами, спешно изготовленным стрелковым оружием, опустошенным содержимым исследовательских лабораторий и храбростью мертвых.   Гибнущие военные корабли, прибывшие на орбиту в попытках организовать эвакуацию – и все до единого разлетевшиеся на тысячи обломков на орбите.   Под конец выживших не было, ни одного, даже среди местных волшебниц.   Второй раз был ненамного лучше.   Когда пришельцы прибыли к совершенно новому колониальному миру Атлас, они обнаружили, что человеческие миры начали переводить свою экономику на войну. Они обнаружили орбитальные оборонительные платформы, городские оборонительные системы, щеголяющие оружием на антиматерии торговые суда, небольшой пехотный гарнизон и гражданское население с установленными боевыми процедурами и синтезаторами, перепрограммированными на производство при необходимости оружия.   И это всего за неделю, что было возможно лишь благодаря чуду современной наносборки и процедурам обучения с прямой записью на кору головного мозга.   Ничто из этого не помогло.   Платформы и корабли лишь слегка потрепали приближающийся флот, и в то время как пехота и население на этот раз сражались, потребовалось лишь несколько дней, чтобы опустошить колонию, и пришельцы все равно воздержались от каких-либо орбитальных бомбардировок.   Хотя на этот раз, казалось, они тщательнее выбирали свои цели – но их логика все равно оставалась неясной. Они тратили немалые усилия, чтобы уничтожить младенца, после чего игнорировали взрослых неподалеку. Или убивали троих людей из четверки и игнорировали четвертого, даже когда тот стрелял в их сторону. Никто не мог вывести из этого никакой последовательности.   На этот раз выжили многие, и, как ни странно, эвакуационные корабли просто пропустили.   Это оказалось ошибкой.   Оставив, наконец, архивные кадры, фильм сосредоточился на одинокой девушке, зажатой в грузовом отсеке корабля беженцев, буквально толкающейся локтями еще с пятью людьми. Беженцы были в отчаянии и страхе, многие сжимали плачущих детей, некоторые молились, подавленные от казалось бы неизбежной перспективы оказаться выпотрошенными кораблем пришельцев.   Девушка вцепилась в кольцо на одном из пальцев.   Самоцвет души.   Мами подалась вперед, когда сцена снова изменилась, перед ней появились и исчезли слова «Махо-Сёдзё Ёкай: чрезвычайное полное заседание».   Затем она простонала.   «Конечно, они это пропустили», – подумала она.   Голография усадила ее посреди обширного виртуального амфитеатра, до краев забитого аватарами волшебниц.   Это был один из технологических трюков, так как у всех них было, по их мнению, лучшее возможное место, и театр не мог на самом деле вместить их всех. Это была виртуальная реальность, техники МСЁ давным-давно обошли для своих членов это ограничение.   На сцене перед ними за украшенной логотипом МСЁ – поднимающейся в небо падающей звездой – трибуной стояла Акеми Хомура, готовящаяся обратиться к ним.   Что было весьма драматично и пропускало почти все важное. На самом деле, сперва Комитет руководителей обсудил вопрос за виртуальным столом с молча наблюдающими членами, а все желающие высказаться материализовались перед ними. Затем Комитет проголосовал за вынос чрезвычайных мер на общее утверждение, и оно прошло с девяносто шести процентным одобрением. Затем Хомура произнесла речь.   Такая демократическая система была гордостью МСЁ, и Мами, вместе с остальными, неоднократно повторяла сценаристам, что на этот раз необходимо показать политику. Они даже передали точную стенограмму собрания!   И сценаристы все равно перепрыгнули под самый конец.   Мами села обратно в кресло. Ну, по крайней мере, это была хорошая речь.   – Коллеги волшебницы! – подняв руку, начала девушка на сцене. – Мне не нужно объяснять, почему мы все здесь. Все мы прочли доклады, посмотрели видео, услышали печаль. Мне не нужно рассказывать вам о пяти миллионах погибших на Авроре или шести миллионах погибших на Атласе. У некоторых из нас…   Она кивнула девушке в аудитории и, ненадолго, все сосредоточились на той, кому она кивнула, заплаканной девушке с Замбии.   – У некоторых из нас были на этих планетах семьи. У некоторых друзья. Пять сотен наших умерли в этих мирах. Эти пришельцы…   В этот момент она стукнула по трибуне кулаком.   – Эти пришельцы думают, что могут появиться и вырезать невинных, при этом смеясь и дразня нас! Думают, что могут безнаказанно убивать нас, по лишь Богиня знает каким своим больным причинам.   Она остановилась, ненадолго опустив голову.   – А почему нет? Вы видели доклады разведки. По сравнению с ними, армия Земли представляет собой посмешище. Мы используем рельсотроны, а лазеры только когда хватает энергии, тогда как они стреляют свободно. У их танков есть личные силовые поля, которых мы даже не понимаем. Их дроны умнее наших, их маскировка лучше, их броня крепче, их корабли быстрее. И, помимо всего этого, мы не можем достаточно быстро мобилизовать солдат, чтобы соответствовать их числу. Если мы позволим защищать нас нашим жалким военным, сколько пройдет времени, пока пришельцы не придут в ваш мир? Сколько, пока они не придут на Землю?   Она остановилась, позволив аудитории взреветь от неодобрения. Красноречие очаровывало и, как заметила Мами, это не было преувеличением. За прошедшие века Хомура стала чрезвычайно хорошо выступать.   Хомура распростерла руки в обнимающем жесте.   – Мы проголосовали, – сказала она. – И инкубаторы одобрили. Мы не станем терпеть, пусть даже это значит пожертвовать так долго знакомыми нам комфортными жизнями и защищающей нас тайной. Мы защитимся сами и посвятим свои жизни защите невинных, и мы знаем, где это сделать.   Она снова остановилась.   – Эпсилон Эридана, – сказала она. – Через неделю.   Она кивнула аудитории, и на этот раз в фокусе оказалась девушка с корабля беженцев.   «Амелия Джованни», – безмолвно заметила Мами.   – Нам повезло, что одна из наших мыслечтецов смогла выудить эту информацию, – продолжила Хомура. – Мы знаем, что Эпсилон Эридана это следующая система, а Новые Афины следующий мир. И теперь это знают и военные; наши шпионы настроили на это их симуляции. Возможно, пришельцы хотят запугать нас, напав так близко от Земли. Ну, это не сработает!   Она театрально раскинула руки, на ее лице показался гнев.   – Мы отправимся на Новые Афины, и мы в зародыше парализуем это их вторжение. Мы накинемся на них на земле, в небесах и в космосе. Они думают, что знают войну – но они не знают ее так как мы! Мы будем мстить, пока кровь их солдат не окрасит сами звезды!   На этот раз рев толпы оглушал, накатив на Мами приливной волной. Она была не уверена, но ей показалось, что она слышит, как аплодируют некоторые из сидящих с ней зрителей.   Когда, наконец, все стихло, Хомура продолжила:   – Население Новых Афин составляет сто миллионов. Это крупнейший мир, что они осмелились атаковать. Наши прогнозы, основанные на прошлом поведении, указывают, что армия вторжения будет численностью около миллиона десантников и около двухсот их кораблей. Мы не победим, рассчитывая, что человеческая армия справится с чем-то столь значительным. Как было сказано, я лично отправлюсь туда вместе со всеми, кто пожелает пойти. МСЁ зафрахтует все возможные суда, к черту секретность, и доставит туда столько добровольцев, сколько будет возможно. В приоритете будут девушки с орбитальных колоний и космических станций, с опытом космического боя, за их редкость. Если у вас остались близкие родственники, вам не позволят пойти.   Ее голос помрачнел.   – Наши прогнозы показывают, что в итоге мы сможем отправить примерно сто тысяч. Это десять против одной. Я знаю, что мы сражаемся с демонами и двадцать пять против одной, но здесь все будет по-другому. Хотелось бы мне послать больше. Мы рискуем. Сто тысяч это примерно шесть процентов нашей численности. Я не хочу, чтобы отправился кто-то не понимающий риска.   – Можешь на нас рассчитывать! – выкрикнул кто-то в аудитории.   – Определенно! – повторил кто-то еще.   Одобрения становились все громче, пока не стали почти так же громки, как недавние аплодисменты.   – Конечно могу, – взглянула вверх Хомура.   Она кивнула.   – Тогда приступим, – сказала она.   Мир почернел в волне аплодисментов.