Последний договор

Если вам угодно, для Зоро магия — что-то вроде керамического ножа. Кто-то, если вдруг захочет себе такой нож, купит, и будет резать им всё подряд (хоть тех же людей), сколько пожелает. Однако ему совершенно точно не нужен керамический нож, потому что всегда под рукой найдётся обычный. Обычный нож и три дорогие сердцу меча, которые раньше всегда приходилось менять. А уж заменять свои обычные мечи на керамические он бы не позволил никому. Зачем ему керамические мечи, если он отлично управляется и с обычными? И зачем кому-то другому керамические мечи, если он ещё толком не умеет фехтовать хотя бы одним обычным? Большую часть философии в своей жизни Зоро может представить на примере мечей. Его отношение к деньгам было следующим. Если у тебя есть простой, дешёвый меч, то это ничего, если ты только начинаешь заниматься. Однако чем выше твоё мастерство, тем лучше меч тебе нужен. Но выбор меча — дело тонкое, да и это приходит с опытом. Когда ты понимаешь, что твой уровень, если судить объективно, достаточно высок, то ты должен ещё раз взглянуть на свои мечи. Вот этот непонятно какой меч, который стоит в двадцать раз дороже, чем среднестатистический, тебе, друг мой, совсем не нужен. Вряд ли дорогой меч пригодится сильнее, чем обычный, но удобный и крепкий. К тому же, зачем настолько переплачивать? Фехтовать нужно тем мечом, который подходит именно тебе, а не тем, за починку которого отдашь зарплату за месяц, да ещё и не факт, что его можно будет починить. А если говорить честно, Зоро вообще не очень понимает, зачем ему эти мечи. То есть, безусловно, драться сразу с тремя одновременно было очень круто, вот только кто может это оценить? Едва ли какой-нибудь отморозок из подворотни вдруг достанет катану, меч, рапиру или хотя бы абордажную саблю в ответ, и вы устроите поединок. Отморозок из подворотни скорее достанет пистолет, а если захочет убить тебя, то достать из ножен ты ничего не успеешь, разве что каким-то образом увернёшься. Зоро не хочет быть и спортсменом мирового класса, профессионально заниматься фехтованием, участвовать в соревнованиях, после завершения карьеры, быть может, тренировать детишек... Нет, это совершенно точно не для него. Он даже не ладит с детьми. Очевидно, сделал раз и навсегда вывод Зоро, он просто родился не в том веке. Родись он, скажем, веке в восемнадцатом, он бы ещё повоевал с пиратами! А так... Но Зоро не особо расстраивается по этому поводу. На следующее утро Зоро просыпается в своей квартире и с удивлением обнаруживает, что помнит мага по имени Луффи. Более того, он помнит, как тот выглядит, примерно помнит его голос, насколько это возможно, и даже помнит посох, который едва ли не длиннее самого мальчишки, хотя сам Луффи, скорее всего, должен быть старше, чем выглядит. Он не уверен, насколько в данный момент Луффи нуждается в омолаживающей магии, которая, по идее, должна существовать, однако едва ли стоило делать себя... подростком. Подростком, если так посмотреть, быть не очень солидно. Необычно, почти хитро, но всё же несолидно. В этом возрасте тебя уже могут посадить в тюрьму за убийство, но не продадут алкоголь. А, значит, толку? Зоро не знает, сколько может дать этому мальчишке, потому что всегда существует вероятность, что на самом деле перед тобой восьмидесятилетний старик, с той самой благородной сединой, жидковатой бородой и опытом поколений, которым повезло гораздо меньше, чем ему, раз их всё-таки удалось пережить. Да, именно, старик, который выглядит как подросток. Никогда нельзя доверять магам, особенно слишком честным. Эти мысли занимают всё утро Зоро. Он абсолютно уверен, что ничего из произошедшего вчера не является обычным сном или каким-то образом ему привиделось. Люди имеют привычку всё необъяснимое списывать на счета магов: дождь во время снегопада, пропавшие ключи от дома и от машины, аварии на дороге, стихийные бедствия, даже отключения горячей воды; разного рода преступления, маленькие зарплаты, войны, большие налоги, сложное устройство улиц в городе и автобус, который в это утро не приехал. Да, хорошо, иногда волшебники действительно виноваты в том, что огромная, тянущаяся через весь город радуга вдруг изменила местоположение и выбила всему жилому дому окна. Но так ведь бывает далеко не всегда! К тому же, волшебники и без того стараются, а своим осуждением вы им ничем не поможете. Только зайдя на кухню, Зоро сразу отмечает, что что-то не так. Он словно заходит не на кухню, где даже окна закрыты, а в большой холодильник, где не хватает только продуктов да туш животных, подвешенных за крюки к потолку, уже обросших льдом и жизнерадостностью. Первый порыв выйти и зайти ещё раз остаётся позади. Из до этого капающего крана теперь свисает небольшая сосулька, и даже если открыть горячую воду, это не сильно улучшит положение (к тому же, нет никакой гарантии, что воду вообще удастся открыть). Холодильник настежь открыт, и, на первый взгляд, продуктов там поубавилось, пусть Зоро и не уверен, было ли в нём до этого хоть что-то. Окно тоже открыто, только на улице, в отличие от его кухни, во всю бушует лето, а его попытка вырастить комнатное растение превратилась в пытающегося усидеть на шатком подоконнике мага. Как с тремя волшебными бобами, выброшенными из окна, из которых выросла огромная дорога к владениям великана; только маленькое такое зелёное нечто, которое поливается раз в неделю, если повезёт, изо всех сил цепляющееся за своё лишённое надежды зацвести существование, превратившееся в человека с посохом, в плаще и с очень увлечённым лицом. Однако Зоро уверен, что вчера вечером никого к себе не приглашал. Маг держит в руках коробку с жареными куриными крыльями, покрытую пятнами жира. Доносится отдалённый шум улицы. Под его окнами кто-то, как и обычно, что-то очень громко обсуждает, не давая спать всем в радиусе улицы, но у Зоро попросту не хватает времени, чтобы вылить на них ведро ледяной воды, но не ради благородной цели благотворительности, а ради того, чтобы все, наконец, заткнулись. Где-то в глубине себя Зоро чувствует, что очень скучает по давней традиции выливать все отходы человеческого организма из ведра прямо на улицу, пользуясь единственным окном, как бы подгадывая момент, когда по улице, слабо освещённой светом одного ручного фонаря, кто-нибудь пройдёт. Вот это были времена... Где-то там, где существует жизнь, в отличие от кухни Зоро, температура достигает той неприятной отметки, когда, умирая, вы включаете вентилятор, но внезапно начинаете умирать с двойным усердием, потому что, стоит его отключить, вы начинаете не просто умирать, но и задыхаться. Это очень неприятное состояние ещё никого не приводило в немой восторг. В немую ярость, в немое возмущение, в апатию, в бессознательное состояние — да, но не в восторг. А так, погода, в целом, замечательная. Вспомнив, что готовой и возникшей из ниоткуда еды у него отродясь не водилось (а тем более, картонных коробок) с тех самых пор, как он начал жить отдельно, резким движением руки Зоро, молниеносно оказавшись рядом с окном, выбивает из рук коробку. Та падает вниз с высоты четвёртого этажа, едва не угодив в какого-то бедолагу. В комнате тут же всё начинает оттаивать. Снова капает кран, шквал ледяной воды обрушивается с потолка и стен, ошарашивая Зоро, и тут же испаряется, будто его и не было. На кухне опять становится так же жарко, как и на улице. Раздаётся обиженное «Ээээй!», проникающее едва ли не в самую человеческую суть, но очень к этому стремящееся. — Нельзя ничего покупать на улице. Не в этом районе, — поучительно заявляет Зоро и присаживается за стоящий неподалёку стол. Скрещивает руки на груди. — Зачем пожаловал, господин маг? — Я Луффи. А это был мой завтрак. Вторая его часть, — поспешно добавляет он, чтобы никто не подумал, что на завтрак он ест так мало. Грустными глазами он смотрит вниз, на асфальт, на котором сейчас распластались куриные крылья, так и не сумевшие взлететь. — Что мне будет от этой еды? — звучит так, словно Луффи вопрошает у самой Вселенной. — Я же маг. — Но всё ещё в человеческом теле. — Он предвидел этот вопрос. — Что-то не так? — Я не особо знаю, куда идти и что должен делать, — честно признаётся Луффи, спрыгивая с подоконника. Закрывает окна движением руки и тоже садится за стол, подпирает подбородок ладонями и смотрит большими круглыми глазами. — Я ведь вообще не знаю, что происходит вокруг. — В ваших школах не учат платить налоги? — В наших школах вообще ничему не учат. Бла-бла-бла, история магии. Бла-бла-бла, не поджигайте волосы друг другу. Бла-бла-бла, где твоя форма. А мне откуда знать, где моя форма?! Я даже в комнате своей не был. — А где же ты был? — Зоро поддерживает разговор с видом человека, который понимает, что происходит. Но Зоро не понимает. — Спал в библиотеке. Там никто не ищет спящих. Думают, если спишь, значит, выучил мощное снотворное заклинание. Никто не думает, что, если я там, значит, я плотно поел. Зоро выдыхает. Теперь всё кажется сложнее, чем он предполагал до этого. Не то чтобы он предполагал особо много, но кое-какие представления о дальнейшей жизни мага он имеет. Однако представить, что человек выходит... из места, где бы они ни учились... Так вот, представить, что человек, квалифицированный и профессиональный маг выходит во взрослую жизнь полностью к ней неподготовленным, он не мог. Но ещё Зоро не может представить, что человека бы просто так выгнали на улицу и сказали: «Разбирайся сам». Возможно, им должны выдавать квартиры в их магических зданиях или где они там живут, в деревьях, может... Зоро ведь совсем ничего об этом не знает. — А где ты ночевал сегодня? — с подозрением спрашивает Зоро, заранее зная, что не стоит ожидать адекватного ответа. — Было тепло, и я не спал. Зоро в очередной раз убеждается, что он всегда прав, когда дело касается очевидных вопросов, да и не только. Он решает прибегнуть к своему железному правилу: чтобы узнать ответ на вопрос, нужно прямо спросить. И это правило ещё ни разу не подводило его. Мельком глянув на явно отстающие настенные часы (те показывают час ночи), Зоро спрашивает: — Где ты живёшь? — Нигде. Наверное, где-то должен, но сейчас нигде. Все люди где-то живут. В загородном доме или в квартире, с родителями, в съёмной или в собственной, на улице или временно живут там же, где и работают, у друзей или в мотелях, но люди обязательно должны где-то жить. Если волшебник говорит, что он нигде не живёт, это вполне может означать, что в данный момент он живёт вне пространства и времени, когда даже само понятие «в данный момент» отсутствует. Зоро представляет, что разговаривает с ребёнком. С непонимающим, простым, прямым и наделённым огромной силой ребёнком. Да, так нельзя. Но, опять же, кто его остановит? Он знает, что Луффи действительно в какой-то степени ещё ребёнок: не успел вырасти или не захотел вырастать, но время будто и не спрашивало его, хочет ли он становиться взрослым. А может, и спрашивало. Только Луффи просто его не услышал. — Ты ведь уже закончил учиться? Что ты должен был делать после этого? Луффи рассказывает. Но он рассказывает не просто о возможности выбора для каждого своей дальнейшей жизни, а рассказывает о множестве интересных мелочей, так и остающихся незамеченными. Не то чтобы у Луффи получалось хорошо рассказывать. Его словно последние пятнадцать лет только и учили, как под копирку, рассказывать о жизни после учёбы как о чём-то великом. Луффи рассказывает. Рассказывает о мирном выпускном, о товарищах, которые были и старше, и даже младше его, что, по представлением Зоро, вообще за гранью возможного. Рассказывает о том, как половину из них забрали на следующий день, отвели в отдалённый зал с высокими потолками, как громкий голос звучал и отдавался эхом, вырывался за пределы помещения и тихим отголоском доносился до остальных. Рассказывает, как на полтора года их свободную жизнь отложили за них, потому что иногда волшебники, словно крысы, чувствующие опасность, чувствовали зреющую войну. Рассказывает о том, как его учили вести себя на войне, словно пятнадцати лет до этого было недостаточно; как проверяли общие знания и практические умения, был тест, затянувшийся на полтора года ожидания. Рассказывает о том, как их везли к зоне боевых действий, но никто из них не был рад тому, что придётся зачем-то воевать ради того, что им всем даже не интересно. И рассказывает о том, как позавчера сбежал, так никуда и не доехав. Рассказывает, что и не хочет никуда ехать, не хочет воевать, и никто из волшебников не хочет воевать, лечить раненных, защищать города и брать чужие штурмом. Что никому это, в общем-то, и не нужно. Но убегает он один. В ответ Зоро молчит. Молчит и знает, что Луффи совершенно точно должны искать. Даже волшебники, как бы им ни было всё равно, ищут своих дезертиров. Это не подрывает их тысячелетний авторитет и абсолютное превосходство, но едва ли волшебники сбегают от своего предназначения каждый день. Луффи не верит в предназначение, но от этого меняется не слишком многое. Луффи просто не уверен, что должен во что-то верить. В бога, которого, при желании, может увидеть собственными глазами, или в судьбу, которая встретила его при рождении. Возможно, он должен верить в магию, которая существует внутри него, или в других людей, существующих вне его тела, а, быть может, в удачу, на которую все так надеются. Вот только возможности верить хоть во что-то пока никак не представляется. Зоро не успевает что-то сказать, и за окном ослепительно вспыхивает красный. Не свет, а просто цвет. Словно тонны краски одновременно взрываются, и закрывают собой всё существующее. Все здания, все деревья, даже воздух — всё пропитано и залито краской. Цвет не прекращает литься, когда Луффи почти мгновенно, даже не оборачиваясь на окно, срывается с места и валит остолбеневшего, не способного оторвать взгляда Зоро на пол вместе со стулом. Грохота не слышно, потому что цвет поглощает и его, и все остальные звуки. Через него уверенно пробивается лишь неожиданно-глубокий голос Луффи, когда он садится на Зоро, чтобы тот и не думал вставать, снимает с себя плащ и накрывает им чужую голову как-то рассеянно, как накрывают клетку с канарейкой. Через плащ не видно света, не видно чужих рук, не видно даже собственных век, когда, ошалев, наконец закрываешь глаза. — Это что-то вроде «Мы знаем», но на языке магии. Наверное, сообщение для меня из-за того, что я сбежал. И сообщение для остальных волшебников, — произносит Луффи, повернув голову к окну. На улице всё пылает. Отвратительные декорации, которые столь долго и столь усердно красили в естественные цвета, что, когда пришло время последнего осмотра, художники не выдержали и перекрасили всё в красный, огородив себя ото всех забот. Красный — не самый плохой цвет. В мире и в природе много красного, люди, в той или иной степени, тоже красные. Но красная и вся кухня Зоро, даже та её часть, которую не видно через окно. Стены, пол и потолок, стол и стулья, все тумбы, полупустые шкафы, открытый холодильник, грязно-жёлтая плита, дверь, посуда и все немногочисленные продукты. Только Луффи и Зоро не красные. — Хочешь сказать, другие волшебники тоже будут тебя искать? — Нет, зачем им это? У всех полно своих забот, что им до меня? Зоро пытается убрать с глаз плотный плащ, но ладонь Луффи оставляет его на месте. Очевидно, если не смотреть, будет лучше. Зоро молча повинуется. Луффи просит его особо не двигаться, встаёт на ноги и подходит к изогнутому красному крану в раковине. Из него капает красная вода, и волшебник спешит заморозить её, чтобы не капало вообще ничего. Торопливыми шагами он проходит в ванную, быстро касается крана в раковине и в ванне, задерживается у унитаза, громко спрашивает, есть ли ещё вода в квартире, и Зоро не слышит своего голоса, когда отвечает. Луффи снимает с него плащ, когда всё заканчивается. Быстрым движением забрасывает на плечи и протягивает руку, широко улыбаясь, показывая, что теперь бояться нечего. За окном всё постепенно возвращается к прежним цветам, и Зоро понимает, что его голова готова разлететься на тысячи красных частей прямо сейчас. Воды, чтобы запить светло-красную таблетку, цвет которой изменяется на глазах, в кране не оказывается. — Вода тоже знает. Она останется красной, потому что я здесь, — в очередной раз поясняет Луффи. — Эта гадкая вода иногда слишком умная. — Вода знает? Что? Зоро морщится и прикрывает глаза ладонью. Боль в голове не пульсирует, а звенит, как звенит свисток для собак или как свистит чайник, когда закипает. Зоро кажется, будто через него проходят радиоволны, разрезая его на части. — У вас разве не было занятий по медицине? Вроде «Урок первый. Не мешайте ране заживать»? — с надеждой спрашивает он, но в ответ получает отрицательный кивок. — Моя лечебная магия может тебя убить, — с улыбкой хвастается Луффи. — Она только для меня. Зоро многозначительно кивает. Листья деревьев медленно впитывают краску, оставшуюся после вспышки света. Для них она не вредна, поэтому они делают это даже с некоторой жадностью и самодовольством. Они смогли бы фотосинтезировать даже такой, красный солнечный свет, если бы им дали несколько минут. Деревья, растущие в мире, полном магии, иногда вырастают теми ещё засранцами. Воздух тоже знает, что Луффи где-то поблизости и вдыхает его. Но воздух слишком ленив и часто неповоротлив, особенно если залезет под своё выдуманное одеяло и объявляет всем, что началось лето. Он будет согревать людей до тех пор, пока им не станет плохо. Но даже тогда он не отступает. Всё греет и греет. В том числе и магия знает, где сейчас находится Луффи. Но этот проныра слишком нравится ей, чтобы она позволила узнать его местоположение. Не так быстро. Действительно, иногда не люди подчиняют себе магию, а магия — людей. С Луффи всё становится по-другому, и магия для него — любимая собака, что только и ждёт возможности пригодиться хозяину. Магия любит Луффи, и магия всегда рядом. Гораздо хуже магия относится к большей части волшебников. Они слишком высокомерные, заносчивые и скучные, чтобы их любить. Конечно, не все такие. Но после долгих лет ожидания, для магии Луффи становится глотком свежего воздуха. Не этим ленивым домоседом. Другим, ветер которого обдувает вас, когда вы стоите на скале, глядя на уходящее за горизонт море, совершенно забывая о риске сорваться вниз и разбиться о камни. Тем воздухом, пропитанным солью, запахом жаренного со специями мяса, чьим-то одеколоном и алкоголем, приторным запахом тонких сигарет, забивающих дымом лёгкие, и потом. Раньше было веселее... Люди не слишком внимательны. Об их невнимательности свидетельствует хотя бы тот незатейливый факт, что несколько минут назад всё население, находящееся в радиусе десяти миль, по всей видимости, одновременно и очень надолго моргнуло. День Зоро проносится мимо него. Пока он на работе, Луффи куда-то исчезает, и появляется только к концу рабочего дня. Луффи не считает нужным спросить: «Можно я поживу у тебя?» — потому что основы общения у них тоже, очевидно, не преподают. И потому, что Зоро не сможет отказать. Оба знают это. Не потому, что выгонять волшебника — то же самое, что выгонять кошку, и вообще плохая примета. Отчасти, скорее, потому, что выгнать Луффи — то же самое, что дать проблеск надежды маленькому потерявшемуся ребёнку, к тому же, сохранившему твоё зрение, а потом собственноручно отдать обратно родителям, которые постоянно его избивают. Если попросить Зоро представить эту ситуацию на примере мечей, то мы узнаем, что на этом примере её рассматривать нельзя. Не то, чтобы Зоро особо беспокоила судьба каждого брошенного несчастного ребёнка. Но его покоряет то, с какой простотой Луффи выносит четыре больших пакета с едой из супермаркета, и никто не может ничего сказать ни ему, ни Зоро, а ведь они даже не платят. Это нравится ему уже больше. Возможно, быть сделанным сплошь из глины — не такое плохое развитие событий в жизни. Лучше, чем могло бы быть. Особенно для Луффи. Луффи, не окажись он волшебником, мог бы стать или мировым диктатором, или ни на что не годным простофилей, которому просто не повезло. Судьба иногда бывает жестока. Тем не менее, он волшебник, и, более того, он — волшебник, фактически, в бегах. Если массовый вынос продуктов из супермаркета можно назвать «в бегах». Если два дня, проведённые с одним и тем же человеком в одном и том же районе, можно назвать «в бегах». Лично Зоро мог назвать это как угодно, но совершенно точно не «в бегах». Ночную тишину разрезают полицейские сирены, и спать не получается. Зоро одолевают мысли, что в этот раз они ищут не кого-то, чья судьба его не касается, а Луффи. Вдруг судьба Луффи начинает его касаться. Наверное, судьба Луффи вполне может его касаться, потому что именно он, а не какой-то незнакомый маг заморозил в его квартире воду, потому что вода, видите ли, знает, что он здесь. И когда она снова пойдёт — неизвестно, но в туалет он ходит всё же к соседям, и их вода не красная. Луна настойчиво светит в окно, и где-то лает чья-то маленькая противная собачка, которую не хватает жестокости отравить. Спать невозможно даже для Зоро — человека, который однажды в старшей школе заснул под партой, а проснулся в семь вечера, когда все ушли домой; но не растерялся и лёг спать до тех пор, пока уже утром не начали приходить другие ученики. Это был единственный школьный день, когда он пришёл вовремя и вместе с тем выспался. Луффи спит на диване в другой комнате. Луффи — такой же, как и он, если плотно поест. А если их ужин нельзя назвать «плотным», то Зоро совершенно не понимает значения этого слова. Зоро готов сорвать с себя кожу от тиканья часов на кухне. Летние ночи, безусловно, — самые увлекательные ночи в его жизни. Не хватает лишь насекомых и волшебной полиции. Над кроватью со страдающим телом, наполовину накрытым тонким покрывалом, возникает фигура мага. В этот раз у фигуры отсутствует посох, что сейчас тихо дремлет возле дивана, иногда пытаясь храпеть. Зоро уже безошибочно узнаёт фигуру в лунном свете, даже если она без плаща, посоха и должна спать. Луффи мягко касается лба, что-то шепчет (вполне возможно, что даже заклинание), и Зоро начинает неумолимо клонить в сон. Он больше ничего не слышит и не чувствует. С громким, тонущим в тишине хлопком в комнате закрывается окно, что даже стёкла в нём беззвучно дрожат, грозясь выпасть. Запылившийся термометр с живущим в нём пауком отсчитывает всё меньше делений до тех пор, пока Зоро, сам того не осознавая, не пытается накрыться сильнее. Луффи слышит громкое мерное дыхание через воссозданную тишину, после чего широко улыбается сам себе и возвращается обратно. Его посох всё ещё немного храпит, и Луффи слабо пинает его, едва не загоняя под диван. Посох ту же просыпается, и своим тёмно-синим мутным камнем вопрошает о происходящем, если бы камень, конечно, умел вопрошать. Луффи шикает на посох. Кажется, Луффи не умеет волноваться. Он спит, не слыша сирен; ест, не думая о происхождении еды; использует магию, не задумываясь о последствиях; даже живёт, не представляя, что будет завтра. Возможно, он, не осознавая того, знает достаточно, чтобы не беспокоиться, а, возможно, просто не беспокоится о мелочах. Зоро снится что-то осознанное. Он то ли сидит в большой аудитории университета, в который так и не смог поступить, то ли выступает с речью о том, что стать олимпийским чемпионом по кёрлингу — большая для него честь. Впрочем, происходящее не поддаётся его влиянию, и он приходит в ужас от существования такого вида спорта, как кёрлинг. Толпа с маниакальным рвением скандирует: «Кёрлинг! Кёрлинг!» — пока каждый фанат не превращается в осьминога, и Зоро просыпается в ужасе. Через несколько минут приходит осознание того, что в комнате неправдоподобно холодно, а он всё ещё знает мага по имени Луффи, и этот маг даже помог ему уснуть ночью. Впрочем, это знание удивляет всё меньше. Всем знакомы подобные сны. Кому-то везёт больше, и им снится нечто осознанное, нечто, ещё поддающееся контролю, а кому-то везёт меньше и снится что-то, похожее на детский утренник. Всё, что можно сделать с таким сном, нужно делать до того, как ляжешь спать. Когда утренник начинается, всё может пойти или плохо, или очень плохо. Единственный способ спасение — если камеры родителей вдруг, как одна, перестанут работать. Теперь уже ты ни за что не отвечаешь. Ты можешь подсказывать детям слова, но в одни момент все эти лисички, белочки, принцессы и пираты просто начнут бегать, кидать друг в друга декорации и кричать своими тоненькими голосками о том, что конец света, помяните их слова, уже близок. Ситуацию не спасёт ни зимняя сказка, ни приход весны, ни сбор урожая, хотя никто из них в жизни не собирал урожай. Ситуацию можешь спасти только ты. И единственный выход, который не повлечёт за собой уголовную ответственность, — это наорать на всех детей, загнать их за кулисы и проснуться. С грустной мыслью он слушает, как рушится сложная иерархия вещей в шкафу, которую малознакомый человек мог бы красноречиво обозвать «бардаком». Однако Луффи всё понимает, и тут же пытается принять виноватый вид, который не подействовал бы даже на самого доброго человека в мире. Большую часть вещей Луффи приходится силой запихивать обратно в шкаф, заново выстраивая иерархию, пока он не понимает, что всё делает неправильно, и не превращает шкаф Зоро в чёрную дыру. Зоро признаёт, что проще было убрать самому. Только после очередного плотного завтрака, в котором обязательно присутствует мясо, Зоро вспоминает свои мысли по поводу того, что вещей, вроде бы, стало меньше. Вернее, раньше они были сложены столь неаккуратно, что даже в чёрную дыру их пришлось бы заталкивать вопреки законам природы чёрных дыр и вопреки всем законом магии, позволяющей создать безразмерное пространство, соизмеримое с новой Вселенной, а после этого быстро захлопывать дверь, чтобы не вывалилось. В этот же раз он быстро бросает за спину несколько футболок, пару рубашек, брюки, из ниоткуда взявшийся галстук в омерзительную сердцу полоску, и после этого вещи как-то сами собой заканчиваются. То есть у него никогда не было гор одежды, в которую можно было бы одеть всех манекенов в торговом центре, но её просто должно быть больше. Очевидно большая жёлтая футболка оказывается на Луффи, и это, почему-то, совершенно его не удивляет. Она болтается на нём так сильно, будто под ней — скелет, примеривший парус с грот-мачты фрегата королевского флота, но Луффи это совершенно не волнует, потому что всегда и в любой ситуации больше всего его будет волновать завтрак. Можно подумать, что это только шутка, чтобы показать, насколько сильно любит Луффи поесть. Так вот. Это — не шутка. Когда завтрак, почти перетёкший в разминку перед обедом, всё же подходит к концу, возле дивана, вместе с каким-то обиженным посохом, обнаруживается подозрительного вида сумка. В понимании Зоро, любая несъедобная вещь будет подозрительной, если три дня назад её не было на этом самом месте. Сумки не было на этом самом месте даже утром. Сумка, конечно же, принадлежит Луффи. Какой-то частью своего мозга Зоро понимает: пора привыкать к тому факту, что все странные и из ниоткуда взявшиеся вещи принадлежат Луффи. К тому факту, что даже некоторые хорошо знакомые, принадлежащие Зоро вещи теперь тоже принадлежат Луффи, готовиться ещё рано, но начинать уже можно. И к тому факту, что Луффи тоже взялся из ниоткуда, и теперь принадлежит сам себе. На происхождение сумки (а именно: из воздуха) решено закрыть глаза. На то, что она похожа то ли на сумку почтальона, то ли на сумку странствующего врача несколько столетий назад, тоже. Маги не слишком жалуют особо вместительные сумки, рюкзаки, портфели и даже пакеты в магазинах. Не все, конечно же. Для волшебниц маленькие сумочки, в которых поместится, к примеру, Франция — настоящее спасение; потому что никогда не знаешь, что пригодится сегодня. Франция пригодится всегда. Представьте, какое впечатление произведёт страна, извлечённая из сумочки посреди светского приёма. Истории известен случай, когда волшебница взяла с собой на свидание сумочку, предварительно положив в неё свой посох (нельзя предугадать, кем окажется твой спутник), а после этого предотвратила разрушительное землетрясение и собственное изнасилование. Так что, да, иногда сумки бывают незаменимы. А никакой истории с участием волшебниц или волшебников всё ещё не существует. Все недостающие вещи обнаруживаются именно в сумке. Помимо, кажется, бесконечности пространства, которая, безусловно, тоже присутствует, Зоро, заглянув, обнаруживает множество полезных в жизни вещей, определённо не из его квартиры, но с интересным вопросом, как он их всех углядел. Луффи пожимает плечами. Где он был ночью и откуда, по всей видимости, украл сумку — тоже загадка. Не то, чтобы Луффи — одна сплошная загадка. Но вопросов хватает. Впрочем, в сумке не обнаруживается даже одной бутылки добротного алкоголя, и Зоро оказывается расстроен. Без лишних расспросов Зоро понимает, что Луффи не может оставаться на одном месте, пусть оставаться на одном месте — не такой плохой план. Зоро живёт по этому плану вот уже шесть лет. Если тебя и найдут, то, скорее, чисто случайно; потому что будут искать, учитывая передвижения. А так и учитывать нечего. Вернее, всё это имеет смысл, если тебя будут искать обычные люди. Пара магических зеркал, немного лишнего времени и поменьше посторонних глаз — и найти любого человека на Земле не так уж и сложно. Если он, конечно, не использует магию, чтобы скрыться. Однако Луффи пускал бумажные самолёты из окон мужского туалета на последнем этаже, под крышей, когда учащимся рассказывали о способах скрыться от слежки, так что всё в порядке, и лучшей маскировкой до сих пор по праву является накладная борода, очки и газета с дырами, через которые можно следить за обстановкой в пабе. Как уже говорилось раньше, магия любит Луффи. Сложно, в общем-то, не любить Луффи, если знаешь его, особенно — если знаешь с рождения. А это значит, что Луффи любит большая часть магических предметов, с которыми ему когда-либо доводилось встречаться. Среди таких вещей однажды оказались и магические зеркала, причём Луффи посмотрелся в каждое зеркало в комнате, пытаясь найти различия. Различий он так и не нашёл, но зеркала — очень уставшие штуки. Большая часть людей каждый раз, когда смотрит в зеркало, недовольна собой. Поэтому каждое зеркало, обладающее интеллектом, всякий раз недоумевает, отчего люди вдруг считают, что они несовершенны. Люди ругают зеркала, и даже магические зеркала за то, что те показывают. Но зеркала упорно не могут понять, в чём их вина, если они лишь отражают действительность; они непозволительно устают от людского недовольства собой, даже от того, что те не высказывают вслух. Зеркала отражают и думают: что в человеческой истории пошло не так, раз люди не любят то, что просто нет причин ненавидеть? Именно из-за своей накопившейся усталости магические зеркала начинают барахлить. К своему сожалению, они могут расслабиться лишь тогда, когда человек доволен, глядя на них. Вот уже тысячи лет зеркала напряжены так, что готовы треснуть, не догадываясь о том, что так, возможно, понравятся людям чуточку больше. Поэтому для каждого зеркала, что даже и не встречалось лично с таким магом, как Луффи, он является чем-то вроде идеала человеческой особи. Луффи всегда будет доволен, если взглянет в зеркало; неважно, отражён ли он сам или человек, которого он пытался найти; он доволен даже если поиск не принёс результатов, а зеркало не работает, потому что его уже списали. Так что любое магическое зеркало несколько раз подумает перед тем, как удовлетворить запрос о поиске Луффи. Можно подумать, будто не подчиняться одному в пользу другого — нечестно. Словно пользоваться магическими зеркалами для поиска добровольно пропавших волшебников — честно. Словно пользоваться магией — честно. Словно честно убегать. Словно честно убивать других. Словно жить — это честно. Ну, конечно же, нет! Луффи, уже перекинув через плечо сумку, надев плащ и поместив за спину посох, стоит у окна гостиной, выходящего на фасад соседнего дома и пожарную лестницу, которой люди, скорее, пользуются, чтобы выбросить пакеты с мусором, когда один такой, выброшенный из окна, не долетает. Он накидывает на голову капюшон и смотрит на Зоро в дверном проёме. Тот, скрестив руки на груди, ожидает дальнейшего развития событий, как морж на северном побережье Сибири ждёт, пока разобьётся очередной корабль. Но моржи не кровожадны, и Зоро тоже. Наверное. — Ты идёшь со мной, — сообщает Луффи, уже преодолев оконный проём одной ногой. Такой тон не терпит ни отказов, ни вопросов. Тем не менее, Зоро спрашивает: — Почему? — Потому что я так хочу. А ты не можешь бросить меня одного в этом страшном мире. — Могу, — чисто из принципа противится Зоро. — Нет, правда, могу. Если уйдёшь один, в моей жизни ничего не изменится. — Ну, Зоро. — Собственное имя звучит странно, когда Луффи произносит его вслух. — Я ведь могу подчинить твою волю и использовать много других странных слов, чтобы заставить тебя пойти. Луффи не умеет уговаривать. Даже не зная, что в нём всегда есть что-то особенное, что-то, что при встрече найдёт в нём каждый человек, он не понимает, что гипнотически влияет на людей. Он привязывает к себе людей, сам того не осознавая, и совсем не хочет их отпускать. Луффи не знает, как это работает. Он не знает, как работает удивительное количество вещей. Даже если бы он знал, то едва ли стал бы пользоваться преимуществом. Всегда существует вероятность, что, получи Луффи такое знание, он бы, напротив, говорил людям: «Отстаньте от меня, я вам не нужен!» — Зоро, пожалуйста! — Луффи решает, что, если не сработает его последний приём, он обречён. Потому что Луффи совсем не хочет использовать магию, недобрую магию на Зоро. А Зоро на это улыбается. Но улыбается как-то по-своему, отчасти скалится, отчасти ухмыляется, но в целом это может сойти за улыбку. Он уходит в другую комнату, достаёт из шкафа смятую спортивную сумку, и складывает в неё свои три устаревших, но ставшие частью его самого, меча в ножнах, рукояти которых выглядывают из не до конца застёгнутой молнии. Идёт на кухню и забирает три пластиковые бутылки купленной вчера воды, потому что в его доме вода всё ещё красная, что с ней ни делай. Нельзя не заметить, что возле Луффи в такую жару всегда прохладнее, так что Зоро забирает с крючка в прихожей кофту на молнии и тут же её надевает, накидывает капюшон. Закрывает входную дверь изнутри на все замки, бросает связку ключей на дно сумки; долго смотрит на мобильный телефон, но, в конце концов, отключает его и оставляет в ящике в прихожей. Луффи всё ждёт его у окна. Зоро возвращается с полупустой сумкой и спрашивает: — Почему бы не выйти через дверь? — А в каком фильме ты видел, чтобы герои в бегах выходили через дверь? — Хочешь быть героем? — Не-а. Всегда хотелось быть пиратом. И Луффи в прямом смысле этой фразы выходит в окно.