Последний договор

В действительности, нужно быть или крайне самовлюблённым, или живой легендой, чтобы назвать в свою честь больницу. Отчего-то считается совершенно нормальным, если в честь тебя что-то называет кто-то другой, но стоит назвать самому, как тут же сбегутся недовольные. Что-то принято называть или в честь великих людей, или в честь своей бурной фантазии. И только потом, если никого достойного не обнаруживалось, в честь себя. Каждый самонадеянный толстосум, если Трафальгар Ло вдруг (случалось и такое) встречал его лично, увидев табличку с названием больницы уже после того, как попал в неё, считал своим долгом спросить, в чём смысл. Смысла не было, и толстосум получал испепеляющий взгляд. Больше вопросов у него не возникало, но ровно до того момента, когда Трафальгар объявлял стоимость оказанных услуг. Все дальнейшие вопросы сводились к ёмкому: «За... За что?!» Впрочем, на это Ло предлагал вернуть всё как было, и клиенты не решались ему отказать. Той же ночью машина Трафальгара Ло заезжает не в какой-то специальный гараж, а, преодолев ворота, оказывается в довольно мрачном месте. Несколькими этажами больница возвышается над всем, что её окружает, и лишь в окнах первого этажа горит жёлтый свет. Вокруг неё — сад, довольно мрачный, но с пышными кустарниками и невысокими деревьями. Всё, в отсутствии дневного света, который едва ли был здесь хоть когда-нибудь, выглядит болотным и тёмно-серым, только в стенах больницы угадывается белый цвет. По доброй воле, думает Зоро, он бы никогда не зашёл к Трафальгару Ло в гости. Всё указывает на то, что он оказался в фильме ужасов. Когда же открываются двери машины, внутрь проникает ещё и туман. На входе в больницу горит одинокий фонарь, освещающий дорожку, кажется, не в клинику, а в старинный семейный особняк. Зоро тоже успевает заметить на высокой табличке, прикрученной с фасаду, название больницы. Свет слабо падает на неё, и Зоро, щурясь, едва успевает зацепиться за уже знакомое имя, пропустив всё остальное. Местами металлическая табличка поцарапана когтями, и происхождении следов остаётся для Зоро загадкой. Пока Луффи и Ло заносят его внутрь, он спрашивает: — А разве больницы... — Ты что-то хочешь спросить? — холодно интересуется Ло, в своей обычной манере собираясь отбить желание интересоваться происходящим, даже если он будет отрезать Зоро здоровую руку без наркоза. — Вообще-то, да, — не отступает Зоро. — Разве больницы называют в свою честь? — Я — называю. У больницы было экспериментальное название, но оно не прижилось. — И какое же? — «Мы постараемся вас не убить». Когда Мугивара доцарапал на табличке «Но не обещаем», название пришлось сменить. Зоро понимающе кивает. В целом, все в больнице весьма рады их видеть. Парень в шапке с надписью «Пингвин», дружелюбно похлопав его по плечу, куда-то увозит Зоро на каталке; куда-то, где он уже не способен ориентироваться, а все остальные в это время остаются ждать в холле. Впрочем, ненадолго. Первые пятнадцать минут Луффи здоровается со всеми, кто проходит мимо, пока, наконец, отчаявшись найти Бепо, не идёт с теми, чья смена уже закончилась, ужинать. Луффи — именно тот единственный гость, которого весь персонал любит так же, как и Трафальгара, и который посещает больницу так же давно. Все знают, что накормить Луффи — задача не из лёгких, но любящий его персонал это не останавливает. Трафальгар, дав указания по поводу Зоро, сначала долго вертит головой по сторонам, пытаясь понять, почему его Бепо не вышел их встречать и вообще куда-то запропастился, а после, сменив пальто и шапку на халат, отправляется в операционную, куда должны доставить Зоро, про себя продолжая недоумевать по поводу Бепо. Медведя нигде нет, но Ло всё ещё чувствует, что поддерживает в нём жизнь, и это заставляет его сомневаться в безобидности происходящего. Робин, так же здороваясь со всеми людьми, то и дело проходящими мимо и кивающими ей, вновь пытается дозвониться Нами. Мысленно Робин удивляется, ведь Нами всегда держит телефон при себе, и обычно отключает только тогда, когда сама Робин возвращается домой. Вскоре неудобные стулья в холле надоедают ей, она спрашивает у обычного парня за стойкой, где здесь можно отдохнуть от пережитого дня, отказывается от предложенного морфия и, следуя совету, направляется в одну из свободных палат. Поскольку сама больница имеет реальный прототип и с помощью магии лишь перенесена в недоступное место, палаты можно было обставлять как стерильные элитные номера в дорогих гостиницах, чем Ло со временем и воспользовался. Если в обычных больницах палаты бывают «обычными» и «платными», в клинике Ло палаты делятся на «платные» и «в подвале». А из-за невысокого спроса на его услуги, часть здания отведена персоналу, где большая его часть, здесь уже исключительно по своему желанию, живёт. Для работников больницы (всего около двадцати человек) есть спальни, отдельные ванные и туалеты, своя кухня, что-то вроде комнаты для развлечений и несколько комнат для гостей. Но все в больнице, упорно делая вид, будто не понимают, почему, называют эти комнаты «Одна для Луффи и какие-то ещё, наверное, в них можно хранить трупы». Робин как раз собирается остаться в одной из таких комнат. Операция на ноге Зоро длится недолго, однако Ло, зайдя в его палату, выглядит измученным. В мире, кажется, столько далёком отсюда, наступает ночь, но здесь лишь становится глубже та, что и так имеется. Работники гасят везде свет, в последний раз заходят проведать трёх пациентов, не считая Зоро, а точнее, заходят убедиться, что те ещё дышат. Зоро, вопреки некоторым отчаянным ставкам, всё ещё жив. Трафальгар, всё ещё в больничном халате, садится на соседнюю кровать, предназначенную как раз для близких, которые хотят побыть с больными или уже здоровыми, но на испытательном сроке. Вообще, многие вещи в этой больнице намеренно называют более устрашающим словами, да и без того все постоянно нагнетают обстановку. Дело в том, что и Трафальгару, и всем остальным давно перестало нравиться то людское отношение к жизни, когда человек абсолютно уверен, будто никогда не умрёт, а врач — просто человек, который поддерживает эту уверенность. Так что все названия, все надписи и все ужасающие слова направлены именно на то, чтобы люди ни на секунду не забывали: они умрут. Может, не сегодня. Может, даже не здесь. Но они умрут, и деньги здесь только отсрочат неизбежное. — Если нога будет болеть, значит, скорее всего, ты её лишишься, — с ходу сообщает Ло, сцепив пальцы в замок. — Спасибо, я хорошо себя чувствую, — Зоро, тоже приняв сидячее положение, фыркает. — Сейчас можешь спать, — довольно быстро продолжает Ло, словно и не замечает его слов. Обычно, вместе с этими словами, он с умным видом рассматривает бумаги, но в этот раз бумаг Зоро совсем нет. Это выбивает из колеи бумагооборота. — Никто не придёт, а если будешь кричать, то не надо. Здесь лежат люди ранимые и состоятельные. А, — он словно что-то вспоминает. — Если увидишь полярного медведя, то это не наркотики, а мой заместитель, и скажи ему, чтобы зашёл ко мне. Никак не могу найти его... — Всё заметнее сказывается отсутствие бумаг. Ло откладывает в сторону то, что никогда не держал в руках. — По поводу Мугивары, он придёт завтра. Нико Робин — чёрт её знает. Тут ещё где-то должна ждать одна сумасшедшая, если зайдёт к тебе — прояви уважение. Но лучше молчи. — Лекция закончена? — Зоро ухмыляется, обнажая зубы. — Пока нет. Не проснёшься достаточно рано — Мугивара съест то, что тебе принесут на завтрак. — Если со мной всё хорошо, почему я не могу пойти к остальным? — он снова обрывает Ло. — Дай закончить. Тебе не понравится, если что-то забуду. Э... — оборванная мысль не спешит возвращаться. — Ладно, не помню, о чём я. Остальные — понятие сложное. Поэтому вернёшься завтра. А, ещё по поводу Мугивары... — Сколько ему было лет, когда ты его трахнул? Ло выдерживает паузу. В словах Зоро нет агрессии, скорее, издёвка на пару с интересом. Он прикидывает все положительные стороны вранья, но не видит в нём необходимости. — Семнадцать. Но он знает меня всю свою жизнь. И да, если понадобится — трахну и тебя, а спросить забуду. Так вот, ещё по поводу Мугивары. Он тебя любит, и если с тобой что-то случится, боюсь, заснуть ты не сможешь никогда. Мы с Нико тебя просто не простим, а кое-кто будет долго и мучительно мстить. Зоро не может решить, стоит ли что-то ему говорить. С одной стороны, он бы с удовольствием посмотрел на того, кто будет ему мстить, с другой — он не хочет смотреть на него в самом процессе. Ло выжидающе смотрит на отчасти обескураженное и задумчивое лицо, после чего спрашивает: — Есть ещё вопросы? — Да, — с готовностью ободряется Зоро. — Что вообще за херня творится в этом вашем волшебном мире? Трафальгар, не успев сдержаться, в открытую смеётся с самого честного вопроса, который только можно было услышать. Если бы он только знал ответ на этот вопрос, весь волшебный мир стоял бы перед ним на коленях, склонив голову. Сейчас же именно Ло склоняет голову, не желая показывать свой смех Зоро. Тот, тем не менее, смеётся и сам. Ло хлопает его по здоровой, в свете последних событий, ноге и уходит, предварительно бросив, сопроводив ухмылкой, загадочное: — В Мугивару чертовски легко влюбиться, так ведь? Вовремя не найдя достойного ответа, Зоро упускает свой шанс сказать: «Тебе какое дело?», «Не суй свой нос, куда не просят» и «Хочешь проверить, насколько здорова моя нога?» Только спустя некоторое время Зоро понимает, что, скажи он это, его положение вряд ли бы улучшилось или хотя бы осталось прежним. Может, Луффи и будет расстроен его смертью, но Трафальгар Ло — тот человек, который сможет всё объяснить. Ещё через несколько минут многочисленные лампы и светильники, включённые все и сразу, тушатся сами собой. У Зоро нет никакого желания включать их обратно, и он, наблюдая за тем, как высокая дверь из светлого дерева закрывается сама собой, понимает, что впервые за последние полтора месяца, на сорок второй день побега Луффи, у него есть время подумать обо всём, что за это время успело случиться, при этом ежеминутно не беспокоясь за свою жизнь. Если так подумать, то все эти дни (почти сорок, как насчитал Зоро) его жизни толком ничего и не угрожало. Он мог разве что случайно подвернуться под руку какому-нибудь обозлённому волшебнику, и то вероятность этого была невелика. Даже сейчас, когда с ним, наконец, что-то случилось, в двух шагах оказался врач! Зоро не верит своей удаче. Точнее, прекрасно всё осознавая, не верит удаче Луффи. Почти каждый волшебник, которого они встречают (Зоро вдруг понимает, что помнит всех до единого), оказывается или старым приятелем, или любовником, или просто не хочет что-либо делать. Каждый, кто не хочет его убить, входит это в его планы или нет, принимается защищать и заботиться о Луффи, даже сам Зоро. И не то чтобы Луффи нуждается в защите... Зоро вспоминает и Робин, которая, по собственным словам, хоть и пыталась однажды убить Луффи, всё равно, как он успевает понять, оказывается ему достаточно близка и знает о Луффи абсолютно всё. Она всегда оказывается рядом, когда того требует ситуация, и всячески запутывает их следы, к чему они сами так и не смогли прийти. Кажется, Робин знает ответ на каждый вопрос во Вселенной, даже на тот, ответ к которому — сорок два. Что же касается самого Зоро... Ему сложно сказать. Даже когда выпадает шанс полноценно и глубоко подумать над вопросом, оказывается, что и думать уже совершенно не хочется. Он не представляет, как объяснить происходящее Луффи, и ещё меньше представляет, как удалось объяснить Ло. Впрочем, про себя решает Зоро, едва ли Ло когда-то что-то объяснял. Вместо нормальных мыслей, в голову лезут уроки геометрии, на которых Трафальгар Ло просто читает теорему, а на просьбу преподавателя доказать её, отвечает: «Так оно и есть», — после чего садится и получает «отлично». Все эти мысли изрядно веселят Зоро, но ничего полезного не дают. Спустя ещё некоторое количество времени, оторвавшись от уморительнейших гипотетических ситуаций, Зоро улавливает в коридоре какой-то шум. Лишь слабо различая очертания мебели в комнате (которой, кажется, слишком много для больничной палаты), он выходит посмотреть, что случилось. Первое правило всех фильмов ужасов гласит: чтобы ни случилось, всегда оставайся в кровати и никуда не ходи. Второе правило всех фильмов ужасов гласит: никогда не спрашивай «Есть тут кто?» Кто-то есть всегда, и тебе ни за что не захочется знать, кто именно. Третье правило всех фильмов ужасов гласит: темнота — твой враг; если не можешь пускать лазеры из глаз, вообще не ходи ночью даже в туалет. Зоро вероломно нарушает все законы не только фильмов ужасов, но и здравого смысла. Из тёмной палаты он выходит в почти такой же тёмный коридор, шлёпая босыми ногами по деревянному полу, спрашивает: «Есть тут кто? Что-то случилось?»... И, в общем-то, чуть не накладывает в штаны, когда перед самым его носом практически материализуется Луффи, которого он больше узнаёт по голосу. — Мог бы и «шарик» включить, — хватаясь за сердце, сердито цедит Зоро. — Траффи ругается, когда я использую магию здесь, — с совершенно невинным видом оправдывается Луффи. — Говорит, что тут и так есть лампы. — Почему я тогда не видел выключателей? — Их здесь нет. — Что же тогда здесь есть? — Траффи? — подумав, выдаёт Луффи. Несколько секунд Зоро размышляет над ответом и, удовлетворённый, кивает, пропуская Луффи в палату. Сначала тот демонстрирует удивительные способности ориентироваться в полной темноте, а после спотыкается об ковёр и с грохотом летит на пол. «Ну, это точно Луффи», — про себя думает Зоро, до этого неуверенный в правдивости того, что ему, вполне возможно, привиделось. Громко чихнув, так, что, казалось, способны разверзнуться небеса, Луффи встаёт и, вспомнив, что он, к сожалению, не кот, передвигается по комнате, вытянув на расстоянии руки. Его ноги утыкаются в одну из кроватей, он опускается на колени и достаёт из-под кровати коробку свечей. Зажигает две из них, пожимает плечами и без даже самой обычной подставки крепит на тумбу. «Наверняка, очень дорогую тумбу», — успевает отметить Зоро. Стоит напомнить, что всё это происходит в кромешной тьме, а Зоро просто стоит в дверях, при этом не видя даже собственных ладоней, и ждёт, совершенно не понимая, что происходит (как, честно признаться, и большую часть всего остального времени). Пафосным щелчком пальцев Луффи зажигает свечи, а подошедший Зоро показывает, как нагреть их, чтобы можно было прикрепить к поверхности, и только тогда он, как уже и писалось выше, не раздумывая, ставит их на тумбу. Но это не спасает положения, вовсе нет. Темнота отступает, но едва ли для того, чтобы проиграть. Скорее, сейчас она занята перегруппировкой своих сил. — Раньше здесь было светлее, даже ночью, — вслух замечает Луффи, заворожённо глядя на огонь. — Никто ведь не будет искать что-то под кроватью, тем более в таком месте. Зоро, чувствуя себя невероятно потерянно, садится на кровать и практически силой заставляет сесть рядом Луффи. Эта потерянность накатывает на него волной высотой в милю. Она, кажется, просто испарилась на весь месяц, что они блуждали по далёким и абсолютно незнакомым местам, а теперь решает сполна возместить своё отсутствие. Каждый предмет в комнате кажется чужим и угнетающим, даже если Зоро толком не может ничего рассмотреть. И он понимает, что вся больница — до жути неприятное место, больше напоминающее логово маньяка, который, правда, не мучает и убивает людей, а лечит их. Хотя кто знает, что происходит этажом выше... Неожиданно оказывается, что среди всего чужого и чуждого единственным, за кого, как за спасательный круг, можно ухватиться, является Луффи. Зоро обхватывает Луффи руками и валится на бок. Тот по инерции продолжает болтать ногами, ожидая прибытия какой-нибудь мысли, но вместе с Зоро полностью забирается на кровать. В позе, больше напоминающей эмбрион, Луффи сильнее прижимается к нему спиной и, не найдя лучшего места для своих рук, кладёт их поверх рук Зоро, обнимающих его. Он хихикает и радостно улыбается, задирает голову на сдержанную улыбку Зоро, окрашенную в тёмно-жёлтый свет, но не видит её из-за подбородка. Волосы Луффи покалывают шею, его запах пота и морской воды моментально заполняет весь мир Зоро, но все мысли в голове в один голос убеждают его, что так быть и должно. Убеждать себя, что тебе не нравятся парни, откровенно поздно. Потому что вот он, парень, и если он не нравится, то Зоро не знает ещё слов, которые могли бы охарактеризовать состояние и вместе с тем не повергать в ужас. [1] Всё равно, что убеждать себя, будто рука, который ты лишился, всё ещё на месте. Только сначала ты прольёшь кофе себе на штаны. Кровать прогибается под их весом ещё сильнее, когда Луффи ёрзает на месте, пытаясь устроиться поудобнее. В это самое время Зоро ловит себя на мысли, что нестерпимо хочет спать. Глаза закрываются сами по себе, и Луффи в его объятьях, кажется, успокаивается, при этом имея явные намерения остаться на ночь даже при наличии другой кровати. Впрочем, соседняя кровать до сих пор не покрылась ощутимым слоем пыли лишь потому, что пыли в больнице нет как явления. — Зоро, Зоро, — шепчет Луффи, задрав голову. Создаётся впечатление, будто он намеренно разговаривает не с самим Зоро, а с его подбородком. — Ты ещё не спишь? Зоро недовольно открывает один глаз, больше похожий на трубу, которую для наблюдения используют на подводных лодках. Возмущённая «труба» окидывает происходящее критическим взглядом. Перед ней не происходит ничего. Зоро пытается опустить голову, однако безуспешно. — Не спи, Зоро, — то ли советует, то ли приказывает Луффи. — А мне ведь Робин всё рассказала, — заявляет он с самодовольной улыбкой, тонущей в темноте. — Что именно? — Про тебя. Уже изогнув бровь, Зоро вспоминает, что сейчас этот приём не работает. Он вздыхает, готовый слушать об очередной ерунде. Если бы всё, что Луффи рассказывали люди, он передавал Зоро, то сам бы Зоро, должно быть, в лучших самурайских традициях давно совершил харакири. — Что ты любишь меня. Зоро давится воздухом, а Луффи снова хихикает, хотя его смех похож на нечто среднее между «ши-ши-ши» и звуками сверчка. — Да ладно тебе, — улыбается Луффи. — После сегодняшнего дня кажется, что времени осталось совсем немного. — Не пугай меня такими странными разговорами. — Зоро отстраняется и глядит полным недоверия взглядом. Где-то в глубине его разума закрадывается мысль, будто Луффи всё-таки подменили. А ведь похитить Луффи, обладая некоторой долей хитрости, не так и сложно. В целях же самосохранения эти методы описаны здесь не будут. Опять же, достаточно обладать некоторой долей хитрости, чтобы прийти к ним самостоятельно. Шестерёнки в голове Луффи вдруг начинают вертеться. Если у вас возникла мысль, будто в его голове их всего две, где одна отвечает за драки, а другая за еду, то вы в корне неправы. В его голове тысячи и тысячи разных маленьких и больших шестерёнок, и не его вина, что чаще всего работают только некоторые. Вернее, в некоторой степени вина всё же его, но он делает это, уж поверьте, не специально. Он расправляет плечи, высвобождается из обхватывающих его рук и после ряда ловких, даже в какой-то степени отточенных движений оказывается верхом на откровенно сонном Зоро. — Эй, слезь с меня! — повинуясь ударившим в голову рефлексам, рычит Зоро и просыпается. Сразу после этих слов Зоро отмечает, что Луффи сидит слишком уж близко. Нет, не совсем так. Он находится крайне близко. Настолько близко, насколько Зоро никак не ожидал его увидеть. Это вводит его в некое затруднение. В основном, оно заключается в том, что Зоро не знает: сбросить ли с себя его вместе с заглядывающими в душу глазами или вообще не вмешиваться. В глаза, в прямом и переносном смысле, бросается тот факт, что пах Луффи действительно почти упирается Зоро в лицо. Это вносит в ситуацию... дискомфорт. — Ты чего творишь? — задрав голову, возмущается Зоро. — Эм, ну... Траффи... — «Траффи»... — слышно, как Зоро скрипит зубами. — Всё из-за него? Насколько сложно будет его убить? — Боюсь, что очень сложно, — задумчиво изрекает Луффи. — Я попытаюсь. Склонившись, Луффи осторожно касается чужих губ, и Зоро, неаккуратно взмахнув рукой, роняет на пол ближайшую свечу. — Фу, он скользкий! — А ты чего ожидал?! Парафин молчаливо капает со свечи. Её пламя, не способное поджечь ковёр, продолжает слабо гореть. Примечания: [1] Повергнуть в ужас Зоро с помощью слов не так уж и сложно. Иногда достаточно слова «закончилось», когда он только готов к настоящему веселью, а вся выпивка уже закончилась. Иногда Зоро можно испугать словом «пробуждение», обычно в те моменты, когда он ложится спать. Есть ещё несколько страшных слов, которые давно следует запретить, и среди них: ржавчина, голод, интеграл, запад, компас, усталость, бессонница, паралич, волшебник. [2] А бывает, что оказывается достаточно слова «любовь», когда он лежит на кровати, обнимая парня, которому он с каждым днём даёт всё меньше и меньше лет. [2] Если Зоро спросить по поводу слова «волшебник» (или равноценного ему «маг», а также множества других, характеризующих узкие специальности магии и волшебства), он предложит выкинуть его из всех словарей, а вместе него ввести в оборот определение «больной на голову ублюдок». Из альтернативного словаря Ророноа Зоро. «Волшебник — 1. То же самое, что и маг. 2. Шарлатан. 3. Больной на голову ублюдок, всячески провоцирующий драки. 4. Надеюсь, когда-нибудь он создаст себе петуха в заднице или фейерверк в ноздре.» «Монки Д. Луффи — тринадцатилетний полудурок (см. значение слова „полудурок"), но какой-то особенный полудурок. Это записывать не надо.» «Полудурок — идиот, которого нужно спасать из вечной задницы, называющейся „жизнь". Неизвестно, зачем полудурка спасают из раза в раз, но, видимо, это очень нужно.» «Магия — 1. Какие-то спецэффекты. 2. Готовка по кулинарной книге. 3. Пьянеть с бокала вина. 4. Брови себе нормальные наколдуй.»