***
Киллиану порой казалось, что он счастлив именно в те редкие минуты, когда, закончив работать, садится за ноутбук и, открыв вордовский файл, начинает писать, выстукивая по пыльным кнопкам истории, которые яркими бликами преследуют его уже пять лет. Но за все эти годы сюжет продвинулся лишь на жалкие пять страниц, потому что у него почти нет этого свободного и такого желанного времени. Чаще всего он открывает файл, хрустит пальцами, успевает набрать максимум предложение, и что-то происходит, будь то звонок друга, сообщение шефа или приход девушки. И все откладывается, путается в паутине опостылевшей ему рутине, но что он может сделать? Не закрыться же в четырех стенах и жить отшельником? Двадцать три — это только начало пути, все еще впереди. И вот он, поговорив с друзьями и пообещав пойти с ними на футбол, в очередной раз садится за свою книгу, которую он мечтает когда-нибудь просто взять в руки, просто понять, что он есть, пусть даже в маленьком тираже, пусть даже в самом задрипанном книжном, но есть. Разве это не главное для любого писателя? — Киль, ты дома? — слышится веселый женский голос, и он прикрывает на мгновение глаза, чисто механически вжимаясь в кресло, словно надеясь, что она его не заметит. Он молчит, стараясь еще что-то печатать, понимая, что тянуть история на двести страниц почти шесть лет -это слишком. Стучат каблуки, скрипит паркет, и он понимает, что девушка остановилась в дверях, но не может повернуться, слишком поглощенный историей. Именно сейчас его главный герой наконец должен встретиться с его будущей любовью. Такой момент, что отрываться на что-то постороннее как-то не хочется. Но тут девушка подскакивает к нему и, слегка оттолкнув от стола, забирается ему на колени, игриво глядя в глаза. Джонс отрывает взгляд от монитора и, окинув ее взором, присвистывает, ухмыльнувшись. — Воу! Ты просто красавица, Эмма. Боже мой, — он ведет рукой по ее ноге, улыбаясь и кусая губы. — Нравится? — Ты меня убиваешь, детка. Я тебя обожаю. — Надо же тебя баловать, — шепчет она, обняв его за талию, пока его пальцы кружат по краям ее кружевного черного белья и чулок. Ее загорелая кожа пахнет медом и специями, и ему сносит крышу, когда она, облизав губы, легко целует его в нос, насмешливо откинув с груди кудрявые пшеничные волосы. — Но ты, кажется, занят, — вдруг выдыхает Свон и, соскочив на пол, виляя бедрами, покидает комнату, не оглядываясь. Киллиан медлит, косит взглядом на ноутбук, проводит рукой по губам, молчит и в итоге, вскочив, бежит следом за ней, пока, не обхватив сзади на талию, не начинает покрывают ее шею жадными поцелуями, радуясь ее слабым рваным стонам. Они падают на кровать, смеясь и бормоча что-то абсолютно не важное, пока она торопливо снимает с него рубашку, а он любуется красотой ее почти обнаженного тела. И все отходит на задний план. И только в соседней комнате одиноко докручивается брошенный стул…***
— Эм, ты куда? — морщится он, когда слышит, как девушка носится по комнате, красясь и одеваясь. — Мы же спать хотели. — Я совсем забыла, — откликается она, прыгая на одной ноге, рискуя сорвать то ли шторы, то ли упасть. — Мы идем тусить. С ребятами еще неделю назад договорились. — Тусить? — кривит губы Киллиан, прикрыв глаза рукой. — У Дэйва повышение, он закатил вечеринку по-полной. Нам нельзя опоздать — ты же знаешь, как он радуется, если мы нарушаем правила его пунктуальности. — А без меня нельзя? Я только нашел время, чтобы писать… — Ты хочешь, чтобы я в клуб пошла одна? — вскидывает бровь Свон. — А если ко мне кто-то будет приставать? Или тебе уже все равно? — Эмма… — А что? А если нет — то потом поработаешь над своей книгой, она-то никуда от тебя не убежит. — Она уже пять лет никуда не бежит… — шепчет он, закрыв глаза и поджав губы. Приподнявшись на локте, он видит, как она красится, ярко, вызывающе, и понимает, что сейчас она именно такая — бесчувственная ко всему, равнодушная стерва. А ведь она может быть и другой… — Не шагает и даже не ползет. Стоит на месте в состоянии полной стагнации. Но блондинка словно не обращает на него внимания, натягивая красное облегающее платье и втыкая в уши большие тяжелые сережки. Внутри что-то лопается, и он задает давно волнующий его вопрос, не до конца понимая, зачем ему все это сейчас. — Эм, а ты когда-нибудь о чем-то мечтала? Вот чтобы всей душой, каждой клеточкой себя? — Я мечтаю успеть вовремя на тусу и при этом не выглядеть, как лохушка. И прийти с нормальным, адекватным парнем, без такой физиономии, как у тебя сейчас, — фыркает она, глядя на себя в зеркало. — И это все? — хмурится он. Свон закатывает глаза и без особого энтузиазма продолжает. — В детстве я любила играть на скрипке, и у меня даже, вроде, хорошо получалось. Мне прочили долгую и шикарную карьеру. Мне очень даже нравилось, я мечтала выступать на знаменитых сценах, принимать участие в концертах… — И что случилось? — он поднимается на локтях и внимательно смотрит на нее. — Что случилось? — недовольно хмыкает она. — Да жизнь случилась, Киллиан. И давай, поднимайся уже, мы почти опаздываем. Вечеринка. Алкоголь. Громкая, бьющая по ушам музыка. Ее смех над ухом. Запах пота и сигарет. Мигающие огни. Драйв и адреналин в теле. Крики танцующих. Чувство какой-то странной легкости.***
Никому не нужная рабочая диспансеризация, которую он раз за разом умудрялся пропустить или прогулять, сославшись на то, что только что был у врача. Но в этот раз не получилось. И сейчас, сидя за столом и ожидая врача, который должен принести результаты анализов, Киллиан только зевал, мечтая поскорее вернуться домой, выбросить все справки, что ему дадут, и сесть за книгу, ведь встреча так и не состоялась. Открывается дверь, и мужчина средних лет, внимательно посмотрев на него, тяжело опускается на стул напротив него. — Добрый день. — Здравствуйте, — отзывается Джонс, испытывая страшное желание прямо сразу забрать у него бумаги и покинуть этот белый кабинет. Врач молчит, изучающе глядя на него, перебирает в руках бумажки, кусает губы и хмурится, уперев глаза в стол. Так проходит несколько минут, и брюнет не выдерживает. — Простите, меня уже затыркали по Вашим кабинетам. Киллиан Джонс, прохожу диспансеризацию. Можно мне выписку, и я пойду? Мне осточертело тут сидеть. Мужчина медленно снимает очки и, облизав губы, смотрит ему прямо в глаза. — Киллиан, меня зовут Август Нолан, я заведующий онкологии в нашей поликлинике, и я должен Вам кое-что объяснить… — он делает паузу, следя за тем, чтобы парень не отрывался, и продолжает с тяжелым вдохом. — У Вас диагностирован рак поджелудочной железы в четвертой стадии. К сожалению, не операбельный. Анализы перепроверялись несколько раз, всеми возможными способами, чтобы не вышла чудовищная ошибка. Диагноз точен. Брюнет почти не слышит, что после говорит врач. В ушах словно набили вату или вставили беруши, потому что он видит, что тот открывает рот, но ничего не слышит. В голове все шумит, как при сильном ударе, мелькают черные точки, а все тело немеет, становясь дико тяжелым и неподъемным. Он словно превращается в манекен, который может только сидеть, глядя в одну точку, с силой сделать хотя бы редкий вдох. В ушах звенит, а комната, кажется, накренятся и начинает крутиться, заводя его в водоворот. — Киллиан Джонс, прохожу диспансеризацию, — шепчет он, облизав губы и подняв на врача мутные глаза. — Можно мне выписку… — Киллиан, — мужчина обрывает его, сглотнув, — Вы слышали, что я только что сказал? — он берет рентгеновский снимок и, показывая на него, начинает что-то объяснять, используя абсолютно непонятные на данный момент термины. — Погодите… — хрипит Джонс, — но я здоров. Этого… этого не может быть. У меня ничего не болит, я здоров, я хорошо себя чувствую, даже отлично! — Рак поджелудочной железы очень часто называют «молчаливым» или «тихим» заболеванием. Развитие опухоли почти не ощутимо, человек ничего не чувствует, соответственно даже не подозревает, а рак тем временем вступает в критическую фазу. У Вас как раз такой случай… Особенно если учесть, что, судя по справкам, Вы в последний раз были у врача больше года назад и не проверялись. — Как это убрать? Химиотерапия? Еще что-то? Я не очень во всем этом разбираюсь. — Болезнь, к сожалению, уже на такой стадии, что ничего сделать нельзя. По предварительным прогнозам у Вас максимум… — пауза, — один месяц. — Что?.. Месяц, месяц, месяц… Это слово крутится в его голове, и он старается вникнуть в него, но ничего не выходит. Все, что он может, это смотреть в глаза врача, который молчит, угнетая взрывающиеся нервы напряженной тишиной. — Месяц? Какой месяц? Вы… вы себя слышите? — хрипит он, тряхнув рукой. — Это же бред… — При курсах химии, может, чуть больше. Но эти «чуть больше» будут сопровождаться очень болезненными побочными эффектами облучения, начиная от жуткой тошноты до… — Бред! — рявкает Киллиан и, пнув стол ногой, отлетает к стене, зажав кулак зубами, часто моргая, чтобы скрыть слезы, которые, кажется, режут глаза, подобно лезвию. — Киллиан, — тихо произносит Август. — Может быть, мы можем позвонить кому-нибудь из Ваших родных или близких?.. — У меня никого нет, — рычит тот и, проведя рукой по волосам, собирает все бумаги и вылетает из кабинета, бросив через плечо, — с Вами все понятно. Ноги обивают все пороги, всех больниц, всех лечебниц, всех врачей, которых он только может найти. И везде одно и то же. Одни и те же слова, которые, словно кислота, разъедают его мысли, лишая сна и возможности здраво мыслить. Рак поджелудочной железы… 4 стадия… 5 недель — самый оптимистичный вариант… Метастазы… Рак, рак, рак… Даже химиотерапия ничего не даст… Нам очень жаль, жаль, жаль… И он кричит, во весь голос, запустив руки в волосы и не щадя связки. Кричит истошно, давясь своим воплем, давясь мыслями, которые окутали каждую его клеточку. Кричит надрывно, забываясь в этой боли, что сдавила все внутренности. Месяц, месяц, месяц… Он кое-как переступает порог квартиры, не в силах даже снять куртку и ботинки, и идет прямо к монитору, глядя на жирные буквы вверху файла.Роман «Нашими глазами»
И кусок текста, который он писал все эти годы, надеясь, что когда-нибудь у него будет время, чтобы закончить книгу, чтобы выпустить ее в свет, чтобы увидеть ее на полке магазина, чтобы исполнилась мечта… Время, время, время… Слезы льются по лицо, когда он снова и снова читает эти жалкие предложения, пролог, самое начало того, что существует в его мыслях. Что никогда не сможет достичь эпилога… — Киль, ты дома? — хлопает дверь, и по коридору стучат каблуки. — Комедия уже началась, иди скорее, пропустим начало. — Включается телевизор, и спустя минуту раздается ее первый смех. Какой-то надломанный, пустой, неискренний. Мерзкий. Едва ступая, он заходит в гостиную и смотрит на нее. Долго. Мучительно. Словно стараясь понять, как он мог впустить это в свою жизнь. Эту пустышку, эту… — Иди, садись, — бросает она между смешками, не глядя на него, — все пропустишь. — Эмма… — Да иди же — уже пропустил начало. Киллиан медленно подходит к ней и, выключив телевизор, смотрит на нее впритык, почти не дыша. — Эй, ну ты чего? — хмурится она. — Чего выключил? — вскинув глаза, она видит его пепельно-серое лицо и, сглотнув, поднимается на него. — Киль, ты чего? Что случилось? — она обнимает его и на секунду вздрагивает, когда понимает, что он холодный, словно статуя. — Эй, да ответь же ты! — она встряхивает его, бледнея. — Это конец… — выдыхает он, не глядя на нее. — Что? — фыркает она. — Эй, ты о чем вообще? — Я не люблю тебя. Да и, наверное, никогда не любил, — жестко и очень тихо произносит он, поймав ее взгляд. Она убирает руки и медленно отступает, глядя на него остекленевшими от ужаса глазами. — Сейчас я уйду, и пока меня не будет, ты можешь досмотреть свой фильм, но потом ты соберешь свои вещи и уйдешь. И чтобы я больше тебя не видел. Никогда. Это деньги на такси, — он всовывает в ее руку скомканные бумажки и, не посмотрев на нее, выскакивает из квартиры, не слыша ее тихие, нарастающие всхлипывания. А дальше начинается гонка. Кредит. Аптека и обезболивающие. Магазин, где он потратил едва ли не треть всех денег на продукты и воду, чтобы все время, что он будет сидеть в своей комнате, ему ничего не было нужно, чтобы его просто не трогали. А в голове бьется, бьется крошечный луч надежды, что, может, он успеет… Бросил все продукты в холодильник, перерезал провод телефона, приклеил на дверь с внешней стороны бумажку с надписью, что он уехал на несколько месяцев, закрыл окна, освободил место на стене возле стола и, отметив число через месяц, медленно опустился на стул, глядя на пока еще черный монитор. Я успею, успею, успею… Я должен…***
Дни шли, один за одним. Глаза болели от постоянного сидения перед монитором, тело зудело от сидячего образа жизни. Иногда раздавался голос Эммы, которая приходила по два раза в неделю, звоня в дверь, крича и ругая его. Но он ничего не слышал, полностью отказавшись от реальности. От реальности, в которой ему оставалось меньше одного месяца. Книга росла — двадцать, пятьдесят страниц, сто… Герои развивались, влюблялись, ссорились, боролись за жизнь… А он боролся с болью, которая с каждым днем становилась все сильнее. Постоянный кашель, головные боли, кровавые следы на платке, дрожащие руки и шум в ушах, мешающий концентрироваться. Но он не останавливался, глотая таблетки, трясясь и рыча, запрещая себе сдаться. Ведь времени и так мало, а ему еще нужно, нужно писать… И иногда совсем нет сил. Даже вдохнуть, даже открыть глаза. И он, лежа на полу, прижавшись осунувшимся лицом к стене, кашлял, давясь воздухом и ненавидя ту боль, что резала его, ненавидя каждую клеточку своего прокаженного тела, потому что эта боль, эта болезнь, эта зараза вставала на пути его мечты. почему он не заслуживает того, чтобы его мечта осуществилась? Нужно лишь еще совсем немного времени… Много времени… И когда проходит почти месяц, и желания продолжать бороться почти нет, и одиночестве ест едва ли не сильнее, чем сама боль, раздается грубый удар в дверь. — Киллиан! Киллиан, открой эту чертову дверь! Я знаю, я знаю, что ты там, что ты пишешь свою гребанную книгу! Открой дверь, или я вызову полицию, и она выломает ее! Открой ее, черт возьми! — кулаки стучат по двери, и глухие удары раздаются по погруженной в тишине комнате. Обессилев, Эмма прижимается щекой к двери, прикрыв глаза и тяжело дыша. — Я… я разговаривала с твоим врачом. Я… я все знаю… Киллиан, я знаю, что ты ее пишешь, знаю, что ты там… Открой мне, пожалуйста… Я… я была такой идиоткой… Мне так жаль, я… я не должна была тогда… Прости меня, пожалуйста… Я очень прошу тебя — открой мне, пожалуйста, просто впусти меня… Пожалуйста, пожалуйста… — ее голос сходит на нет, и она почти шепчет, крепко зажмурившись. Раздается неожиданно громкий щелчок в создавшейся тишине, дверь очень медленно открывается, и Свон на мгновение замирает, когда видит его в дверном проеме — белый, осунувшийся, с безумными глазами, заросший щетиной, с потрескавшимися губами и дрожащими руками, в мятой одежде. Ее рука непроизвольно тянется к губам, и она дрожит, скользя по его изломанному телу взглядом. Покачнувшись, Киллиан шагает вперед и, едва не упав, крепко сжимает ее в объятиях, уткнувшись лицом в ее плечо и крепко зажмурившись. Она сглатывает и обнимает его, как можно сильнее, сжав челюсти, чтобы не расплакаться. — Прости меня… — шепчет он, и она трясет головой, глотая слезы. — Ты ни в чем не виноват. Только я, только я… — обняв его за талию, она помогает ему зайти в комнату и закрывает за ними дверь, не отпуская его руку, пока он доверчиво, слегка прикрыв глаза, прижимается к ней.***
Прошла неделя… — Он подходит к загородному дому, долго смотрит на него, словно боясь сделать следующий шаг, потому что он не знает, чего ему ждать… — голова Киллиана лежит на коленях Эммы, которая, сидя на скамейке в парке и сжимая в руках ноутбук, печатает каждое его слово, быстро стуча пальцами по клавишам. С небрежно собранными волосами, в футболке и старых спортивных штанах, она очень отличается от той девушки, которой была все-то два месяца назад. Сейчас же ей все равно, плевать на то, как она выглядит. Иногда, в перерыве, пока брюнет кашляет, она изучает его из-под ресниц, отмечая, что изменилось за эти дни, побледнел ли он больше, более ли красные глаза… Сердце сжималось от каждого хрипа, исторгнутого его грудью, но она ничем это не показывала, не желая еще больше усугублять его тяжелое положение. — Нет, все не так, — вдруг трясет Джонс головой, поморщившись. — Он подходит к загородному дому и замирает, когда слышит громко льющуюся из окон музыку. Нет, тоже не то. Лишь к утру он… лишь к утру… — Лишь к утру? — шепчет Свон, поджав губы и стараясь не дрожать. — И лишь к утру он находит в себе силы… — кашель давит его, и мужчина, резко вскочив, отходит в сторону, сгибаясь пополам. Боль пронзает его живот, и он давится ею, тяжело дыша, нащупывает в кармане таблетки, которые летят во все стороны мимо его ладони. — Я так больше не могу… не могу… Мы нихрена не успеем… — Мы успеем, — твердо произносит блондинка, обняв его и уткнувшись лбом в его плечо. — У нас еще есть время. Мы успеем, слышишь? — Нет! — он бросает упаковку на асфальт и, ударив по ней ногой, выбегает на газон, крича во все горло. — Не успеем! Ничего не успеем! Как… как же больно! — он снова и снова рвет на себе волосы, хрипя в полную мощь своих легких, пока, пошатнувшись, на падает на траву. Эмма бросает все и, подскочив к нему, падает на колени, обхватив руками его лицо. — Киллиан! Киллиан! — она треплет его по плечу, и по ее перекошенному от страха лицо скользят слезы, но она почти не обращает на это внимание, вцепившись в его плечи. — Киллиан! — Да здесь я, здесь… — шепчет он слабо, приоткрыв глаза, и блондинка облегченно выдыхает, прикрыв глаза. Киллиан ложится на бок на траве, не обращая внимание на грязь, и Свон, сглотнув, опускается рядом, положив голову на траву в нескольких сантиметрах от его лица. Ее глаза с наполненной болью любовью глядят на его восковое лицо, потрескавшиеся губы, слабо дрожащие ресницы… — Я… я больше не могу… — сипит Джонс, приоткрыв глаза. — Ты должна закончить сама, слышишь? Ты должна закончить книгу. — Нет, — трясет она головой. — Ты сам закончишь. Сам. — Мы написали от силы две трети, а я уже все… Я кончился… — Нет, так не пойдет. Мы с тобой так не договаривались. Ты закончишь эту книгу, слышишь? Закончишь. — Дай мне слово, что ты закончишь ее. Пообещай мне. — Нет, — блондинка покачала головой, поджав губы. — Ни за что, слышишь? — резко вскочив на ноги, она на время теряется из поля его зрения, а потом, сев на траву возле него, кладет на колени ноутбук. — Он подходит к загородному дому и замирает, когда слышит громко льющуюся из окон музыку, — твердо произносит она, повернув к нему монитор. — Лишь к утру он… — И лишь к утру… — шепчет Киллиан. — И лишь к утру, — повторяет она. — И лишь к утру… — И лишь к утру… — И лишь к утру он… собравшись с силами, набирается смелости войти в этот дом, борясь со своими страхами, — сипло продолжает он, и Свон, развернув к себе ноутбук, начинает печатать, не отрывая глаз от монитора. Боль куда-то отходит, и Джонс диктует, следя за ее сосредоточенным лицом.***
— Написала? — едва слышно спрашивает он, лежа на диване, а Эмма, в метре от него, сидит скрючившись в том самом кресла, набирая за ним. — Убирая фотографию в фоторамку, он… — повторяет она последние слова. — Убирая фотографию в фоторамку, он не чувствует угрызений совести, или боли, или сожаления. Только тихое ощущение такого слабого и, кажется, почти забытого счастья… Точка, — выдыхает он, сглотнув. — С новой строки большими буквами — эпилог, — по его лицу растекается слабая улыбка, и Свон, облизав губы, вдруг широко улыбается, прижав пальцы к губам, и начинает смеяться, не в силах сдержать свою радость. — Ну, диктуй же, — выдыхает она, — мне самой интересно узнать, чем все закончится. Только секунду… Э-п-и-л-о-г… — Иди ко мне, — шепчет Киллиан, и Эмма, повернувшись, недоумевающе смотрит на него. — Так и писать? — Иди ко мне, малыш, — просит он, и она, улыбнувшись, залезает к нему на диван, крепко обняв за талию и положив голову на его грудь. Их ноги переплетаются, и она чувствует, как выравнивается его сбитое дыхание. — Мы справились… — шепчет брюнет, и она счастливо кивает, поцеловав его в колючий подбородок. — Эпилог сам себя не напишет. — Всего десять минут… — просит он, и Свон кивает. Несколько минут они лежат молча, пока она, грея его пальцы своими руками, иногда, едва ощутимо, касается губами его сухой кожи, продолжая прижиматься к нему, и он слабо улыбается, прикрыв глаза. — Спасибо тебе, — вдруг шепчет она. — За что это?.. — За книгу. Она получается, и я, кажется, понимаю суть твоего послания. — Да ну? Поделишься? — Напишем — и я расскажу тебе, о чем книга. — Ты мне расскажешь, о чем моя книга? — хмыкает она, и она кивает. — Еще десять минут, и будем дальше писать. — Желание женщины — закон, — улыбается он, слабо поцеловав ее в висок. Эмма удобнее ложится под его боком и позволяет себе прикрыть уставшие глаза всего на минуту, чтобы просто отдохнуть. Сон затягивает ее, и она теряется, перестав ощущать его тело.***
Когда она открывает глаза, то понимает, что что-то не так. Киллиана нет рядом, она одна на диване. — Киллиан? Вскочив, Эмма оглядывается, стараясь понять, что произошло. Сердце начинает бешено стучать, и она прижимает руку к губам, боясь лишний раз вдохнуть. Она проверяет ванную, туалет, другие комнаты, но его нигде нет. Страх подступает к горлу, и она снова и снова зовет его, мечась по квартире. — Киллиан! Киллиан! Вдруг она замечает возле включенного ноутбука записку и, взяв ее в руки, понимает, что это письмо, адресованное ей. Быстро проскользнув по нему глазами, она трясет головой, не желая верить в то, что он ей написал. Посмотрев на монитор, она видит написанное крупными буквами слово «конец», и все внутри обрывается. — Нет, нет, нет… Нет! Рядом на столе лежат стопки денег, на который прилеплены бумажки со словами «издательство», «на рекламу» и «тебе на жизнь». Она понимает, что он задумал, и, хлопнув дверью, не заботясь о своем внешнем виде, вылетает на улицу, чудом не попав под выезжающую со стоянки машину. — Киллиан! Киллиан! Она бежит по району, оглядываясь и спотыкаясь, крича его имя во всю глотку, не зная, куда ей бежать и что делать. Он мог пойти куда угодно, и она скользит взглядом по улицам, словно надеясь, что он не успел далеко уйти. Лес, дорога, дом, улицы, машины… Где, куда он мог пойти? — Киллиан! — снова кричит она, обхватив себя руками, сжимая в кулаке его письмо. И бежит по улицам, пугая прохожих своим бледным перекошенным лицом. Бульвары, улицы, прохожие, мосты… Обессилев, она сползает по поручням моста, уткнувшись лицом в колени и плачет навзрыд, трясясь всем телом. Потом очень медленно расправляет письмо и снова читает его, уже медленнее, впитывая каждое слово.Прости, что пришлось уйти именно так, но это было необходимо. Мне нестерпимо жаль, что я не услышу твое мнение о нашей книге, но, как мне кажется, ты поняла все правильно, как поймут и читатели. Два месяца назад я сказал, что не люблю тебя. Это неправда. Я хочу, чтобы ты знала — на этой земле для меня нет более родного человека, чем ты. Ты мое сердце, моя душа, мое спасение. Без тебя эта книга и ее послание не имело бы никакого значения. Спасибо тебе, малыш. Я очень тебя люблю…
Эмма улыбается сквозь жгучие слезы и, кусая губы, прижимает письмо к груди, словно желая сохранить его больше, чем просто в руках — в своем сердце, в самой себе, как частичку того, кого она полюбила больше всего. Киллиан медленно идет по ярко освещенному солнцем лесу, подставляя под его лучи бледное и осунувшееся лицо, улыбаясь изо всех сил, радуясь тому, что у него еще есть этот день, эта минута, эта секунда, когда он еще может радоваться жизни, радоваться тому, что он жив, что его сердце бьется, что он еще видит этот мир, который так любит и в котором он был счастлив творить. Он успел.***
Небольшая уютная гримерная. Девушка, поправив легкие сережки, осторожно вытаскивает из футляра скрипку, смычок, и, глубоко вздохнув, поднимается со своего места и покидает комнату, плотно закрыв за собой дверь. Где-то слышится торжественный голос: — Прошу приветствовать на нашей сцене дебютантку. Эмма Свон. Скрипка. Раздается красивая музыка, словно пронизанная чем-то большим, чем просто вдохновением. На обычном красном столе, рядом с пустым футляром, покоятся ноты, обычная пудра и книга в белом переплете. Глаз, в глубине которого бушует море, пронзает насквозь, а внизу, витиеватыми буквами, вьется надпись:«Нашими глазами».