То, что осталось за кадром

      Киллиан не знал, когда именно влюбился в Эмму Свон. Может, это случилось в первом классе, когда впервые увидел ее на линейке, а, может, всего месяц назад, на репетиции выпускного, когда она, хохоча, цеплялась за плечи своего тупого качка-бойфренда, который до нереальности глупо пытался танцевать вальс. А он, пряча улыбку, смотрел, как она двигается, как улыбается, как изящно убирает волосы с лица, как жмурится, когда Нил, в который раз опозорившись и наступив на ее аккуратненькие босоножки, пытается поцеловать ее в щеку, так как в губы она не дается.       А, может, так вообще было всегда. Говорят же, что есть такой человек, который предназначен тебе судьбой, а вот найдешь ты его или пропустишь — твоя проблема. Жизненная, так сказать, цель. Так вот Джонс был уверен, что Эмма — его человек. Только его, потому что ни к одной другой душе его не тянуло с такой силой, как к ней. Он рисовал ее, сотни раз. Дома, на уроках, в парках, смешивал краски, рвал, склеивал, развешивал по потолку и часами лежал на грязном полу своей замусоренной, темной комнаты, глядя немигающим взглядом на сотни фотографий, зарисовок и вырезок.       Как-то он стащил ее платок, еще пару лет назад, и он до сих пор лежит в его кармане, как талисман. Запах ее апельсиновых духов уже, естественно, давно выветрился, но это было не важно. Это было как наваждение. Он грезил ею, не спал сутками, дежуря в кустах через дорогу от ее дома, приходил на вечеринки, которые она не пропускала, заглядывая в окна, стараясь убедиться в том, что она в порядке.       Он обожал её издали, а она и не подозревала, что он не сводит с неё серьёзных горящих глаз, стоит лишь ей отвернуться. Случайно сталкиваясь с ней взглядом, он замирал, боясь отвести глаза, боясь покраснеть и сдать себя с потрохами. Но она, кажется, каждый раз смотрела мимо него, даже не видя, и, поправив волосы, снова поворачивалась к друзьям, заливаясь громким звенящим смехом.       — Он к тебе неровно дышит, — в который раз усмехнулась Руби, мешая в стакане виски вперемешку с апельсиновым соком.       — Кто? — Эмма подняла на нее удивленный взор, и подруга усмехнулась, подбородком указав на дальний столик столовой.       — Этот, как его там… Я даже имени этого парня не запоминаю, больно он стремный.       — Киллиан, — прошептала блондинка, скользнув по нему взглядом, и отвернулась, уткнувшись в свою тарелку, — и с чего ты решила, что я… я ему нравлюсь?       — Ты ему не нравишься, Эм, — фыркнула Реджина, опустившись на скамью рядом с ней, с грохотом поставив поднос с едой, — он одержим тобой, подруга. Он псих.       — Не похоже…       — Он наркоман, — заверил ее Дэвид, пожав плечами, — это уже всем известно. Это было еще понятно, когда он стал приходить таким белым. Да еще и куртки с длинными рукавами. Закрывает следы от уколов.       — Хорошо, если не порезов, — поежилась Лукас, облизав губы, и испуганно покосилась на парня в углу. — Как вообще такому разрешают учиться с нормальными людьми? Наркоши же все того, ненормальные. Вдруг ему крышу сорвет на уроке, и он притащит пистолет?       — Не перегибай палку, Руб, — хохотнул Нил, вклинившись между Реджиной и Эммой, грубо оттолкнув шатенку, — такому чокнутому никто даже сигареты не продаст. Привет, сладкая, — он сгреб Эмму в охапку, звонко поцеловав ее в губы.       Где-то позади раздался омерзительный скрип, и сразу несколько голов повернулись в сторону шума, с удивлением и нескрываемой насмешкой провожая худощавого парня с темными волосами, выбивающимися из-за натянутого на самые глаза капюшона. Свон облизала губы, провожая его напряженную, тонкую фигуру дольше всех, до самого поворота, пока он не скрылся из вида.       — Я все равно не понимаю, с чего вы это взяли, — просипела она, попытавшись отодвинуться от парня, который буквально вжал ее в свой бок, касаясь губами ее щеки, — мы даже ни разу толком не говорили.       — А для психов знакомство и не нужно, — фыркнул Нил, отправив в рот кусок картошки, — зачем? Главное, что он тебя видит, слышит, может, даже подпольно фоткает. А потом дома лежит и дрочит на тебя в своем свинюшнике.       — Нил! — покраснела она, пытаясь встать, но он грубо усадил ее на место, сжав ее плечо, и засмеялся. — Прекрати!       — Да ладно тебе. Ну прости, кис, — он потянулся к ее губам, поцеловав ее плотно сжатые губы, — перегнул палку, бывает. Но я реально готов поспорить, что он даже ни разу ни с кем не трахался, потому что тебя ждет. Для тебя его роза цвела! — гаркнул он и засмеялся, довольный своей шуткой, и другие подхватили, улыбаясь очередной сплетне и издевке.       — Я не голодная, — решительно произнесла Эмма и, оттолкнув его руку, вышла из-за стола, подняв поднос, к которому она даже не притронулась, — вы сидите, а я пойду лучше прогуляюсь.       — Конечно, детка, — цокнул языком Кэссиди и, сжав ее запястье, остановил, заставив повернуться к нему, — но имей в виду: отсосешь ему — упадешь на самое дно.       — Да пошел ты! — выругалась она и решительно зашагала к выходу, бросив поднос на стойку, смаргивая слезы.       Внутри все горело от беспочвенного оскорбления, от обиды, беспомощности. Миновав лужайку, она с размаха кинула сумку под дерево и, упав на траву, прижилась спиной к стволу, закрыв лицо руками.       Она не любила плакать, не любила срываться, кричать, показывать любые эмоции, кроме радости и счастья, потому что она слыла веселой девушкой, душой компании, которая никогда и ни за что не унывает. Но сегодняшняя ссора была для нее, как пощечина, и она, не понимая, почему ей так больно, никак не могла успокоиться, забыв о времени.       — Держи, — послышался едва слышный голос где-то совсем близко, и она, подняв испуганные, заплаканные глаза, увидела Киллиана, который протягивал ей носовой платок. Сглотнув, она медленно протянула руку и вздрогнула, почувствовав холод его кожи.       — Спасибо… — прошептала она, вытирая глаза, и замерла, увидев на кончике материи инициалы. — Это ведь… это мой платок, — она снова изумленно посмотрела на него, — я вышивалиа эти буквы.       — Ты уронила его три года назад, — кивнул он, жадно впитывая ее лицо, потому что так близко он видел ее впервые, и, казалось, не мог надышаться этой близостью, боясь даже моргнуть или вздохнуть лишний раз, чтобы она не исчезла в дыму его воспаленного разума. — А я поднял, — она не нашла, что ответить, и только облизала губы, чувствуя себя до боли неловко. — Почему ты плакала?       — Так… — отмахнулась блондинка, поджав губы, — поссорилась со своим парнем…       — Нилом Кэссиди, — кивнул он, и она снова кивнула, немного испуганно, с опаской глядя на него. — Он не достоин тебя.       — Скорее я его не достойна. Он богатый, из хорошей семьи, а я…       — Деньги и связи ничего не значат, — резко оборвал ее Джонс, так же испытывающе глядя на нее, словно проникая этим колючим, немного странным взглядом в ее душу, карябая ее, разбереняя раны.       — На-наверное, — сглотнула Свон и, покачав головой, поднялась на ноги, отряхивая юбку, — ладно, я… я пойду, и так уже начался урок.       — Я хочу тебе кое-что показать, — вдруг решительно произнес он, словно собравшись с силами, — у меня дома.       — Я… я не знаю…       — Пожалуйста… Эмма, — ее имя прозвучало как-то странно в его губах, и она даже замерла, на секунду забыв, как дышать. Потом, поняв, что почему-то не может сказать сейчас «нет», кое-как кивнула, облизав губы.       — Хорошо…       — Я буду ждать тебя после восьмого урока на парковке, — она ожидала хотя бы малейших изменений в его лице или голосе, но он, казалось, был просто не способен на какие-либо эмоции.       — Хорошо, — снова кивнула Эмма и, прижав сумку к груди, торопливо идя к школе. В какой-то момент не выдержав, она обернулась, чтобы еще раз посмотреть на этого странного парня, который одновременно вызывал у нее ужас и любопытство. Но его уже не было, и ветер, казалось, даже не колыхал листья старого дуба, под которым они разговаривали всего минуту назад.

***

      — Спасибо, что пришла, — произнес Киллиан, пропуская ее в свою комнату, и Эмма, в сотый раз за последние полчаса облизав сухие губы, кивнула, стараясь выдавить улыбку, но ей показалось, что вышло не очень.       — Не за… ох! — не сдержалась она, оглядевшись, и даже замерла, не в силах сдвинуться с места.       Она была везде. На потолке, на стенках, в фоторамках, на разбросанных по всей комнате листках бумаги, на кусках дерева. Все остальное же было черное, делая комнату еще мрачнее: темная мебель, темное, всклокоченное постельное белье.       — Я тебя испугал? — спросил Джонс, заставив ее вздрогнуть, и девушка покачала головой, надеясь, что не побледнела.       — Просто… удивил.       — Вот, что я хотел показать, — продолжил он и, подведя ее к столу, снял черную материю, которая прикрывала листок бумаги, на котором тремя тонкими ручками — синей, черной и красной — был нарисован ее портрет. Свон даже замерла, не в силах вздохнуть, осторожно проведя рукой по рисунку.       — Это… это ты сделал?       — Я. Почти три года рисовал.       — Три года? — она изумленно выдохнула. — Но как…       — Следил за тобой каждый день и вносил новую деталь в рисунок. Поэтому здесь ты — настоящая, тут ты за всю свою жизнь, собранная по маленькой черточке. Такой я вижу тебя каждый день.       — Но я… я не такая, — прошептала Эмма, проведя рукой по идеальным губам, снова настоящим ресницам, блестящим глазам, — я хуже…       — Для меня ты такая, — прошептал он с хрипотцой.       Медленно повернувшись, она подняла на него немного испуганные глаза, вглядываясь в его бледное лицо, такое чужое и незнакомое, но в то же время почему-то цепляющее. Подняв руку, Эмма сняла с его головы капюшон, коснувшись темных, сальных волос, и немного отвела их в сторону, ловя взгляд нереально-голубых глаз, слишком глубоких, чтобы выдержать их взгляд.       Бледный, настолько бледный, что кажется буквально серым, худой, практически безэмоциональный, с потрескавшимися сухими губами, выступающими венами. Он был каким-то странным, словно не из ее мира, но она не могла перестать смотреть на него.       А потом вдруг поняла, что целует его. Почти испуганно касается сухих губ. Но, поняв, что он боится гораздо сильнее, она, набравшись смелости, подалась ближе, положив руки на его худую грудь, где сердце бешено отбивало сумасшедший ритм. И все утонуло в его неловкости, напряженности, ее попытке быть смелее, хотя она боялась не меньше его. Неожиданно холодные простыни почему-то обжигали, и она даже зашипела, когда ее спина коснулась них.       Какие странные, нервные движения, шепот, напряженный смех каждый раз, когда они путаются в одежде, пытаясь не расцеплять поцелуй, но в то же время страстно желая убрать мешающую одежду. И она не знала, что она творит, просто не понимая этого, но в то же время не в силах остановиться.       И когда он, застонав, опустился на другую половину кровати, она лишь поджала губы, понимая, что не скажет ему никогда, что сама почти ничего не почувствовала. Это был его первый раз, она поняла это по бешеному страху в ставших слишком большими синих глазах и просто не могла себе позволить сказать что-то плохое.       Собравшись с мыслями, Эмма посмотрела на брюнета и, убедившись в том, что он уснул, торопливо оделась и выскользнула из комнаты, стараясь двигаться как можно тише. Дом хранил молчание, словно они были единственными его обитателями, и она, боясь шуметь, боясь потревожить эту тишину, выскочила на улицу, вытирая непрошеные, ненавистные слезы.       — Дура, дура, дура…

***

      — Я не видела тебя вчера на вечеринке, — подлетела к ней на следующий день Руби, поправляя очередную модную прическу, — приболела?       — Не хотела идти, — неловко отозвалась Эмма, поджав губы, — да и что там может быть нового?       — Ну, знаешь ли, мой поцелуй с Нилом на спор зажег всех! — засмеялась она, но ее улыбка медленно угасла, когда она посмотрела на побледневшую подругу. — Эй, ты чего? Это же шутка, просто прикольнулись.       — Да, конечно, — кивнула та, отвернувшись, — ладно, увидимся в классе, — и зашагала по коридору.       — Эм, не обижайся!       — Что ты, никаких проблем…       Уже подходя к классу, Свон, не глядя под ноги, погруженная в свои мысли, воскликнула от изумления, когда со всего размаху влетела в чью-то широкую грудь. Книги выпали из ранца, который она прижимала к груди, и она, испуганно подняв глаза, сглотнула, увидев встревоженный взгляд Киллиана, который, торопливо собрав учебники, протянул их ей.       — Ээ… Спасибо, — протянула она, покраснев.       — Ты вчера так быстро ушла, — оборвал он ее, кусая губы, — я сделал что-то не так? Тебе больно?       — Нет, что ты… — тряхнула она волосами, глядя куда угодно, только не на него, — просто было поздно. Меня ждали дома.       — Давай погуляем сегодня где-нибудь. Или сходим в кино.       — Киллиан, я…       — Или сходим на пруд. Я слышал, открыли выставку. А еще есть…       — Киллиан, — она решительно оборвала его, кусая губы, — не надо, хорошо? Просто не надо.       — Но почему? Мы же теперь…       — Нас нет, о, ради Бога! Я… я не знаю, почему сделала это вчера. Просто… мне стало жаль, и… и все слишком далеко зашло. Но это было всего один раз, слышишь? Для меня это было на один раз. Забудь, просто забудь о том, что вчера было, потому что больше я никогда не допущу чего-то подобного. И прекрати преследовать меня, — добавила она, стараясь, чтобы губы не дрожали, — иначе мне придется сообщить об этом в полицию. Пока, Киллиан, — выдохнула она и, развернувшись, торопливо зашла в класс, не оборачиваясь.       Сердце бешено колотилось в груди, и страшно хотелось плакать от ее жестокости, но она сдерживала эмоции, как всегда кивая и улыбаясь одноклассникам. Это пройденный этап, просто ошибка, о которой она забудет раз и навсегда.

***

      В тот же вечер она уехала с друзьями в загородный дом, договорившись с учителями, так как к выпускному они уже подготовились, а занятий уже толком и не было.       Вернувшись уже в день выпускного, девушки разбежались по салонам красоты, делая прически, макияж и маникюр, смеясь каждый раз, как представляли, как парни будут реагировать на их соблазнительные платья. Они знали, что этот день очень важный, он отложится на всю жизнь, и поэтому готовились особенно тщательно, добиваясь, чтобы каждый локон лег идеально.       В огромном зале набралось столько народу, что пришлось открыть даже спортивный зал, чтобы перенести туда часть столов и сидячих мест. Выпускники смеялись, радуясь, что покидают это пристанище Ада, родители, гордясь своими чадами, украдкой вытирали слезы и вспоминали собственные выпускные.       В какой-то момент на сцену, привлекая всеобщее внимание, вышел директор, немного бледный и осунувшийся. На его жалкие три волосинки на лысине было вылито столько геля, что он выглядел донельзя смешно, каждую минуту проводя по голове уже мокрым насквозь платком. Дождавшись, пока все повернуться к нему и замолчат, он начал, стараясь говорить спокойно, но было видно, как он волнуется.       — Ребята, я понимаю, что сейчас не время об этом говорить, но я понимаю, что и промолчать нельзя. Сколько раз мы проводили уроки и лекции, на которых объясняли, почему нельзя пить, курить и употреблять наркотики. Я был уверен, что до вас дошел весь ужас последствий этих вредных привычек, но, кажется, вам нужен наглядный пример, чтобы вы раз и навсегда запомнили, от чего мы стараемся вас оградить, — заинтересованные, ученики молчали, переглядываясь и непонимающе пожимая плечами. Выждав немного, мужчина продолжил, проведя языком по губам. — Два дня назад вашего одноклассника Киллиана Джонса нашли мертвым в его доме. Причина: передозировка таблетками и наркотическими веществами. Как показала экспертиза, перед смертью он долго мучился. Я понимаю, что это ужасно, говорить такие вещи на празднике, но я настоятельно прошу вас проникнуться этой проблемой и не повторять судьбу вашего одноклассника.       Уже не слыша его последние слова, Эмма, пробираясь через толпу, выскочила на улицу, тяжело дыша. Слезы жгли глаза, сердце бешено стучало в груди, и она, давясь рыданиями, упала на колени, закрыв лицо руками. Мысли путались, подсовывая в ее голову его улыбку, взгляд, прикосновение, его голос, ласкающих слух каждый раз, как он произносил ее имя.       Эмма…       Ей стало дико, и она, сняв обувь на каблуке, бросилась по дороге к дому, не оборачиваясь, хотя была уверена, что скоро ее начнут искать. Но сейчас она просто не хотела никого видеть, даже слышать, слушать, хотела просто погрузиться в тишину, ненавидя себя все сильнее с каждым вздохом.       Подойдя к дому, она, подняв глаза, увидела, что на подоконнике ее окна лежит черный камень, в самом углу. Войдя в дом и бросив обувь, Свон зашла в свою комнату и, распахнув окно, увидела, что камень придерживает в несколько раз сложенный листок бумаги. Заранее догадываясь, что она увидит, девушка подошла к столу и осторожно раскрыла помятый рисунок.       Это была она. Та самая работа Джонса, на которую он потратил столько лет, сил, вдохновения и усилий, стараясь до малейшей черточки передать ее душу, ту девушку, какой он ее видел. Я хуже… Слеза не давали нормально видеть, и она провела рукой по глазам, чувствуя, как внутри все сжимается, когда она увидела приписанную внизу рисунка фразу.

Для меня — нет.