Механизмы Фрэн

      Перебросив обручальное кольцо медсестры через забор и надеясь, что она решит, что случайно потеряла его во время прогулки, дети взялись за руки и отправились в путь домой.       Ваня шел вприпрыжку, радостно улыбаясь и без остановки щебеча на разные темы; Яо была чуть более спокойна, улыбалась и иногда вставляла короткое и согласное «ару» в поток речей друга; а над головами детей все плотнее и плотнее переплетались ветви деревьев, и вскоре небо едва можно было разглядеть; а Яо начали терзать сомнения.       — Ваня, ару…       — И там был торт, такой шоколадный, словно в него замешали весь шоколад в мире! И мы все трое покрылись сыпью, но все равно съели весь торт за один вечер, а он был огро-омный!.. Чего, Яо?       — Куда идем, ару?       — Домой идем! А потом мы с папой ходили через дорогу, и там я кушал десерт из такой вкусной белой штуки, похожей на зубную пасту, и фруктов… Это было так вкусно, что потом я пытался есть зубную пасту, но почему-то мне не понравилось…       — Ваня, а ты знаешь, где дом, ару?       — Конечно знаю! И вот я думаю: может быть, это была неправильная зубная паста?       — Ваня, ару…       Они шли; лес сгущался, деревья росли все ближе и ближе друг к другу, а тропинка становилась все уже, пока не исчезла вовсе, и дети пошли по земле, спотыкаясь о торчащие из нее корни деревьев; и кругом звонко пели лесные птицы, царила полутьма, и Ване казалось, что они оказались в прекрасной и доброй сказочной роще; а вот Яо не оставлял страх.       — Ты знаешь сказку о Белоснежке? Мы с тобой — Белоснежи! Только вместо семи гномов у нас будут мама и папа, да?       — Да, ару…       — Ах, ну что ты такая напряженная? Все хорошо! Буквально пару шагов, и мы уже будем дома!       Яо улыбнулась, стараясь поверить в слова друга, но это было нелегко. Минула четверть часа — а лес вокруг даже не думал редеть.       Наконец, Яо не выдержала, и спросила:       — Из какого Ванечка города, ару?       — А? Города? Город, город… Я знаю, из какого я города! Я знаю, просто забыл! Вот сейчас мы туда придем, и ты прочитаешь!       Яо нахмурилась; она вполне понимала, что если Ваня не знает, откуда он, то и знать, куда идти, он не может.       — А где город, ару?       — Где? За лесом!       — А где, за лесом, ару?       — Ну что ты привязалась? — замахал руками мальчик. — Какое тебе дело?       — Ваня, ару, — Яо остановилась, хмуря брови и скрещивая руки на груди. — Ваня, куда идем, ару?       — Домой, дурочка!       — Ты не знаешь, где дом, ару.       — Все я знаю! Дом за лесом!       — Ты не знаешь, где у леса конец, ару.       — Глупая девочка, — Ваня снисходительно улыбнулся. — Всем известно: если идти все время прямо, то лес закончится!       — А потом, ару?       — Потом? Потом я спрошу у кого-нибудь: «Здесь живет Ваня?», и кто-нибудь ответит: «Да, Ваня живет здесь!». Вот!       — А если ответит, что не здесь, ару?       — Тогда я спрошу: «А где живет Ваня?», и кто-нибудь покажет нам, куда идти.       Девочка покачала головой.       — Не сработает, ару.       — Почему?       — Люди не знают, где живет Ваня, ару.       — Ладно! Ладно! Тогда я спрошу, где желтый дом!       — Желтый дом, ару? — удивилась девочка. — Зачем тебе туда, ару?       — Я там живу!       — Нет, ты оттуда сбежал, ару.       — Да нет, я сбежал из психушки, а в желтом доме я живу!       Она вздохнула покачала головой, и села на землю, прижав колени к груди. Ваня удивился, не поняв, что с ней, но тоже сел, напротив.       — Что такое, Яо?       — Ты не знаешь, куда идти, ару.       — Нет, я знаю!       — Врешь, ару.       Ваня смутился, разозлился, нахмурился; но затем вздохнул, взял себя в руки, и попытался найти компромисс:       — Тогда, может быть, будем искать дорогу к тебе?       Девочка нахмурилась и побледнела, отведя взгляд.       — Нет, ару.       — Почему?       — Не хочу туда, ару!       — Там твоя мама.       — Мама умерла, ару.       Ваня почесал в затылке, вспоминая, что что-то такое Яо точно рассказывала, но он знал о ее жизни уже столько, что окончательно запутался во всей этой информации.       — Да… Но ты говорила, она четыре раза выходила замуж.       — Пять, ару.       — Пять! Но потом она умерла?       — Умерла, ару.       — И с кем ты жила?       — С папой Кику, Кику, ЕнСу…       — Толпа!       — Да, ару.       — И без мамы?       — С мачехой, ару.       — А ты скучала по маме?       — Нет, ару.       — Как это так?       — Я ее не люблю, ару.       Ваня не знал, как это — не любить маму — и в тайне даже осуждал подругу за эти слова. Для Ванечки мама была чем-то святым и непременно замечательным, горячо любимым, родным, драгоценным; и никакие другие варианты отношений с матерью, по его мнению, попросту не могли существовать.       Но, опасаясь ссоры, он не стал ничего об этом говорить, только откинулся на спину, подняв ноги вверх, раскинул руки, и, поразмыслив, запел:       — Я спрашиваю у ребенка в желтых ботинках: «Сколько тебе лет, малышка?».       Едва услышав эти слова, Яо вдруг вскочила, подбежала к Ване, и оперлась руками на его вытянутые вверх ноги.       — Ваня, ару?       — Что?       — Эта песня, ару! Откуда ты ее знаешь, ару?       — В школе учил, а что?       — Это не просто «песня», ару! — засмеялась девочка радостно. — Это гимн, ару!       — Гимн?       — Да, ару! Гимн города, где я живу, ару. И где, видимо, живешь ты, ару!       — Правда? Выходит, мы из одного города?       — Выходит, ару!       — И теперь мы знаем, куда идти?       — Нет, ару, — вздохнула Яо. — Может быть, мы знаем город, но нужны еще район, улица, дом, ару…       — Дом Вани!       — Ах, ару…       Она помогла другу подняться, отряхнула его спину от налипшего на одежду мха, и взглянула на росшее рядом дерево.       — Ладно, ару… Найдем людей, ару! А там решим, ару…       Ваня улыбнулся, взял подругу за ручку, и уверенно повел ее в лесную глубь.       Какое-то время дети шли молча, думая каждый о своем, но Ваня не любил молчание и тишину, мучился, она его тяготила; и потому, пораскинув мозгами, он решил заставить Яо поговорить.       — Яо! А ты ведь приезжая?       — Да, ару.       — А откуда ты?       — Не помню, ару.       — Вот как, — Ванечка нахмурил бровки. — Давай попытаемся угадать! Это далеко?       — Наверное, ару.       — Там тепло и солнечно?       — Не знаю, ару.       — Ну, может быть, ты из Африки?       Она покачала головой.       — Нет, ару.       — М-м… Что еще есть, кроме Африки? Может быть… Может быть… Япония!       — Нет, ару, — Яо скорчила некрасивую гримасу и отвернулась. — Только не из Японии, ару! Папа Кику из Японии, ару.       — Хорошо, хорошо, не из Японии. Тогда… Что там еще есть, в этой Азии… Знаю! Знаю, точно знаю! Ты из Америки! Ты америчка!       — Америка, ару, — задумалась девочка. — Может быть, ару…       — А Америку открыл Колумб! — похвастался знаниями Ваня.       — Кто это, ару?       — Мама говорила — мореплаватель… Но я уверен, это был русский!       — Русский, ару?       — Да, да, русский! Я тоже русский, я из России! Правда, я там не родился, но все равно оттуда! Мама много рассказывала мне о ней, о родине…       — Родине, ару, — тихо повторила Яо иностранное слово, и робко попросила:       — Расскажи больше, ару.       — Больше? Ну, я никогда там не был… Но я уверен, что там очень здорово, хорошо и тепло! Мама говорила, что раньше там было много храмов — это такие места, где темно, странно пахнет, и люди жгут свечи и рыдают. В моем городе тоже есть храм, но он далеко от дома; и по воскресеньям мы с мамой ездили туда, почти час на трамвае; она плакала, очень долго плакала, а я рассматривал страшные картинки на стенах; а потом, когда мама наплачется, мы выходили из храма, и она покупала мне кренделек — только ради кренделька я туда и ездил… А ты, Яо, ходила в храм?       — Нет, ару. Я не христианка, ару.       — А кто же, если не христианка?       Она пожала плечами, Ваня пожал в ответ, и продолжил рассказывать.       — Россия — это такое большое и очень красивое, там озера, леса, небо… И мама учила, что каждый русский, во что бы то ни стало, должен любить Россию, и бороться за нее до последней капли крови! И я очень ее люблю, хоть никогда и не видел, и даже, честное слово, умру за Россию. Знаешь, даже слово кажется мне таким, понимаешь, родным, драгоценным… Это тебе не абы что, это — Россия! Мама рассказывала, что там очень хорошо, и много храмов — я уже говорил; но сейчас храмов уже не осталось, и людям негде плакать, поэтому они плачут дома, и многие уезжают в другие страны, где можно плакать в храме — и мама с папой тоже уехали когда-то, когда меня еще даже не было, и еще ни разу не ездили туда… Но мы с тобой, Яо, непременно съездим, и в мою Россию, и в твою Америку, и пойдем плакать в храм…       — Я и без храмов много плачу, ару.       — Ну, в храмах это делать веселее! Ну, Яо, ты согласна отправиться со мной в Россию? В Москву! Нет, в Киев! В этот… Как его… Новгород? Скажи, согласна?       Разумеется, она не могла ему отказать.       — А что ты помнишь об Америке?       — Ничего, ару.       — Как это так?       — Вот так, ару.       — А… А там есть храмы?       — Не знаю, ару.       — А озера?       — Не знаю, ару.       — Горы?       Она пожала плечами, и Ваня, устало вздохнув, надулся, обижаясь на то, что девочка не поддерживает диалог, и замолчал.       Они шли, пробираясь по лесу; несколько раз Яо запнулась и порвала колготки на коленях, разодрав кожу — Ваня объявил, что знает верное средство для лечения ран, и облизал колени подруги языком, заставив ее покраснеть, будто роза; а с небес падал мелкий, премерзкий дождичек, едва слышно шумели листвой деревья, трещали сучья под ногами; и скоро Ваня, выбившись из сил, присел на попавшуюся под руку корягу и капризно потянул:       — Я голодный! Очень голодный! Где же конец этого леса? Неужели мы… состаримся тут и умрем от голода?!       Яо села рядом с ним, поджав раненые коленки, прижалась боком к другу, и засунула руку в карман шорт.       — Гляди, ару…       Ваня поглядел; девочка протянула к нему раскрытую ладонь, на которой лежало несколько шоколадных конфет; при одном лишь взгляде на этот дар богов Иван обрадовался, захлопал в ладоши и заулыбался.       — Украла конфет! Умница!       — Нет, ару. Это доктор дал, ару.       — Доктор дал конфет? Зачем?       — Может, чтобы не плакала, ару?       — Может быть… Ну! Это же просто замечательно! Их пять: две тебе, две мне, и одну пополам! Отлично! Мы не умрем, Яо!       Она радостно улыбнулась.       Запихав конфеты за обе щеки, дети встали с коряги, снова взялись за руки и двинулись в путь; их юные души еще не были в состоянии понять, что не стоит есть угощение из рук злодея, их детские умы еще не знали, сколько опасности может таиться в одной маленькой конфетке; и, беспечно улыбаясь, они не думали о том, что будет дальше, и лес молчаливо покачивал длиннопалыми ветвями, царапая небо, будто ничего страшного и в самом деле не произошло.       — Яо, — улыбнулся мечтательно Ваня. — А ты была на море?       — Нет, ару.       — А я был! Папа возил нас как-то раз. Хочешь, расскажу?       Девочка кивнула.       — Море! — мечтательно улыбнулся Ваня. — Оно такое огромное, будто бесконечное, от горизонта до горизонта, такое синее, и, кажется, что густое, будто сгущенное небо, но, на самом деле оно жидкое, как вода! И на вкус соленое! Очень интересное!       Яо улыбалась.       — Когда мы придем домой, — фантазировал Ваня. — Мама будет так рада тебя и меня видеть, что мы соберемся и все вместе поедем к морю, к бронзовому песку, к солнышку… Хочешь?       — Хочу, ару. Но мой папа Кику, ару…       — Он не узнает, ты будешь жить у нас!       — Мама Вани согласится, ару?       — Конечно! Она только увидит, какая ты замечательная, и как я тебя люблю — и сразу же согласится!       Яо улыбнулась, пожала плечами, и замолчала, а Ванечка продолжал щебетать:       — На море нужно кушать пирожки и плавать только с надувным кругом! Я помню, как папа его надувал, он так покраснел от натуги! А потом, по пути с пляжа в отель, мне всегда покупали ванильное мороженое, и… Ой, Яо! Яо, со мной что-то не так! Я как будто лечу!       — Куда, ару?       — Я не знаю, куда, но это так странно… Так чудно, и так… страшно! Яо! Яо! Мне страшно, Яо! Пусть это прекратится, пожалуйста, пусть это прекратится!       Ваня упал на землю и забился в истерике, визжа и рыдая; Яо хотела броситься ему на помощь, но ее тело вдруг охватила удивительная легкость, будто земля ушла из-под ног, голова закружилась, а затем, словно по невидимому щелчку, девочку охватил такой ужасный страх, что ножки подкосились, дыхание замерло в горле, крик сковал легкие, и, хотя вокруг не было решительно ничего пугающего, бедняжка была готова сойти с ума.       Повалившись на землю, дети принялись ползать по ней, как личинки, бессознательно пытаясь убежать от этого странного, иррационального ужаса, но толку не было; лишь ободрав ладони и одежду, они наткнулись друг на друга, прижались спиной к спине, и так и лежали, визжа, рыдая и задыхаясь, писаясь в штаны и будто сходя с ума; и сердечки их бились так сильно, словно готовы были вот-вот взорваться, и мир вокруг потух, погас, расплылся за пеленою слез, но страх не проходил, но страх все заставлял биться и кричать, и звать на помощь, и умолять маму прийти и защитить их; земля забивалась в рот и в нос, ноги сами собою дрожали и дергались, руки сами по себе взлетали в воздух и пытались ударить невидимого врага; а потом, когда, казалось, их слабые разумы совсем погасли, а надежда на то, что от страха можно убежать, окончательно испарилась; в этот момент оба резко пришли в себя.       Спокойно забились сердца, пересохли слезы, утихли судороги; дети обнаружили себя лежащими посреди леса, выпачканными в земле, и Яо закашляла, избавляясь от рыхлой земли, забившейся ей в рот; а Ваня, сев, осмотрелся, пытаясь понять, что произошло.       Лес стоял вокруг, скрывая за своими ветвями небо; высокие, стройные деревья мирно глядели на Ванечку, равнодушно покачивали кронами; но мальчик знал, вернее, чувствовал, что что-то изменилось.       И вскоре он осознал.       Это был уже не тот лес, по которому они с Яо только что шли: черная, абсолютно черная листва увивала такие же черные ветви, из-за чего, казалось, и небо было черным; и хотя деревья покачивались и наклонялись, как при сильном ветре, на самом деле Ваня не ощущал и дуновения, а кругом замолкли птицы, затихла всякая жизнь, всякий звук, и только черный лес молча качал головами, равнодушный к целому миру.       Ваня наклонился, чтобы помочь Яо встать, и спросил, в порядке ли она.       Девочка кивнула.       — Как ты думаешь, где мы?       — Не знаю, ару…       — Ты никогда не слышала о черном лесе?       — Нет, ару…       — Как странно… Ну, ничего страшного! Надо идти, ведь у каждого леса есть свой конец. Так, Яо?       Девочка пожала плечами.       Взявшись за руки, они, грязные, замученные, снова двинулись в путь, хотя идти было уже куда тяжелее; оба задавались вопросом, что же с ними только что произошло, и оба же даже не думали поднимать эту тему, да и вообще заговаривать; их ел стыд, смущение, страх, и желание убедить себя, что на самом деле ничего только что не было, что это лишь сон, фантазия; и пусть оба понимали, насколько глупа эта идея, но поделать с собой ничего не могли.       А лес, странный, черный лес, все так же молчал и даже не думал обращать внимание на детей, и все, от травинки до веточки, в нем было черным, и ни жучка, ни птички не было видно в его кронах.       Ваня тяжело вздохнул.       — Жуткое место…       — Да, ару.       — Надеюсь, мы выберемся!       — Надеюсь, ару.       Ваня посмотрел на ее грязное, заплаканное личико, выпустил руку Яо, и обнял ее, ненавязчиво прижимая к своему плечу.       — Все хорошо…       И тут лес вдруг расступился перед ними.       Поляна была так же черным-черна, но посреди нее белым пятном виднелась светлокожая девочка, что равнодушно рассматривала черные цветы под своими ногами.       Едва завидев эту фигуру, Ваня обо всем на свете позабыл.       — Боже мой! — воскликнул он радостно. — Боже мой! Наташа, Наташа! Как ты здесь оказалась, Наташа? Выходит, я недалеко от дома? Наташа, Наташа, здравствуй, сестренка, как я рад!       Выпустив Яо, он бросился бежать к сестре, которая подняла на него свои синие глаза и улыбнулась, храня молчание; Яо осталась стоять чуть позади, напряженно вглядываясь в черное платьице девочки и черный бант на ее волосах, а потом, вздрогнув, словно осознание электричеством прошлось по ее венам, воскликнула:       — Ваня, стой!       Ваня остановился, глядя на подругу удивленно, а в этот момент Наташа засмеялась, захихикала, и ее маленький животик с громким хлопком лопнул, забрызгав все вокруг кусочками кишок.       Ивану в щеку прилетел крохотный аппендикс, и он, взвизгнув, снова оказался на земле; а Наташа, хохоча, приближалась к нему, и мальчик видел, как движутся мышцы на задней стенке ее взорванного живота, как белеет позвоночник, как хлещет кровь из обрывка артерии, ведущей к голове; пытаясь отползать от монстра в обличии сестры, Ваня наткнулся ладошкой на ее скользкую селезенку, закричал и вновь расплакался; а Наташа, изогнув губы в неприятной кривой улыбке, вдруг начала звать его по имени.       — Ваня, Ваня, Ваня, Ванечка!       И голос ее был точь-в-точь как голосок настоящей Наташи, Ваниной сестры; и все ее тело было абсолютной копией настоящей девочки, и даже шла она так же, уверенно и красиво; вот только Ваня уже знал, что перед ним.       — Ты… Ты человек!       — Ваня, Ванечка, поцелуй меня, братик, братик, братик!       — Не подходи!       — Иди ко мне, утоли мой голод; мой животик совсем пустой, пустой, пустой!..       Чем ближе она была к Ване, тем меньше, однако, походила на его сестру: черные зрачки ее расползались на всю радужку, губы растягивались все шире, от уха до уха; сами уши отваливались и повисали в длинных волосах; шея и плечи растягивались, руки удлинялись, ноги становились тоньше и кривились, будто отражение в кривом зеркале; а вся кожа белела, покрывалась коркой, выцветала; и скоро над орущим мальчиком уже стоял мерзкий, смердящий монстр, напоминавший о сестре лишь тем, что на редких волосах его все еще сиял черный бантик.       Изо рта монстра высунулся длинный язык и лизнул Ваню в щеку, а противный, искаженный голос все повторял:       — Ваня. Ваня, Ваня, Ваня, Ваня!       И мальчику казалось, что он вот-вот умрет, что его сердце разорвется от страха; но, будто Валькирия, на помощь ему пришла Яо.       — Уходи, чудище, ару!       Наташа посмотрела на девочку злобно и облизнулась, но лицо Яо было отважно и спокойно; она приближалась к монстру, убрав руки в карманы, и Ваня одними лишь губами начал умолять подругу не глупить, не рисковать собою ради него; но неожиданно монстр зашипел и принялся пятиться, и Ваня видел, что чем дальше Яо отгоняла существо от него, тем более и более оно вновь походило на Наташу.       Скоро монстр вовсе пропал, а вместо него уже стояла Ванина сестра, целая и невредимая, и только длинный шмат кожи, лежавший на траве неподалеку от головы Ивана, напоминал мальчику о том, что живот монстра всего несколько минут назад взорвался.       Наташа и Яо смотрели друг на друга с ненавистью.       — Уходи, ару!       — Боишься, боишься, боиш-шься.       — Не боюсь, ару! Уходи, ару! Не обижай Ваню, ару!       — Умрете, умрете, умрете… Убьем, убьем, убьем. Лес убьет, убьет, убьет!       — Нет, мы найдем выход и выберемся, ару!       Наташа мерзко засмеялась, и на жалкое мгновение двенадцать черных языков показалось из ее губ, но потом она успокоилась, подмигнула Яо и пропела:       — Умрешь, умрешь, умрешь! Не уйдешь, не уйдешь, не уйдешь! Съедим, съедим, съедим!       — Уходи, мерзость, ару!       Ваня встал на ноги и огляделся. Бросив на него взгляд, жуткая Наташа увидела, что в сердце мальчика уже не осталось страха, вздохнула, и, вытянув на несколько метров вверх свои ноги, зашагала прочь, полностью скрывшись за кронами черных деревьев, так что дети могли видеть только удаляющиеся от них, похожие на соломинки белые ноги.       Но вместо того, чтобы смотреть туда, Ваня и Яо переглянулись, бросились друг к другу, и крепко, пылко обнялись.       — Спасибо!       — Пожалуйста, ару.       — Я люблю тебя!       — И я тебя, ару.       — Я испугался!       — Они это едят, ару.       — Что?       — Страх, ару. Люди едят страх, ару. Если не боишься — уходят, ару.       — Тяжело не бояться!       — Я знаю, ару, — вздохнула девочка и чмокнула друга в щеку. — Но мы справимся, ару!       Ваня легко ей поверил и тоже улыбнулся.       Осторожно ступая по черному, страшному лесу, и не выпуская рук друг друга, дети двинулись дальше, все еще веря, что у каждого леса есть конец; иногда в полной тишине мимо них пробегали жуткие, искореженные люди, размахивавшие длинными своими руками, либо сиротливо поджимавшие короткие, похожие на бочки ножки, но, поскольку детки не боялись их и вообще не глядели в их сторону, то и людям они интересны так же не были.       Обсудив, что это за место, дети пришли к выводу, что это — лес людей, и они попали в него потому, что очень-очень сильно испугались.       Выходит, открыли дверь.       Выходит, доктору удалось создать конфеты, способные открыть дверь.       А, значит, Ваня и Яо должны во что бы то ни стало сделать так, чтобы об этом открытии никто и никогда не узнал!       Но для начала — выбраться и попасть домой.       Лес тянулся, лес стоял, лес шевелился, но был безмолвен; белые, сияющие на фоне черных стволов люди порой поворачивали к двум человеческим детям свои лица, но не предпринимали попыток напугать их, а силы стремительно покидали детские тела.       — Я устал!       — И я, ару.       — Если это лес людей, то что, если он бесконечен?       — Не знаю, ару…       — Что же делать?       — Ах, ару…       Ваня встал, покружился на месте, потер подбородок, похмурил брови, а потом радостно выкрикнул какое-то слово, захлопал в ладоши, и бросился к присевшей под черным деревом подруге.       — Придумал!       — Что, ару?       — Мы же в лесу людей, Яо! А Человек-мышь — тоже человек! Позови его, он поможет!       Яо идея показалась разумной, но она все равно возразила:       — Здесь нет стен и труб, ару…       — Здесь Человек-мышь в своей стихии! Он наверняка придет. Попробуй!       Прижавшись плечом и ухом к дереву, девочка поджала грязные, окровавленные ножки, сложила ручки на коленях, закрыла глаза, и тихо заговорила:       — Человек-мышь, ты слышишь? Человек-мышь! Это Яо, Яо, ты слышишь меня? Человек-мышь, Человек-мышь!       — Яо, — удивился Ваня. — Почему же ты не делаешь «у-у-у»?       — О чем ты, ару? — удивилась девочка. — Я делаю, ару! Вот, смотри: «Человек-мышь, Человек-мышь!».       — Но это не «у-у-у», ты зовешь его нормальным языком.       — Ясно, ару, — улыбнулась девочка. — В лесу людей ты тоже можешь понимать их язык, ару! Но почему Человек-мышь не идет, ару? Человек-мышь, прошу тебя, отзовись, мне нужна твоя помощь! Ты обещал мне…       — Что это он тебе обещал?       — Многое, ару…       Деревья над головой девочки зашевелились, ветви качнулись, и сверху упало нечто, похожее на слоновий хобот, только белоснежный, будто чистая простыня, и с крохотным, плоским человеческим личиком на конце.       Оно открыло ротик и посмотрело прямо в глаза Яо:       — Что кричишь, кричишь, кричишь? Человека-мыши тут нет, нет, нет! Они живут в погребе, погребе, погребе, они же мыши, мыши, мыши!       Голос хобота был мерзкий, резкий, похожий на скрип ногтей о школьную доску, и дети неприятно поморщились, но Яо взяла себя в руки и спросила:       — Где погреб, расскажи.       — Под чердаком, разумеется, разумеется, разумеется!       — А где чердак?       — Над погребом, конечно, конечно, конечно!       Ваня не выдержал и расхохотался, подбежал к подруге, и схватил странный хобот ручками, ощупывая.       — Ты такой странный!       Но тут хобот оскалился, разозлился, и сомкнул острые, похожие на крохотные иголки зубки на пальце Вани, пронзил кожу, принялся сосать его кровь; Ваня взвизгнул, попытался оторвать монстра, но тот присосался намертво, и даже когда Яо принялась помогать другу, им все равно никак не удавалось разжать челюсти человека.       А тот с все нарастающим аппетитом сосал Ванину кровь, и часть ее тонким ручейком бежала по его белому продолговатому телу, оставляя алые полосы.       Ваня кричал:       — Перестань, мне больно!       Но хобот молча хлюпал и понемногу заглатывал детский палец все глубже.       Тогда Яо, решив действовать решительно, схватила хобот обеими руками, и со всей силы дернула на себя, пытаясь сорвать с дерева, но произошло неожиданное: с ветвей шлепнулось вполне человеческое тело мальчика, с как у Яо золотистой кожей и короткими черными волосами, одетого в зеленый халат, и, едва увидев его лицо, девочка взвизгнула:       — Кику, ару!       А Кику открыл рот шире, и из глубины его глотки к детям устремились тысячи хоботов с крохотными лицами Кику на концах, каждый из которых, достав до Вани, впивался своими тоненькими зубками в его кожу и принимался сосать кровь.       Яо была так испугана, что ничего не могла предпринять.       — Яо, помоги мне!       Она молчала, едва стоя на трясущихся ногах и с ужасом глядя на монстра в обличии брата.       — Яо, умоляю, они высосут всю молю кровь!       Алые струйки бежали по белым хоботкам, и так же стремительно, казалось, из тела Ванечки утекала жизнь.       — Яо, я умираю!       Услышав это, девочка очнулась; ее карие глаза стали желтыми, будто гной, она выхватила из-под одежды нож и с криком накинулась на человека, пронзая его и разрезая, и Ванина кровь хлестала из его ран.       Хоботы при первом же ударе завизжали на миллион голосов, тело Кику забилось, пытаясь отбиться от девочки, его челюсть разорвалась, и верхняя часть головы отвалилась назад, будто он был сломанной игрушкой-щелкунчиком; и Яо, улучив момент, вонзила нож в то место, из которого росли хоботки.       Человек забился в конвульсиях и обмяк, хоботки оставили Ванечку в покое, тот упал на землю и ненадолго, всего на пару мгновений отключился.       Когда же сознание вернулось к мальчику, он поднял голову и огляделся; сидя над телом человека, Яо в исступлении продолжала разрезать его на кусочки, рвать его плоть, кромсать хоботы; а затем, окунув руки в алую кровь, принималась обмазывать ею все вокруг, крася черную траву и черные деревья в алый, и сама с ног до головы была в кровавых пятнах.       — Яо, — слабо позвал Ваня, но девочка не услышала. — Яо, солнышко…       Она не слышала, и все продолжала раскрашивать лес в красный цвет, и даже после того, как в теле Кику не осталось крови, девочка все равно упрямо продолжала резать его и пытаться выжать хоть капельку, хоть немножечко…       — Яо, — снова позвал Ваня. — Яо, милая, успокойся…       Она посмотрела на него, и что-то нехорошее появилось в ее глазах.       — Яо?       Бросившись к другу, девочка схватила его дрожащую, усыпанную крохотными ранками ручку, воскликнула:       — Дай мне кровь, ару!       И махнула ножом, желая разрезать кожу и продолжить красить лес, и Ваня зажмурился испуганно; но окровавленный нож почему-то упал на траву, а горячие пальчики девочки вдруг выпустили его запястье.       — Яо!       — Что я делаю, ару?..       — Ты… Все хорошо!       — Я… хотела кровь, ару…       — Я знаю, — улыбнулся Ваня. — Ты очень красиво тут все раскрасила! Красный лес мне больше по душе, чем черный.       — Правда, ару?..       Вымученная улыбка тронула губы девочки, она опустила лоб на плечо Вани, вздохнула, и поцеловала его окровавленную руку.       — Прости, ару.       — Все хорошо. Мы должны найти подвал. Пойдем.       Для того, чтобы подняться на ноги, Ване понадобилась помощь Яо; но даже встав, он все равно едва держался на слабых ножках, и идти мог лишь опираясь на нее; миновав изуродованное тело Кику, дети наугад выбрали направление в лесу и двинулись туда; красная поляна осталась позади, и мир вокруг вновь стал черным.       Ванечка тяжело дышал.       — Тебе плохо, ару?       — Да… Я хочу пить, очень сильно.       — Нечего пить, ару…       — Я знаю. Я потерплю, ару.       Но скоро стало ясно, что он не потерпит; чуткая и мудрая, Яо заметила, что Ваня уже совсем едва жив, и с трудом переставляет ноги, поэтому девочка единолично приняла решение, что нужен привал.       — Стой, ару.       — Что?       — Тебе нужно отдохнуть, ару.       — Нет, я в порядке!       Она демонстративно выпустила его руку, и Ваня, не удержавшись, рухнул на землю, и был вынужден признать, что ему нужна помощь.       — Я потерял много крови.       — Да, ару.       — Прости…       — Ничего, ару.       Забравшись на дерево, Яо срезала несколько черных ветвей, сорвала с них листья, и так соорудила для Вани мягкую подстилку, на которую и переложила его, наказав лежать и ни в коем случае не вставать.       — А ты?..       — Найду воду, ару.       — Уверена, что воду в лесу людей можно пить?       — Выбора нет, ару.       — Не оставляй меня, пожалуйста.       — Нет выбора, ару.       Ваня на прощание судорожно сжал ее ладошку, и, сам того не заметив, провалился в сон, убаюканный приятным ощущением от соприкосновения с бархатными черными листьями, а Яо покинула поляну, надеясь найти реку или озерцо.       …Когда Ваня открыл глаза, то долго не мог понять, проспал ли он пару минут или целую ночь: в черном лесу день не сменял ночь, а ночь не наступала после дня, здесь всегда было светло, серо, и под черным небом безмолвно качались черные деревья, однако голова Ванечки болела, живот жалобно урчал, а горло жгла жажда, так что он решил, что хотя бы пару часов точно продремал.       — Яо…       — Да, ару?       Мальчик было радостно улыбнулся, услышав, что она отозвалась, но быстро насторожился: это не был голос его подруги, не был ее звонкий, девичий голосок, нет, Ваня даже мог с уверенностью сказать, что отвечал мужчина.       Он хотел поднять голову, но та была слишком тяжела.       — Яо…       — Что, ару?       — Где ты, подойди.       Послышались шаги, на фоне полного безмолвия леса людей казавшиеся оглушительно громкими, и незнакомый, совершенно неизвестный Ване мужчина заглянул в его лицо.       Иван поморщился.       — Вы кто…       — Я, ару? Яо, ару.       — Вы не моя подруга!       — Да, ару.       — Вы человек?       — Да, ару.       — Пожалуйста, не пейте больше мою кровь…       Человек улыбнулся, и вдруг поднес к губам Вани широкую белую чашу, и прохладная вода смочила его измученное горло, и Иван, обо всем на свете позабыв, принялся жадно глотать.       Вскоре чаша опустела, а незнакомый мужчина никуда не делся.       — Кто вы?       — Человек, ару.       — Почему вы здесь?       — Люди, ару. Это, ару. Сами, ару. Страхи, ару.       — Вы можете не говорить «ару» после каждого слова?       — Нет, ару. Я, ару. Твой, ару. Страх, ару. Страх, ару. Что, ару. Яо, ару. Мальчик, ару. И, ару. Что, ару. Ты, ару. Не, ару. Сможешь, ару. Понять, ару. Что, ару. Я, ару. Говорю, ару. Из-за, ару. Ару, ару.       У Вани закружилась голова.       — Замолчите, ради бога!       Человек улыбнулся и коснулся губами горячего лба мальчика.       — Тебе, ару. Плохо, ару.       — Очень, и ваше «ару» делает мне только хуже!       — Прости, ару. Я, ару. Помогу, ару.       — Поможете?       — Я, ару. Скажу, ару. Как, ару. Выбраться, ару.       Ване понадобилось время на то, чтобы понять, что человек сказал.       — Правда?!       — Река, ару. Унесет, ару. Вас, ару. К, ару. Синему, ару. Небу, ару. Так, ару. Мы, ару. Покидаем, ару. Санктуарий, ару.       — Чего?       Человек обвел руками черный лес.       — Санктуарий, ару.       — Что это?       — Дом, ару.       — Мы открыли дверь?       — Нет, ару.       — Почему ты мне помогаешь?       — Я, ару. Хочу, ару. Чтобы, ару. Ты, ару. Кормил, ару. Меня, ару.       — Разве для этого ты не должен пугать меня?       — Ты, ару. Умираешь, ару. Мертвые, ару. Не, ару. Боятся, ару.       — Знаешь, раньше мне было абсолютно все равно на это «ару», а теперь я его ненавижу!       — Ты, ару. Всегда, ару. Ненавидел, ару.       — Не правда…       Человек пожал плечами, а Ваня подумал немного, и задал самый главный вопрос:       — Что ты такое?       — Страх, ару.       — Как это?       — Мы, ару. Это, ару. Ваш, ару. Страх, ару. Я, ару. Он, ару. Она, ару. Мы, ару. Одно, ару. Одно, ару. Тело, ару.       — Одно тело?       — Тело, ару. Фрэн, ару. Мы, ару. Пальцы, ару. Она, ару. Управляет, ару. Так, ару. Устроен, ару. Ваш, ару. Мир, ару.       — Ты убьешь меня…       — Нет, ару. Я, ару. Спасу, ару.       — Тогда замолчи, ради всего святого!       Человек покачал головой и погладил Ваню по волосам.       — Найди, ару. Реку, ару.       — Где она?       Что-то переменилось в лице человека: его губы стали белыми, растянулись, щеки полопались, потрескались на части, глаза вылезли из орбит и повисли на белых нитях, и сами стали полностью белыми; а из в мгновение ставшего мерзким его рта вдруг высунулся тонкий белый язычок, не более нити толщиной, обвил лодыжку перепугавшегося Вани, и потянул в сторону.       Ваня встал, отряхнул грязную одежку, и взглянул на человека, который с каждым мгновением становился все менее и менее человечным.       — Не знаю, что помешало тебе просто встать и проводить меня… Ну, я рад, что ты хоть заткнулся. И… спасибо, что помогаешь. Если ты не обманываешь, конечно.       Наклонившись, мальчик чмокнул человека в покрытую белыми струпьями голову, ощутил горький вкус гноя на губах, равнодушно облизнулся, и поплелся туда, куда его тянул язык, обвитый вокруг ноги.       И вокруг снова был лишь лес.       Вскоре язык вывел его на поляну, на которой он, знатно удившись, увидел свою Яо: стоя в высокой траве, девочка не двигалась и не шевелилась, и даже тогда, когда Ваня позвал ее, не откликнулась; он подумал было, что это очередной человек, но язык настойчиво потянул его к ней, и лишь в момент, когда руки Вани коснулись спины девочки, отпустил его ногу и исчез.       Ваня недолго поискал его взглядом, махнул рукой, и обратился к Яо:       — Яо? Ты чего тут?       Она завороженно смотрела в одну точку и не шевелилась.       — Яо? Яо!       Наконец, его голос дошел до девочки, она отмерла, взглянула на Ваню, и улыбнулась.       — Ваня, ару! Я нашла воду, ару!       Иван сморщился, будто сжевал целый лимон в один присест, и хотел попросить подругу избавиться от этого слова-паразита хотя бы на время, но она его опередила.       — Гляди, ару.       Она вытянула руку, Ваня проследил за ней, и увидел то, что стоило увидеть давным-предавным давно.       Река.       Они стояли на берегу, и широкие, белые воды ее стремительно уносились вдаль, и, наверное, шумели, но ни звука, ни плеска не было слышно; а в волнах ее, могучих и порой гигантских, плескалось бесчисленное, невероятное количество людей, и каждый был уникален, и каждый был неповторим; сплетя свои мерзкие тела и белые пальцы, они уносились вдаль по течению, раскрывая беззубые или зубастые рты, щуря или распахивая бездушные глазки; будто комки тины, качались они на поверхности белых вод, и река поглощала их выделения, их гной и их слюни, и река смывала с них все, оставляя лишь сухую белую кожу, и уносила далеко, прочь из Санктуария, туда, где их ждала пища, где люди, сидя в своих маленьких гнездах, боялись темноты, котов или лифтов, и позади каждого, рядом с каждым ложем неизменно проползал белый монстр, оставляя повсюду следы своего смрада, высасывая страх, слизывая сладкие капельки ужаса и безумия, а затем, наевшись, доведя человека до грани, возвращался в черный лес, а потом снова прыгал в реку, уносился к людям, и там, день за днем, эпоху за эпохой, заставлял людей бояться и страдать от кошмаров.       Так был устроен мир людей.       И белые тела, плывущие по белым водам, знали это лучше, чем кто-либо другой.       — Это ты на это пялилась?       — Они жуткие, ару, — пожаловалась девочка. — Они все смотрят на меня, ару. Интересно, почему они тут купаются, ару?       — Они не купаются. Эта река ведет прочь из леса. Если мы поплывем по ней, то выберемся.       — С чего ты взял, ару?       — Ару мне так сказал.       — Кто, ару?       — Ару! Это один из людей. Он принес мне попить и сказал, как выбраться отсюда. Он все время, после каждого слова говорит «ару», поэтому я назвал его так. Очень сложно было понять, что он говорит!       Яо ничего не поняла.       — Я не полезу в эту воду, ару! Там плавают люди, ару!       — Придется потерпеть.       — Мерзость, ару!       — Ты знаешь другой способ выбраться?       — Н-нет, но, ару…       — Тогда — ныряем!       Он схватил ее за руку, но брезгливая девочка заупрямилась, запротивилась, и вырвалась из его хватки.       — Не полезу, ару!       — Не упрямься!       За спинами детей что-то зашевелилось, задвигалось, забелело; и огромный, гигантский человек вытянулся во весь рост: он был настолько высок, что дети едва могли видеть его лицо, а одна лишь его ладонь могла бы охватить головы обоих деток.       Увидев эту громадину, они перепугались и замолчали, а человек наклонился к ним, глядя на детей злыми, пронизанными ненавистью глазами, и схватил Яо за ворот, подняв над землей.       — Отпусти, ару!       — Отпусти ее!       Второй рукой человек замахнулся, и настолько звонко приложил Яо по ягодицам, что та не сумела даже пискнуть, и лишь безмолвно заплакала; а Ваня настолько растерялся, что не заметил, как его тоже подняли в воздух, и лишь воскликнул, оказавшись лицом к лицу с гигантом:       — Погоди-ка! Погоди-ка! Да ведь ты — это я!       Гигант раскрыл рот и тихо, с угрозой в голосе произнес:       — Я — страх Яо.       — Страх Яо? Яо, ты боишься, что я буду тебя бить, или что?       Девочка глотала слезы и молчала.       — Глупая, я ни за что тебе не наврежу, я!..       Договорить он не успел: качнув детей в воздухе, человек одного за другим бросил их в реку; тысячи белых пальцев обвились вокруг их тел, стиснули, утянули ближе ко дну, вода затекла им во рты и носы, заполнила их, одурманила, будто наркотик, и всего через пару секунд после того, как река сомкнулась над их головами, оба ребенка потеряли сознание.       Человек, стоявший на берегу, вздохнул и начал превращаться в монстра, а быстротечные воды стремительно уносили двух человеческих детей подальше от черных небес Санктуария.