Механизмы Фрэн

      Проснулся Ванечка от того, что невыносимо хотел кушать.       Приподняв тяжелую голову и оглядевшись, он нашел Яо, спавшего рядом, и уткнулся носом ему в бок, в хорошо заметные под тонкой кожей ребра, и снова попытался заснуть, но попытки с треском провалились.       Яо тоже открыл глаза.       — Доброе утро, ару.       — Нет, ничего не доброе, — возразил недовольно Ваня, потираясь носом о бок друга. — Я голодный как слон!       — Говорят «как волк», ару.       — Не знаю, как там «говорят», а я голоден как слон.       Поднявшись с пола, мальчики подобрали свою высохшую, покрытую засохшим песком одежду, отряхнули, натянули, и Ваня задержал на Яо долгий и внимательный взгляд.       Тот спросил:       — Что?       — Яо, — вздохнул Ваня. — Я все еще с трудом верю, что ты — мальчик…       Яо пожал плечами.       На самом деле, Ване было не по себе. После разговора с Ловино он неоднократно представлял себе, что будет, если Яо окажется мальчиком, продумывал, что будет кричать ей, как заплачет и как откажется с ней дружить; но, к величайшему удивлению Ивана, ему не только не захотелось порвать всякую дружбу с Яо и наговорить ему все те гадости, что он задумал, но и никакой враждебности, никакой обиды не родилось в его душе после этого страшного открытия, и его нежные чувства к Яо вовсе не пострадали. Может быть, где-то глубоко в душе Ваня уже догадался обо всем и успел тайно смириться с этим, а может быть он уже слишком любил Яо, чтобы разбить ему и себе сердце из-за маленького органа между ног, способного испортить их идиллию.       А, может быть, Ваня так и не понял, что Яо не девочка.       — Послушай, — заговорил он. — А кем тебе больше нравится быть, мальчиком или девочкой?       — И тем, и тем, ару.       — Но разве так можно? Ты должен определиться!       — Я буду тем, кого будет любить Ванечка, ару.       — Сейчас я могу любить только картошечку, но, пожалуйста, не будь ею.       — Ты очень голоден, ару?       — Мой желудок сейчас сам себя переварит.       Яо вздохнул и встал.       — Тогда, нужно идти искать город, ару.       — Зачем?       — В городе можно купить еды!       — Но разве у нас есть денюжки?       — Нету, но мы достанем, ару.       — Как? Устроимся на работу?       Яо загадочно улыбнулся, пожал плечами и потянул к другу руки, хватая его за плечи и заставляя встать.       — Доверься мне, ару.       Дети взялись за руки, переглянулись, и вышли из своего укрытия.       На улице было теплее, чем вчера, но с неба все еще моросил дождь, земля и воздух были влажными, а по дорожке медленно, степенно ползла крохотная улитка.       Ваня подбежал к ней, схватил за раковину, и поднял.       — Смотри, Яо, улитка.       — Красивая, ару.       — Давай возьмем ее с собой?       — Зачем, ару?       — Просто так! Когда-то у меня жила улитка. Я держал ее в банке и кормил листьями салата! Я очень хотел собачку, но у нас не было денег, и я плакал из-за этого, и папа пожалел меня и принес улиточку.       — Здорово, ару. И как ее звали?       — Словом «улитка», но по-русски. Улитка!       — Красивое слово, ару.       Ваня посадил животное себе на ладонь и протянул Яо.       — Так что, возьмем ее с собой?       — Не хочу, ару. Мне не нравятся улитки.       — Почему? Смотри, она милая! Ми-илая, — Ваня вытянул руки и приблизил улитку к лицу Яо, так, что ее рожки коснулись кончика его носа; на что мальчик состроил гримасу отвращения и отвернулся.       — Не милая, ару. Я ее убью!       — А сможешь?       Яо посмотрел на друга, вытянул руки, осторожно взял улитку, нагнулся, кладя ее на землю, погладил пальчиком по рожкам, посмеявшись над тем, как мило улитка их втягивает; взглянул на Ваню, а затем медленно принялся давить животное: сначала наступил каблучком девчачьей туфельки на хвост улитки, затем надавил на раковину, заставляя ту трещать под твердой подошвой; а потом раздавил и голову с забавными маленькими усиками, и размазал останки улитки по земле.       Ванечка улыбнулся.       — Очень красиво ты это сделал!       — Спасибо, ару.       — Я думаю, улитка рада, что ты ее убил!       — Почему, ару?       — Ты красивый! Я был бы рад, если бы меня убил кто-нибудь красивый. И совсем не хочу, чтобы меня убивал урод!       — Тогда я убью тебя, когда ты состаришься, ару.       — Обещаешь?       Яо улыбнулся и протянул Ване ручку, на пальце которой было надето кольцо из скотча.       — Обещаю, Ванечка.       Ваня был счастлив это слышать.       Решив не тратить больше времени зря, дети пустились в путь; следуя вдоль широкой реки, они надеялись выйти к городу или деревеньке, и судьба сжалилась над ними: скоро вдали показались первые небольшие домики, которых с каждым метром становилось все больше и больше, и вот уже запетляли улицы, дома стали дороже и чище, а в отделенном от жилых кварталов закутке мальчики увидели автобусную остановку.       Яо подбежал к ней, заскользил пальцами по списку остановок какого-то маршрута, увидел знакомую и воскликнул:       — Отлично, ару! Мы в городе, ару!       Ваня засмеялся.       — Осталось найти мой дом!       — Это не так просто…       — Нужно спросить кого-нибудь!       — Не убегай, Ванечка, держись меня, ару.       — Кто сделал тебя главным?       — У меня много младших братьев, и я умею читать, ару.       Под тяжестью данных аргументов Ванечка был вынужден сдаться.       — Тогда ты накормишь меня?       — Непременно накормлю!       Признав главенство друга, Ваня взял его за руку и мирно поплелся туда, куда его повели, хоть идти и было тяжеловато из-за глубокой усталости и невыносимого голода.       Город, окружавший детей, становился все выше и серее, и скоро небольшие частные домики вовсе закончились, уступив место более высоким, квартирным, а на первых этажах многих из них появились вывески магазинов, и в сером свете дождливого утра приветливо заблистали широкие витрины.       Ваня и Яо не смогли удержаться.       Подолгу прилипая к каждой витрине, дети бездарно тратили свои и без того скудные силы, но зато им было весело; бодрыми голосами они обсуждали то, что видели за толстым стеклом, фантазировали, для чего может быть нужна та или иная непонятная штуковина, сколько все это стоит, и захотела ли бы мама получить все эти вещи в подарок; и чем больше странного и непонятного было выставлено, тем дольше мальчики торчали на месте, споря и смеясь, фантазируя и нехотя переходя к следующему магазину.       Вскоре, впрочем, они обнаружили настоящий клад — антикварную лавку, и в ее маленькой, желтой от времени витрине было выставлено столько всего, что можно было до конца дня стоять и рассматривать фарфоровых дам в пышных платьях и с собачками, крохотные графины и чашечки для кукольного дома, поблекшие шкатулки, выцветшие статуэтки гейш, разбитых кукол в самодельных юбках, сервизы, вазы, и все это в приглушенном утреннем свете, на пыльных полках, именно так, как нужно выставлять товары, чтобы свести с ума наивное детское воображение…       Но всему этому не суждено было случиться.       Едва подойдя к вожделенной витрине, оба ребенка сразу же увидели самих себя, вернее, собственное отражение в широком, старинном зеркале, и тут же поняли, что что-то не так: обычно старинные зеркала обрамляли золотые узоры, ангелочки или еще что-то в этом роде, но с этим все было иначе. Могло показаться, что странное зрелище было вызвано выцветшими красками, сколами или еще какими повреждениями рамы, но и Ваня, и Яо с первого взгляда поняли, что мастер сразу задумал этих существ такими: белые, длинные пальцы держали овальное зеркало, уродливые головы прижимались впалыми щеками к его краям, языки тянулись далеко вверх, переплетаясь будто тонкие побеги вьюнка, и длинные, похожие на ленты их ноги, лишенные всяких костей, почти безвольно висели внизу, и, казалось, могли колыхаться от порывов ветра.       Сомнений не было: это люди, те самые жуткие люди, порождения страхов, держали зеркало, и им же оно было посвящено.       Но почему?       Яо, будто услышав так и не произнесенный Ваней вопрос, ответил:       — Ничего, ару. Иногда такие, как мы с тобой, создают вот такие вещи, ару. Помнишь статуэтку человека в комнате с диваном?       — Откуда ты знаешь?       — Человек-мышь мне рассказал, потому что я боялась твоих рисунков, ару.       — Нет, ты боялся… Каких рисунков?       — Тех, со снегурочками, ару.       — А что в них такого? Ты говорила… Ты говорил, что они похожи на твою маму.       — Говорила, похожи… Похожи на маму, а на деле — люди, ару.       Ваня нахмурил лоб, пытаясь вспомнить те белые фигуры, что он рисовал на покрытых кровью листах, и в голове его невольно всплыли их неправильные, искаженные черты, мягкие длинные руки, огромные разинутые рты и кривые ножки под длинными белыми юбками… В самом деле, люди? А Ваня и не замечал…       Яо молча наблюдал за переменами на лице друга.       — Почему ты мне не говорил?       — Я не вижу людей, ару.       — А почему ты их не видишь?       — Потому что повсюду кровь, ару.       Ваня не был достаточно умным мальчиком, чтобы полностью осознать эти слова; его логика пояснила ему, что люди — белые, а весь мир вокруг Яо — красный, и поэтому от и не может видеть этих жутких монстров; увы, но этот вывод не приоткрывал причину того, что Ваня, в отличие от Яо, не мог их слышать, но при первой же попытке подумать обо всех этих загадках и перипетиях у Ванечки безумно разболелась голова, и он обнял друга, жалобно прося:       — Кушать…       И Яо так же полностью переключился на дела земные.       — Сейчас, сейчас, ару! Идем, идем…       Ваня шел вслед за другом, глядя себе под ноги и ни о чем не думая; Яо же наоборот был занят напряженными размышлениями и поисками того, где бы можно было чем-нибудь поживиться.       Забежав за угол невысокого сине-зеленого дома, Яо вдруг увидел там молодую девушку, с беззаботным видом идущую по своим делам; и сразу же бросился к ней, и схватился за краешек ее модного белоснежного пальто (которое, однако, выглядело несколько слишком теплым для установившейся погоды):       — Девушка!       Ваня поднял взгляд и удивленно глядел то на Яо, то на незнакомку, которая так же удивленно пялила глаза на невесть откуда взявшихся детей.       — Чего тебе, девочка?       Яо набрал в легкие побольше воздуха и разрыдался.       — Девушка, помогите, помогите! Помогите! Помогите!       Ваня не понимал, чего Яо пытается добиться, но подбежал и тоже начал плакать — благо, голод способствовал обилию слез.       — Помогите…       Бедная девушка растерялась, побледнела, перепугалась, и уже сама была готова заплакать.       — Чем, чем помочь?       Дети перед ней переглянулись, и девочка запищала:       — Наша мамочка! Нашей мамочке плохо! Она не просыпается! Тетя, разбудите ее!       — Ваша мамочка?.. — удивленно переспросила девушка, прекрасно видевшая, что перед ней стоят дети разных рас, у которых вряд ли может быть одна мать. — Но…       — Умоляю! — жалобно потянул Ванечка, глядя на девушку огромными, уставшими, заплаканными глазами, сиявшими, будто небеса в летний день. — Помогите мамочке, тетя! Помогите!..       Она была доброй и наивной девушкой, и глубоко в душе всегда мечтала сделать пару-тройку людей счастливыми, поэтому, взяв бедных, грязных, явно замученных детей за руки, она вздохнула:       — Ведите меня к вашей мамочке, и я вызову скорую!       А дети повели ее за угол.       В этот час улицы были еще пусты, но все же на них нет-нет, да появлялись пешеходы, спешившие на работу или за свежим молоком; поэтому Яо повел свою жертву в маленькую улочку между двумя домами, кончавшуюся тупиком, на которую выходила всего пара окон и куда явно не особенно заходили люди. Девушка удивилась.       — Но тут тупик! Маленькие, где же ваша мамочка? В одном из этих домов?       Яо выпустил руку девушки, поглядел на нее внимательно, пристально, пронзительно, поднял ручку, показывая на одно из окон дома:       — Там!       И вонзил в живот девушки нож.       Бедняжка, обернувшаяся поглядеть на «мамочку», вскрикнула тихо и слабо, словно мышка, попятилась, вжалась в стену, и прижала ладонь к расплывавшемуся на белоснежном модном плащике пятну. Ее перепуганное, горячее дыхание напомнило Ване завывания сердца.       Подойдя к несчастной, Яо уверенными, явно привычными движениями нанес по ней еще несколько ударов, дожидаясь, пока глаза девушки не закроются, а после засунул руки в карманы плаща и достал маленький коричневый кошелек, в котором приятно звенели монеты.       Иван глядел немного удивленно.       — Яо… Ты ж ее убил!       — Я достала тебе на покушать, ару.       — Но эта девушка умрет!       Желтые, словно желчь, глаза Яо уставились на Ванечку, тонкие губы шевельнулись:       — И что?       И Ваня задумался: а в самом деле, и что? Что с того, что какая-то незнакомая ему девушка умрет? Что с того, что Яо зарезал кого-то невинного на улице? Ведь теперь они смогут покушать, им не придется умирать с голоду, удастся найти маму и вернуться домой…       И Ванечка вдруг осознал, что ему, в общем-то, все равно.       Алое пятно на белом модном плащике расплывалось все сильнее, а несчастная девушка склонила голову к плечу и не шевелилась.       — И что… теперь?       — Теперь? — Яо вытер кровь с ножа о ногу жертвы и припрятал свое оружие под толстовку. — Теперь — бежим, ару.       И они побежали.       Миновав несколько кварталов, дети пошли шагом, а затем остановились, открыли украденный кошелек и пересчитали деньги; через дорогу виднелись крупные рекламные афиши супермаркета, уже открытого в этот ранний час.       Взяв в руки синюю корзинку, они набрали в нее кучу всего: пару бутылок лимонада, пару-тройку сладких булок, шоколадок и пирожных, Яо выбрал для себя маленький пакетик апельсинового сока; кассирша, увидев грязную и потрепанную одежду детей, поинтересовалась, где их мама и папа, на что Яо соврал, что они только что переехали в город и разбирают коробки. Женщина не слишком поверила в эту простенькую ложь, но рассудила, что ей нет никакого дела до каких-то там бродячих детей, молча пробила им заказ и забрала деньги, а Ваня и Яо, нагрузившись своими покупками, вышли из магазина, забрались на холодную бетонную глыбу неподалеку, и как следует поели.       Жить сразу же стало веселее.       Ваня отошел в сторонку помочиться, Яо прилег, расслабляясь и потягивая сок; над горизонтом медленно поднималось яркое весеннее солнце, обогревая и обласкивая город, прохожие начали появляться на улице все чаще и чаще; звеня сиреной, проехала полицейская машина, затем — карета скорой помощи, а дети, ни о чем не беспокоясь, отнесли обертки от своего завтрака в мусорку — ведь они были добропорядочными ребятами! — взялись за руки, улыбнулись, и решили снова пойти, куда глаза глядят.       Обласканный теплыми лучами солнца, будто покрытый золотом, сияющий, цветущий город показался им сказочным, райским местом; люди, проходившие мимо и заходившие или выходившие из многочисленных дверей, казались прекрасными и беззаботными, и даже самое хмурое лицо — приятным; в кошельке убитой девушки нашлось денег еще и на мороженое, а после, вытряхнув из него оставшуюся горстку монеток, Яо выбросил украденную вещь в реку, а деньги распихал по карманам шорт.       Над сверкающей, свинцовой водой мягко качались ветви деревьев.       Скоро маленькие путешественники устали идти, и Ваня предложил сесть на трамвай.       — А ты умеешь, как купить билетик, ару?       — Нет! А мы так поедем, без билета.       — А так можно, ару?       — Мо-ожно! Мы с мамой постоянно так катались, то туда, то сюда! Нужно только, если заметишь контролера, встать и быстро-быстро побежать!       Яо покачал головой, но согласился.       Первый же попавшийся трамвай приветливо раскрыл перед детьми двери, они запрыгнули в него, сели на мягкие сидения и прижались к окну, глядя на проплывающий за стеклом город, полный счастья, любви и блаженства; затем немного подремали, прижавшись плечом к плечу, вышли на конечной станции и пересели на другой маршрут; купили еще пару шоколадок и кулек конфет, поели, прогулялись; и уже новый трамвай увез их в новый район.       Ночь провели под мостом, обнимаясь и счастливо улыбаясь друг другу, утром купили себе какую-то ерунду на завтрак, погуляли, покатались на трамвае…       И к вечеру второго дня вдруг обнаружили, что денег больше нет.       — Как же так?! — удивленно вскричал Ваня, глядя на пару темных монеток на ладони друга. — Их же было — ого-го сколько!       — А вот так, ару, — вздохнул Яо. — Все проели, ару…       — Но, Яо, я снова хочу есть! Что нам делать?       — Не знаю, ару…       Без возможности покупать сладости было грустно, к тому же, теплая солнечная погода понемногу вновь сменилась на холодную и дождливую; они попытались было сесть в трамвай, но какая-то пожилая женщина принялась допытываться, откуда и куда держат путь два грязных, неухоженных ребенка, и где их мама с папой, так что пришлось выйти на ближайшей же остановке.       На исходе третьего дня голод снова начал отравлять жизнь.       — Яо! — плакал Ваня. — Яо, у тебя точно не осталось монеток?       — Нет, ару, — виновато глядел на него друг. — Ни одной, даже самой маленькой…       — Яо! Теперь мы умрем от голода? Мой животик совсем пуст!       Яо тоже плакал и прижимал Ванечку к себе покрепче.       Они плелись по широкой улице, обсаженной зелеными деревьями, лениво шелестевшими листвою, и в сумерках этого прохладного, влажного вечера темные ветви напоминали костлявые пальцы, тянущиеся к бедным, голодным, усталым, заблудившимся детям, чтобы впиться в их глотки…       — Яо, — всхлипнул Ваня, пытаясь улыбнуться. — Яо, вон, видишь домик?       — Да, ару, — кивнул тот, поглядев, куда указывал Ванечка. — Красивый, ару.       — Это храм, где мама плакала, — пояснил Ваня со вздохом. — А потом покупала мне кренделек… Яо, хочу кренделек!       — Погоди, ару! — воскликнул Яо. — Ты что, знаешь это место, ару?       — Да, — удивленно ответил Ваня. — Конечно знаю! Мы с мамой были здесь кучу раз… Вон и магазин, где продают крендельки…       — Ваня! — Яо начал смеяться. — Ваня, это значит, ты знаешь путь домой, ару!       — Правда? — удивленно переспросил Ваня. — Ну… Мы ехали на трамвае…       — Трамвае с какой цифрой, ару?       — Не знаю…       — Тогда… Хотя бы в какую сторону, ару?       — Не помню…       Ваня глядел растерянно и виновато, Яо хмурился; но, поразмыслив, он решил не злиться на друга, обнял его за плечи, и предложил гениальный выход из положения:       — Давай найдем остановку, и поедем всеми маршрутами, сначала в одну, а потом в другую сторону, ару!       Ванечке данный план показался отличным.       Около часа они, воодушевленные, носились вокруг храма и искали остановку трамваев; в итоге, она все же нашлась, и Яо сообщил, что здесь ходят три маршрута.       — Отлично! Три — это совсем немного! Поехали!       Трамвай остановился перед пустой остановкой и открыл двери — внутри он был так же абсолютно пуст.       — Это маршрут номер три, ару!       — Три — это здорово! Три — это как четыре, только на один поменьше!       Яо посмеялся.       Темно-синий, ночной город мелькал разноцветными огнями за стеклом, Ваня усиленно глядел в окно, однако до самой конечной станции так и не разглядел знакомых мест.       — Значит, это не тот маршрут или не та сторона, ару.       — Да! Будем дальше кататься! Мы скоро увидим маму, Яо! Ах, я так хочу ее обнять…       Ночь провели в небольшом парке, на скамеечке, обнявшись; какой-то пьяный человек попытался согнать их, но Яо порезал его своим ножом и послал искать другую лавку; а утром большое катание в поисках дома продолжилось — дети сели на третий маршрут и поехали в другой его конец.       Несмотря на то, что, казалось бы, мимо храма ходило лишь три трамвая, катания туда-сюда отняли весь день: пару раз Ваня ошибался, вскрикивая, что узнает места, и дети сходили и принимались носиться по району, ища Ванин дом, а потом возвращались на остановку и ехали дальше; один раз в трамвай зашел контролер, и юные путешественники спрятались в углу, а на станции вылетели на улицу и со всех ног неслись несколько кварталов, да потом еще и долго боялись снова сесть на трамвай; в итоге, ночь снова встретила их у храма, все такого же крупного, белого и безмолвного, а Яо озадаченно констатировал, что они покатались на всех маршрутах и во всех направлениях.       — Ну, — вздохнул растерянно Ваня. — Я не знаю, что такое… Прости меня?       Яо и не думал злиться.       Они сели на скамейку остановки и призадумались; с небес шел мерзопакостный дождь, от которого их одежда скоро промокла, а к ночи и вообще поднялся промозглый ветер, и Яо начал громко и шумно чихать; Ваня пытался согреть его руками или дыханием, но ему самому было холодно; из-за угла показался трамвай номер три.       — Яо, — позвал Ваня. — Яо, а давай на тройку сядем? А то холодно.       — Давай, ару. Апчхи, ару. Я очень устал…       Трамвай открыл свои двери, дети забежали в него, забрались в уголок, на мягкое кресло, обнялись, и заснули.       Когда Ванечка открыл глаза, он не мог понять, сколько времени они с Яо провели во сне. В трамвай набились люди, должно быть, ехавшие домой с работы, Яо мирно спал, прижавшись щекой к окну, его спокойное дыхание было хорошо слышно среди однообразного шума колес; обернувшись, Ваня взглянул на город, пятнистый, будто испачканный в разноцветной краске тигр, и со вздохом сказал сам себе, что не узнает ни дома.       А незнакомый мужчина, стоявший рядом с детьми, вдруг наклонился к нему, и Ванечка приготовился услышать привычное «дети, что вы здесь делаете и где ваша мама», но вместо этого раздалось что-то совсем другое:       — Поймают в сети ваши души…       Ваня распахнул глаза, уставился на странного господина, и нахмурил брови:       — Что?       — Поймают. В. Сети. Ваши. Души.       — Да, да, — подхватил кто-то из пассажиров. — Поймают в сети ваши души! В сети! Души! Непременно! Вы слышали? Поймают в сети ваши души?       Ваня удивленно, озадаченно огляделся. Одна из ехавших в трамвае женщин подняла свое лицо от книги, и мальчик увидел, что оно белым-бело, будто сметана:       — Поймают в сети ваши души?       — Поймают в сети ваши души! Поймают в сети ваши души!       Трамвай заговорил тысячью голосов, зашумел, загудел; однако, не считая пары вводных слов, все его многочисленные пассажиры лишь повторяли одну и ту же фразу, а Иван был слишком напуган, чтобы как-то помешать им.       Наконец, о нем вспомнили.       — Ты слышал? — мужчина, все еще стоявший над ним, наклонился к мальчику и поглядел на него черными, как пустота, глазами.— Поймают в сети ваши души, Иван Брагинский! Поймают в сети ваши души! Поймают…       — Какие сети?       — Ваши души!       — Зачем поймают?..       — В сети! Поймают в сети ваши души, Иван Брагинский…       Ваня зажмурился, зажал уши руками и попытался не слушать людей, но выходило плохо.       — Иван Брагинский! — звали его странные пассажиры. — Иван Брагинский! Брагинский! Иван! Поймают в сети…       И лишь один-единственный голос вдруг выбился из общей какофонии, голос нежный, добрый и знакомый; разомкнув веки, Ваня поднял взгляд и увидел над собой Олю, ту самую Олю, что знал с самого своего детства как любимую и любящую старшую сестру; в белоснежном свадебном уборе, увитая белыми лилиями, она стояла перед ним, самая живая из всех пассажиров и в то же время самая странная, и наклонялась к нему, упираясь руками в свои колени и нежно, ласково улыбаясь:       — Не бойся, Ваня. Не бойся. Не бойся. Дергай, дергай, Ваня. Дергай, дергай. На себя, Ваня, на себя. Не бойся. Дергай. На себя. Не поймают…       Ване самому было тяжело это понять, но, даже если этот белый и пышный образ сестры и выглядел не слишком естественным и настоящим, ему все же было бесконечно приятно слушать ее голос и глядеть на ее улыбающееся лицо, и он был бы не прочь навсегда остаться здесь, и без конца слушать одно и то же «дергай на себя», но другие пассажиры, будто обозлившись на Олю, принялись громко, во все легкие орать «поймают в сети ваши души, поймают, поймают!», и Оля успела лишь крикнуть:       — Прости меня!       И скрылась где-то в другом конце трамвая; а Ване вдруг пришло в голову осмотреться, приглядеться, и он сумел понять кое-что любопытное: все пассажиры ночного трамвая были ему знакомы!       Да, решительно так: это были медсестры из больницы, учительницы из школы, а мужчина, что стоял над ним, был доктор-злодей, а девушка с книгой — та девица, которую Яо зарезала пару дней назад…       Обернувшись на Яо, он, повинуясь мгновенному импульсу, схватил ее за пояс шорт, потянул…       Рядом с ним спала девочка.        — Не может быть!..       — Поймают в сети ваши души, поймают, поймают, поймают…       Ваня чихнул, заерзал на сидении, призадумался; ему вдруг показалось, что он попал в, по сути, приятное место, место, где сбываются все его желания, и место, где ему хотелось бы…       А затем последовал удар.       — Ваня, ару, — прозвучал испуганный голос Яо. — Ваня, ты с сидения упал! Не ушибся?       Иван открыл глаза.       Трамвай был пуст, только Яо испуганно смотрел на Ванечку сверху вниз, поджимая коленки, а сам Ваня лежал на полу, раскинув ножки и ручки, и глядел на Яо.       — Что случилось?       — Ты во сне упал, ару.       — Во сне?       Ваня поднялся на ножки, забрался на сидение, и огляделся, нахмурился, напрягся; Яо глядел на него взволнованно и осторожно ощупывал руками голову друга, выискивая синяки; постепенно Ванечка убедился, что все то, что он увидел, включая сестру и другой набор половых органов Яо, было лишь сном, и что теперь все прошло, и никто не поймает в сети их души…       Какая дурацкая фраза! Разве можно поймать в сеть чью-ту душу? Конечно же нет!       Сетуя и злясь на самого себя за такие глупые сновидения, Ваня обернулся к окну и уставился на город, как вдруг его сердечко забилось усиленно и болезненно: на одном из темных домов он успел заметить вывеску с изображением синей колибри…       Может?..       Теперь Ванечка, уже не стесняясь, прижался к стеклу и ладонями, и носом, жадно глотая знакомые дома и магазины: вон продукты, где работает старый и дурно пахнущий китаец, отмеряющий яблоки грязными руками, вон зоомагазин с красивой картинкой на витрине — там Ваня много раз спрашивал, нет ли у них белой собаки для него, а вот и пиццерия, где, пока еще был жив папа, они часто сидели всей семьей и ели какое-то женское имя и пили лимонад…       Трамвай остановился, открыл двери; Яо к тому моменту уже успел задремать, а Ваня бесцеремонно схватил его за ручку и вытолкнул на улицу, безумно улыбаясь и одновременно в три ручья ревя.        — Что? Что, ару? — сонно и в то же время перепугано спрашивал Яо, оглядываясь. — Контролер, ару?       — Нет! — Ваня рыдал так сильно, что чувствовал боль в груди и сердце, и при этом улыбался так широко, что щеки болели. — Нет, Яо! Мы дома, Яо! Мы дошли до дома, Яо! Мы!..       И принялся громко, с подвыванием рыдать, прижавшись личиком к телу друга, а кругом царила глухая ночь, и только оголтелое, счастливое биение его маленького сердца нарушало тишину.