Мой рок

      — Расслабься, — это был не приказ даже — просьба, после которой Воншик с опасной плавностью сорвался с места, приближаясь, оказываясь за спиной и опуская ладони на острые плечи Тэгуна. — Садись.       Лёгкое давление на спину и Чон сделал несколько шагов в нужном направлении, покорно опустился на мягкую поверхность стула и выдохнул чуть громче обычного, когда его одним сильным толчком пододвинули чуть ближе к столу. Когда он осмелился открыть глаза, Воншик уже сидел напротив, будто бы совсем не заинтересованный в мальчишке, он добавлял на своё блюдо разные закуски и, увлечённый едой, он уже не казался таким пугающим. Тэгун стыдливо прижал ладонь к животу, слыша тихое ворчание явно требующего еды организма, и потянулся за палочками, следуя примеру хозяина дома.       И первый десяток минут в тишине, даже не был столь неловким, насколько таковым ожидал прочувствовать его Тэгун. Он осторожно пробовал то или иное блюдо, получая ненавязчивые комментарии об ингредиентах от Кима. Согласно кивал на редкие вопросы о том, нравится ли ему это, и немногословно отвечал на чуть более сложные фразы, требующие большей конкретики. Он с некоторым удовольствием даже выслушал непринуждённый рассказ Воншика о месте сбора винограда, из которого было получено поданное вино и, наверное, сделал чуть больше глотков напитка, чем положено. Потому что уже не боялся поднять заинтересованный взгляд на неплохого, между прочим, собеседника. Идиллия рушилась в одночасье.       — Контракт, — напоминал Воншик во время очередной паузы в разговоре, тщательно вытирая пальцы о белоснежный край лежащей рядом салфетки. Он вновь становился слишком деловым для человека, способного минутами ранее рассказывать о том, почему он находит васаби несколько отвратным, для подачи его к изысканным блюдам. — Ты ведь прочёл его, верно? Будут ли вопросы? Желание оговорить какие-то пункты по отдельности?       — На счёт невозможности контакта с родными, — после некоторого промедления начал Тэгун, понимая, что вступительная, полная вежливости и гостеприимства, часть закончилась. — К чему это?       — Родные, как правило, очень отвлекают. Да и, поверь, это для их блага тоже. Сам подумай, при твоей заметно возросшей популярности, они могут подвергнуться некоторой угрозе. Фанаты, знаешь… им хочется знать всё о своём кумире, — охотно отозвался Воншик и разлил новую порцию вина по бокалам, Тэгун ещё хотел что-то возразить, жестами указывал, что ему уже больше не стоит доливать, но его никто особо не слушал сейчас. — Тем более, твои родные живут далеко отсюда, и они ведь думают, что ты всё ещё прилежный ученик столичного колледжа, верно? Так и не мешай им верить в эту приятную сказку.       Тэгун прикусил язык. О нём знали чуть больше, чем он сам того ожидал, и это напрягало немного. Хотя, он бы вполне мог догадаться, что такому влиятельному человеку, как Воншик не составит труда в краткие сроки узнать о нём всё, или почти всё. Он сделал глубокий вдох, чувствуя как сбивается сердцебиение, и невольно смял попавшую под руки салфетку. Слишком сильно. Треск ткани показался ему едва ли не оглушительным.       — Что-то ещё?       — Меня в принципе настораживают все эти "должен". Я практически куклой становлюсь для вас…       — Для тебя.       — Что?       — Для тебя. Ты должен обращаться ко мне как к равному, этого нет в правилах, но я прошу тебя об этом настоятельно, потому что все эти возрастные различия очень усложнят нашу совместную работу, — Воншик ослепительно улыбнулся, всё ещё смакуя в мыслях это случайно, вроде бы, брошенное Тэгуном "кукла". Он не мог ещё сказать этого вслух, но ему несомненно нравилась подобная трактовка обычного вроде бы контракта.       — Хорошо, — Тэгун выдохнул и уткнулся взглядом в собственные колени, чуть прикрытые изящным тёмным кружевом скатерти. Мир вокруг куда-то уплывал от количества выпитого им алкоголя, а внутри зарождалась неконтролируемая тревога. Наверное, такую ощущают все животные перед приходом бури, а он сейчас и сам недалёк был от них. Чувствовал себя загнанным в угол зверем, который подошел к людям слишком близко, в надежде найти кров и тепло.       — Тогда я сам хочу уточнить на счёт второго пункта. В принципе, ты можешь выбрать между гитарой и вокалом, не оставляя на себе целых две должности. И если, с твоим голосом, отказываться от второго ещё глупо, то гитара…       — Или я буду выступать с ней, или не буду делать этого вообще.       — То есть ты согласен на подписание документов? — Тэгуну могло и показаться, но он, будто бы, слышал в этом голосе удивление. Он не рискнул поднять голову и кивнул. Вьющиеся кончики прядок лизнули скулы.       — Да. Я согласен, — почти покорно, и тут же спасительным всполохом внутри: — Мне нужно сходить за документами в свою комнату, чтобы…       Он прикусил губу. Воншик уже протягивал ему точную копию бумаг в одной руке и шариковую ручку с золочёным корпусом в другой. Будто бы знал, что выйди сейчас Тэгун из его комнаты, и он обязательно передумает. И Ким был недалёк от истины, какая-то часть Чона попросту вопила о надобности сорваться с места, бежать по петляющим коридорам прочь, вниз по лестнице, а после прятаться в комнате, замыкая дверь на замок. Но он был пойман слишком опытным охотником.       Свободного места за столом оказывалось достаточно, чтобы устроить ещё и документы, пролистывая их, спешно пробегаясь глазами по уже известному тексту и дрожащей рукой всё-таки ставя подпись в самом конце.       — Теперь моя очередь, — и прежде чем Тэгун успевал осмыслить фразу и передать бумаги обратно, Воншик оказывался за его спиной, почти прижимался к ней, нависая над столом и перенимал ручку из разом ослабших рук. В отличие от Тэгуна, он расписывался широко, совершенно небрежно и так, что даже вроде бы в этой крохотной мелочи становилась очевидна разница меж ними. — Вот и всё.       — Звучит, как приговор, — Тэгун вначале огласил свои мысли, а уже после понял, что сделал это вслух. Вот только его вновь не слушали, сжимали в объятиях так по-собственнически, что становилось нечем дышать, будто бы весь воздух разом выкачали не только из комнаты, но ещё и из лёгких Тэгуна. — Я могу идти?       — Не совсем, — хрипловатый и ставший более тихим голос запутался в тёмных прядках Чона. — Есть ещё одна маленькая деталь, которую нужно прояснить для тебя прямо сейчас.       — Какая? — всё внутри, включая сердце, рухнуло куда-то на дно живота. Тэгуна совершенно не интересовали начавшие из ниоткуда появляться детали, он не хотел их, но всё равно спрашивал, ощущая тепло чужих рук уже на собственной шее.       — Теперь, я хочу посмотреть на тебя. Раздевайся, — Тэгун вздрогнул, желая отстраниться в сторону, но руки на его шее сжались чуть сильней, осаждая любые попытки к сопротивлению. И Чон вдруг осознал, что различие в силе слишком очевидно. Ему могли сейчас с одинаковой лёгкостью сломать шею или же попросту задушить. — Не заставляй меня ждать, ладно?       Ещё мгновение и Воншик будто бы растворялся, хотя на самом деле от стола перемещался к постели, распахивая часть тяжелых штор и усаживаясь на край высокого ложа. Он с деланной неторопливостью стаскивал с себя кофту, обнажая рельефное подкачанное тело, до подражания которому Тэгуну ещё было слишком далеко. Но сейчас его больше беспокоило не это, а тот факт, что перед ним не разыгрывали больше фальшивой доброты, не прятали порочных взглядов и откровенно хотели. Сказать, что это напрягало, значило ничего не сказать.       — Быстрее, — и всё-таки слова-приказы, кнутами бьющие по сознанию, не оставляли иного выбора. И здравый смысл ехидно нашептывал о том, что Тэгун, в общем-то знал, на что шел. Только это ничуть не успокаивало.       Покорно вставая со стула, он освобождался от верха наряда и ежился от жадного взгляда, что вцеплялся в его худощавое тело, будто бы клыками. Он мог, конечно, гордиться подкачанными руками, за которые благодарен был всё той же игре на гитаре, но в остальном не считал себя чрезмерно привлекательным, а вот Воншик, кажется, думал иначе.       — Подойди сюда, — в голосе его сквозило явное нетерпение, да и спешка, с которой он освобождал Тэгуна от джинс и нижнего белья, не могла не пугать. Парень попытался отстраниться и возразить что-то, но его перехватывали за руку чуть выше локтя, а после и вовсе резко дёргали вперёд, заставляя упасть на ложе лицом вниз. И Тэгун понимал, что скорее умрёт, чем перевернётся на спину самостоятельно. Так он был более уязвим и беззащитен, но он не видел Воншика, не встречался с его взглядом своим — испуганным, и это немного спасало.       Вот только мужчину вполне устраивала подобная пассивность, и он не требовал большего, самостоятельно обхватывая талию парня и чуть приподнимая его, заставляя коленями утонуть в мягкости матраса и отставить ягодицы назад. От мерзости происходящего Тэгуну хотелось стонать, сбрасывать с себя жаркие, будто бы липкие, прикосновения, что скользили по пояснице и к животу, соскальзывая на невозбуждённый член.       — У тебя это первый раз, да? — в голосе Воншика слышалась улыбка, а Тэгуну хотелось стереть её с самодовольного лица одним выверенным ударом, сбивающим казанки в кровь. Пальцы Кима сильнее сжали бледные ягодицы, пальцы Тэгуна — простынь. Воншик, склоняясь, оставлял поцелуи на выпирающих позвонках, а Тэгуну они казались стальными спицами, что пронзали его насквозь. Ежась от неправильности этих ласк и чужого голоса, он до белых всполохов зажмуривал глаза, будто бы желая вырваться из кошмарного сна. — Если ты захочешь, то даже удовольствие от этого сможешь получить, знаешь.       — Заткнись, — рычанием, всё-таки срывалось с губ Чона, болезненно, почти навзрыд. Он прогибался в спине невольно, когда, в ответ на его грубость, тяжелая ладонь опускалась на правое бедро, обжигая болью. Что-то царапнуло Тэгуна, и он вспомнил о часах на руке старшего, что так и не оказались сняты, а теперь, наверняка заставляли алеющую царапину распуститься на нежной коже. Но слова Воншика ранили сильнее, по крайней мере, пока. — Помни, у тебя был выбор сейчас.       И отчаянно озлобленный происходящим, Тэгун бы обязательно что-то съязвил в ответ, если бы в следующее мгновение не становилось так больно. До срывающегося с губ крика, до крови из мгновенно прикушенной губы. И понимание, что это всего лишь пальцы, пока ещё пальцы, заставляло дёргаться прочь. Но крепкая хватка свободной руки Воншика, наверняка клеймящей до синяков, не позволяла этого сделать. Он не растрачивался больше на слова и недооцененные нежности, растягивая, толкаясь внутрь узкого тела грубо и резко. А за те секунды передышки, в которые пальцы покинули его, Тэгун успел лишь сделать пару рваных глотков воздуха, чтобы после захлебнуться им, вдыхая слишком глубоко и ощущая, как прохлада вязкой жижи касается его поясницы. Воншик стирал её быстро, слитным движением смахивал вниз, чуть облегчая проникновение для себя же, но совсем не уменьшая болезненности ощущений для Чона.       Он входил грубо, совершенно не заботясь о чужих ощущениях и уж подавно не реагируя на крики и громкие стоны младшего, что бился под ним уже не пытаясь казаться сильным. Всё это подростковое и наигранное, носящее громко звучащие ярлыки гордости и принципов, разбивалось о жестокие реалии жизни подобно хрусталю. Разбивалось о банальную тупую боль, и у Тэгуна, срывающего горло в бесконечных рыданиях, даже не было сил на то чтобы стыдиться собственных слёз. И когда ему уже думалось, что сил не осталось совсем, и он опустится до мольбы, Воншик замирал.       — Ты слишком хорош для смазливых вечно недовольных чем-то девиц, — шептал он у самого уха Тэгуна, вплотную прижимаясь к нему, посылая стаи мурашек по его напряженному телу. Не удерживался и прикусывал мочку, оставляя на ней влажное клеймо, настолько порочное, что парень едва сдержался, чтобы не оттолкнуть. Чтобы не закричать вновь. — Тебе нужен кто-то более заботливый, ценящий эту красоту. Кто-то более сильный и властный, не находишь?       Отвечать Чон уже не стал, а понимающий, что ответа ждать бессмысленно, Воншик вновь ускорил толчки, чтобы спустя пару мгновений излиться в обессиленное борьбой и болью обмякшее тело. Тяжело дыша, он ложился рядом, так близко, что Тэгун ещё чувствовал жар чужой близости и, перевернувшись набок, мог видеть перед собой смуглую кожу плеча старшего. Он всхлипывал уже почти не слышимо, но не мог успокоить той крупной дрожи, что била всё его тело. Не мог прийти в себя, потрясённый чужой жестокостью и кажется, забывал как дышать, опешив, когда к нему обращались уже совершенно иначе, с будничной непринуждённостью и нежностью.       — Тебе нужно идти в свою комнату. У тебя завтра много дел запланировано на утро, — выдыхал расслабленно старший и подтягивался чуть ближе к подушкам, совершенно не стесняясь того, что теперь Чон мог видеть его рельефный живот и пах, испачканный кровью. От этого тошнило невыносимо, и Тэгун прижимал ладони ко рту, лишь бы сдержаться сейчас. Приподнимался с трудом и, утягивая одну из простыней с кровати, шагал к двери, кутаясь в холодную ткань. Его бы сейчас попросту не хватило даже на попытку одеться, но его отпускали и так: босого, чуть шатающегося и совершенно разбитого.       И Тэгуну было бы даже плевать на то, что его могла застать прислуга или кто-то из охраны дома, как ему было плевать и на камеры, замеченные ранее. Он лишь меланхолично прикинул в голове, каковы шансы оступиться с лестницы, ведущей на первый этаж, и сломать себе шею при этом. Счёл их недостаточно высокими, и добрался до спальни, так и не встретив никого по пути. Этот дом был мёртв, впрочем, как и сам Тэгун сейчас. Он с истеричным весельем обнаруживал ванную подготовленной, полной тёплой ещё воды, и поражался всей той продуманности, что окружала его, точно бы аура самого Воншика. Взгляд скользнул по аккуратным полочкам и их содержимому, силясь уцепиться за бритву или что-то схожее с ней, но, кажется, и в этой мысли его успели превзойти, предостерегая от глупостей. Поэтому Чон ограничился лишь тем, что сбросил все бутыльки на пол. Пластмассовые, они даже разбиться нормально не могли. И это злило ужасно, так сильно, что уже сидя в воде Тэгун даже удивлялся, что у него силы остались на эту злость и уже более отстранено замечал, что и на удивление они остались тоже. Не так уж и мёртв он был, как хотелось.       И кипящая внутри обида, стекала по щекам горькими колючими слезами, которые, даже смываясь водой, оставляли после себя неприятное ощущение тонких дорожек на лице. Но когда кончились и они, стало ещё тошней. Тэгун всё-таки не сдержал рвотного позыва, успевая добраться да унитаза, едва не поскользнувшись на разбросанных вещах. Он сгибался над белоснежной кромкой, ещё с минуту, не имея сил успокоить спазмы, а после едва ли не ползком добирался до раковины, ощущая все прелести ноющей поясницы. Не пересекаясь взглядом с отражением, он силился привести себя в порядок и только после падал на кровать, измождённый.       И пусть ему хотелось не видеть сновидений в эту ночь, ему снилось нечто расплывчатое. Осторожные касания, прохлада пальцев, интимно, меж ягодиц. Он застонал и тихое "Не нужно" молящим всхлипом сорвалось с его губ. Он так и не проснулся до конца, не имеющий сил вырваться из неприятного сна в ещё более неприятную реальность, и забвение, наконец-то, поглотило его с головой.       А утро… уж лучше бы утро приходило с головной болью, похмельем и с режущим ярким светом в глаза. Но оно закрадывалось в просыпающееся сознание ласковым поглаживанием по скулам и совсем не соответствующей ему болью во всё той же пояснице и ниже неё. Тэгун с трудом раскрыл глаза, отмечая слипшиеся ресницы, что наверняка стали таковыми от ночных совершенно неконтролируемых слёз. Перед ним, на самом краешке постели сидел Воншик, собранный и давно уже проснувшийся, он улыбался, но всё равно не был похож на доброго радушного хозяина дома. Он разрушил даже намёки на подобную мысль ещё вчера и теперь становился для Чона лишь исчадием боли и унижений.       — Доброе утро, — почти пропел он, убирая протянутую вперёд руку, не в силах дотянуться более до светлой кожи своего гостя. — Тебе пора собираться. Нам через полчаса подадут машину, и позавтракаем мы уже в городе.       — Я не смогу…       — Всё ты сможешь, котёнок, — это звучало почти мягко, "почти" только по тому, что в голове у Тэгуна образовался некоторый защитный звоночек, который постоянно теперь, в моменты нежности от Воншика призывно звенел, напоминая то, что действительно стоило помнить. — Тебя ждёт стилист, а также поход по магазинам и небольшая фотосессия. Сегодня я не занят и составлю тебе компанию, а позже ты познакомишься со своим менеджером.       — Выйди, — Тэгун понимал, что его не собираются покидать в ожидании послушности, но не мог подняться с постели сейчас, вновь попадая под холодные порочные взгляды старшего мужчины. И, к его удивлению, Воншик послушно встал, направляясь к двери, задерживаясь возле неё совсем не надолго.       — Пока не забыл, — начал он, вновь обернувшись. — Твоя гитара не подлежала ремонту. Мне жаль. Взамен можешь выбрать для себя любую из моей коллекции, на твой выбор, но это не запрещает тебе пользоваться и остальными.       И Тэгун бы обязательно оценил эту щедрость, если бы не охал так неподдельно, вставая. Его чуть складывало пополам от малоприятных ощущений и он понимал, что поторопился.       — На раковине крем. Воспользуйся им, — доносилось из-за не успевшей закрыться двери, а после краткий щелчок замка, отрезал от всего мира крохотный мирок уединения Тэгуна. Он приводил себя в порядок, высушивал волосы после душа и даже чистил зубы, всячески игнорируя мозолящий глаза тюбик. Тэгун прекрасно понимал для чего применима подобного рода мазь, но не мог, попросту не мог ей воспользоваться. Это было… мерзко для него.       И незамеченная ранее одежда вновь оказывалась новой, приходилась в пору и, наверное, даже к лицу. Провозившись дольше обычного с узкими джинсами, он окидывал себя взглядом, а после и вовсе смотрелся в зеркало, недоумевая, как обычные вроде бы джинсы и футболка цвета морской волны, могут подчёркивать все его достоинства, вроде высокого роста, стройного телосложения и накачанных рук. На последних, весьма несвоевременно обнаруживалась парочка синяков, прятать которые хотелось больше всего на свете, и только теперь Тэгун и обращал внимание ещё на лёгкую кофту с длинными рукавами. Она приходилась как нельзя кстати, впрочем, как и большая часть того, инициатором чего становился Воншик.       — Ну, ты готов? — он заходил резко, без предупредительного стука и любого иного намёка на тактичность. И уже завязывающий шнурки на лёгких кедах Тэгун распрямился чуть более резко, чем стоило это делать. На Кима он поднимал весьма недовольный взгляд, потому что ему опять было не то чтобы больно даже, но ощутимо так неприятно. — Не смотри на меня такими злыми глазами. Это ничего не изменит. Идём.       Не церемонясь более, он приближался, а Тэгун ненавидел себя за то, что чуть шарахался в сторону, прикрываясь руками так, будто бы его могли ударить. И даже сам Воншик поражался этому, но лишь на мгновение, а после опускался на одно колено, помогая расправиться со шнурками. Он делал это ловко, умело и управлялся за считанные секунды, которых Тэгуну хватало, чтобы окончательно смутиться и растеряться.       — Ну вот и всё, — с долей всколыхнувшегося в голове ощущения дежавю, долетало до сознания Чона, ловкие пальцы уже касались щиколоток, поднимаясь выше, обхватывая колени и скользя уже по внутренней стороне бёдер к паху. — Так жаль, что у нас много дел сегодня. Так жаль.       Тэгун чувствовал как разом деревенеет его тело, как по новой к горлу его подкатывает тошнота, а дрожь пробивает тело неконтролируемой паникой. Он хватал воздух ртом так, точно бы боялся, что тот вновь покинет помещение, поделенное на двоих с Кимом, но наваждение приходило. Мужчина поднимался с пола.       — Идём, нас уже ждут, — и Тэгун шел, не своими ногами переступая по каменным плитам коридора. Он не мог понять того, как один человек может сочетать в себе грани тирана и нежного добряка. Одна из них была ложью, и Чон очень хотел ошибиться, думая, что ложь кроется в тёмной стороне старшего мужчины.       А уже сидя в салоне изящной, мягко движущейся в нужном направлении, иномарки, Чон мог проследить путь от особняка до города. На самом деле, находился тот не так уж далеко, потому что спустя полчаса монотонной езды мимо пролесков и не менее шикарных участков чужих особняков Чон уже начал узнавать местность. Он бывал здесь, в парковой далёкой от суеты части города, когда хотел уединиться и повитать в собственных мыслях, не принадлежа им. Не принадлежа никому.       — О чём задумался? — Тэгун почти забыл о сидящем рядом Воншике, тот был тих и не выбирался из своего планшета с тех самых пор, как сел в авто. Теперь же он внимательно смотрел на Тэгуна, а тот едва не ёжился от его взгляда, прижимаясь ближе к двери.       — Я здесь бывал раньше, — он кивнул в сторону пышных крон, зная, что именно за ними окажется старый неработающий фонтан в переизбыток опавших листьев, в котором можно было безболезненно падать каждую осень. Суён не находила это занятие достойным и боялась испачкаться, а он с ума сходил от хруста многочисленной листвы под тяжестью его тела. — Раньше всё было хорошо.       — А будет ещё лучше, — пообещали ему с такой уверенностью в голосе, что Чон даже обернулся, искренне желая встретиться взглядом с собеседником. Тот, должно быть, шутил. Но нет. В глазах Воншика не было и намёка на веселье, он был серьёзен, собран и, пожалуй, красив. Тэгун мог бы сколько угодно врать себе, но он привык признавать очевидное, увы. А сейчас красота старшего была очевидна, в нём чувствовалась стать, а простой вроде бы наряд, состоящий из чёрных брюк и рубашки такого же цвета, дополненной белым пиджаком, только оттенял её. — Что?       — Твои волосы, — сразу же нашелся Чон, запоздало отводя взгляд обратно к окну. — Мне тоже придётся осветлять свои так же сильно?       — Не сейчас, — Тэгун мог поспорить, что старший улыбался, говоря это. — Люди должны запомнить тебя как тёмного демона с ангельским голосом и сокрытым от их взоров взглядом, а уже после… может быть, но ещё не скоро, не беспокойся, — рука Кима двинулась было в сторону парня, желая подарить ободряющее похлопывание по плечу, но так и не достигла цели, опускаясь обратно на планшет. — А вот и нужный нам салон.       И за пафосом вывесок и кричащих ценников, которыми их встречало здание, крылась вполне себе домашняя атмосфера. Тэгун давно не ощущал подобного, а теперь, оказываясь в ней, не хотел уходить. Его усаживали на мягкое кресло и просили подождать, пока хозяйка заведения разговаривала с Воншиком. И Чон был крайне благодарен тому факту, что на месте мягчайшей перины не оказались деревянные скамейки, привычные для более дешевых мест. На таких он бы не выдержал и пяти минут, а здесь вполне мог позволить устроиться поудобней, не чувствуя дискомфорта и с некоторой нервозностью дожидаясь своей участи. Его несколько коробил тот факт, что его мнения никто не спрашивал. Но, старшие, видимо, полагали, что знают своё дело лучше, а Тэгун лишь мог отстранено, не вслушиваясь в диалог, наблюдать за этими двумя. И для себя он отмечал, что с этой дамой Воншик куда более сдержан, он не позволял себе той наглости, что досталась Айрин, и это тоже коробило некоторые первоначальные ярлыки, которые Чон уже успел навешать на мужчину.       Его приглашали в соседний зал в скором времени после того, как эти двое пожали друг другу руки, согласовывая что-то. В этом не было совершенно ничего интимного или сближающего их, но Тэгун решил для себя, что дама ему не нравится. Благо, процессом его облагораживания далее руководила не она. Две молоденькие девчушки порхали вокруг него, перечисляя те или иные процедуры, которые бы ему следовало сделать, начиная чисткой проблемных зон лица и заканчивая педикюром. Возражения не принимались, и вообще, спустя полчаса возни вокруг, Тэгун понял, что его воспринимают не иначе как предмет мебели, требующий срочной реставрации. А мнение мебели никогда не учитывалось мастерами своего дела.       Но зато, когда спустя продолжительное время нескончаемых мук, свершаемых, несомненно, во благо, он вернулся в комнату к Воншику, тот не мог скрыть искреннего изумления, от которого скулы Тэгуна невольно залил румянец. Чон хотел укорить себя за эту слабость и не мог. Он не привык, чтобы на него так смотрели мужчины, но, кажется, он вообще ни к чему не привык. Рискуя только теперь посмотреть не себя в зеркало, он с удовольствием отмечал, что длину волос почти не тронули, оставляя их всё такими же длинными у чёлки, но чуть укороченными ближе к затылку. Эта причёска смотрелась свежо, а уж избавленная от подростковых проблем кожа и вовсе казалась чем-то нереальным.       — Есть хочу, — выдавал он, хмурясь, чтобы хоть как-то сгладить неловкость молчания, с которым обходил его по кругу Ким, оглядывая, точно бы породистого жеребца, выставленного на продажу. Он кивал, спроваживая Чона обратно к машине, и уверял попутно, что скоро можно будет позволить себе завтрак.       Вот только до этого "скоро" наступало не так сразу, как думалось Тэгуну. Им требовалось попутно заехать ещё в магазин с одеждой, для обновления гардероба, будущей, как сказал Воншик, звезды. А Тэгун шикал на него за это, сам поражаясь собственной наглости, но тот взгляд ещё в салоне, пробил крохотную трещинку в его обречённости, приоткрывая свет на происходящее. Подсказывая, что может быть иначе.       — На меня смотрят, как на диковинного зверька. Бесит, — ворчал он в очередной раз, когда писк малолетних девиц едва ли не под ухом оглушил его своей пронзительностью. Он невольно жался поближе к Воншику и тогда его уже не пытались преследовать, но стоило ему хоть на пару метров отойти прочь, как всё повторялось по новой.       — А неплохая идея, между прочим, — неизвестно к кому обращаясь, согласился Воншик и осторожно потянул младшего в расположенный неподалёку отдел аксессуаров, он долго придирчиво рассматривал кожаные, как показалось Тэгуну, браслеты, а после попросил подать некоторые из них, один сразу протягивая Чону. — Надень.       — Ты серьёзно? — уже крутя в руках аккуратно обработанный тёмной кусок кожи, украшенный серебром, Тэгун, наконец, понимал, что это ошейник и недоумение его росло в геометрической прогрессии. — Зачем в магазине посвящённом человеческой одежде сделали отдел для домашних животных?       — Совсем не остроумно, Чон Тэгун, — заметил Воншик, но ухмыляться не перестал, хотя в тоне его появилось что-то примирительное. — Надень и посмотри, и если тебе не понравится, то я откажусь от этого выбора без всяких последующих пререканий.       — Хорошо, — и Тэгун бы не согласился так быстро, если бы не это тайное оружие, которым неожиданно воспользовался Воншик. Он называл его по имени, в той же манере, с укором, как делала эта Суён, по которой Чон начинал откровенно скучать. И только после до него доходило, что Воншик его в принципе звал по имени впервые.       Но он прогонял прочь разрушительные мысли и подходил к зеркалу, чтобы неловко, непослушными пальцами, попытаться застегнуть пряжку. У него ничего не выходило. И услужливая продавщица хотела было помочь, но тут же стушевалась под темнеющим взглядом Воншика. Он помогал сам, и прохладные пальцы его будто бы невзначай касались нежной кожи Тэгуна. А после, совсем уж очевидно нарочито, оглаживали выступающий кадык, вздрагивающий от шумного сглатывания.       — Готово, — явно довольный результатом, отметил старший мужчина и отошел прочь, позволяя Тэгуну взглянуть на себя в зеркало и обомлеть от противоречивости картинки дополнившейся аксессуаром. С одной стороны, это смотрелось несколько вызывающе. Броский, выделяющийся на фоне молочной белизны кожи ошейник, призывно поблёскивал серебром металлических вставок и наверняка приковывал к себе чужие ненужные взгляды. Но, с другой стороны, как же шло это украшение Тэгуну, как же гармонировало оно сейчас с его внутренним миром и душевным состоянием! И это сходство внешнего и внутреннего, будто бы успокаивало, уравнивая мысли и действия.       — Я хочу это, — подцепляя ошейник указательным пальцем, Тэгун обернулся к старшему. Кажется, он начинал понимать и лучшую сторону этой игры, когда довольный Ким Воншик оплачивал первую покупку, пусть и навязанную спервоначалу, но действительно желанную для Чона теперь.