Мой рок

      И если поначалу Тэгун ещё хотел напомнить Санхёку о просьбе Воншика не превращать знакомство в откровенную пьянку, то после второй початой бутылки эта мысль казалась глупой и несколько детской. В конце концов, все, ну или почти все, из присутствующих были взрослыми людьми, умеющими вовремя остановиться и прекратить пить, не достигая стадии беспамятства. По крайней мере, сам Тэгун в это искренне верил. Как теперь уже верил и в то, что его будущие согруппники самые лучшие. Хакён много шутил, громко смеялся и был до такой степени мил, что его постоянная тактильная потребность перестала смущать Чона и даже казалась чрезвычайно уместной, когда вымещена оказывалась на Хёке. А тот не имел ничего против. Хохотал не тише своего хёна, пищал что-то, но с колен Ча головы не поднимал, устроившись на них весьма удобно. Хонбин же вёл себя более сдержанно, но от этого выглядел не менее задорным. Живо спрашивал что-то о уже имеющемся опыте Чона, рассказывал о том, как начинал сам, заставляя Тэгуна с неподдельной жадностью вслушиваться во все рассказы о выступлениях. И даже так они, окрашенные сдержанными эмоциями, будили в сердце Чона трепет предвкушения. И когда, так или иначе, будничные темы и разговоры о еде подошли к концу, все мысли присутствующих уходили к объединяющей их важной части жизни — к музыке. И, может быть, Хёк не очень был доволен подобным раскладом, видя, что его хёны даже захмелев остаются музыкантами в первую очередь, но виду он не подавал, бодро перемещаясь вместе со всеми из гостиной в маленькую импровизированную студию.       Здесь было не так шикарно, как в сокровищнице Воншика, но Тэгун всё равно не смог сдержать восторженного выдоха, находя эту комнату в тёмных тонах сердцем этой уютной квартиры. И барабанная установка здесь была даже чуть шире, чем та, что находилась в комнате Кима, имела большее количество составных частей и по словам Хонбина, довольного произведённым эффектом, была собрана им самим с нуля. Он с некоторой спешностью занимал своё место и, кажется, Тэгун начинал понимать ранее услышанные от Хёка слова. Глаза Хонбина загорались дьявольщинкой, стоило ему только пройтись пробной дробью по ближайшим барабанам. Хакён же, в противоположность себе прежнему, выглядел спокойным и сосредоточенным. Он неспешно подключал синтезатор к сети и настраивал громкость звучания, ориентируясь на заданный сейчас Хонбином лад. Хёк же привычно устраивался на крохотном диванчике, оставляя Тэгуна в некотором недоумении и волне нахлынувших сомнений.       — Ты можешь взять любую из гитар понравившуюся тебе, — услужливо подсказал Ча, указывая на стену. — Кажется, теперь они все находятся в твоём распоряжении.       Чон кивнул. Выбор был невелик и сами гитары оказывались проще, хоть и изяществом не уступали фирменным моделям, и Тэгун мог бы поколебаться какое-то время, сомневаясь, но его внимание давно привлекла именно тёмно синяя электрогитара с волнистым рисунком на корпусе. Хонбин и Хёк слаженно хмыкнули, странно комментируя этот выбор.       — Что они в ней находят? — обратился Санхёк в никуда скорее всего, потому что ему не ответили. Чон бы ещё мог оправдаться чем-то, если бы постарался, но сейчас его куда больше интересовало другое.       — Я могу сыграть что-то из своего и даже выучил парочку известных песен, но я не знаю, что будет удобнее вам. Если честно я никогда…       — Играй своё, самое любимое, а мы подхватим ритм и попытаемся подстроиться под тебя, — благодушно заверил Хонбин, на мгновения становясь очаровательным собой и едва ли не родительской заботой наблюдая за Чоном, подключающим гитару. А потом в его глазах вновь разгорался огонь, нетерпение и некоторая раздражительность даже. — Только выбирай быстрее, пожалуйста.       — Не слушай его и не торопись, — более мягко подключился к разговору Хакён, беря аккорд, а за ним ещё один. И клавиши отозвались именно тем звуком, что должен был как нельзя лучше подчеркнуть тембр тэгуновского голоса. Даже в этой мелочи была своего рода поддержка. Прикрыв глаза, Чон первый раз коснулся струн и запел:       Давай обожжемся, да так чтоб обнявшись,       ласкать свои крылья в пределах квартиры.       Давай никотину по полной отдавшись,       заменим им всё, чего вдруг не хватило.       Голос дрогнул, срываясь на хрип, но, чуть поморщившись этой промашке, он не рискнул остановиться, смущаясь, потому что создаваемую им мелодию действительно подхватывали, да так удачно, как он и представить ранее не мог. Это ощущение было сродни тому, с которым ладони осторожно подхватывают падающего птенца, не давая разбиться. Для него такими ладонями становились инструменты звучащие совсем рядом с ним. В такой близости, что Тэгуну казалось он ощущает творимую парнями мелодию прямо под кончиками пальцев, что всё с той же проворностью зажимали лады, скользили по грифу и проходились боем по легко отзывающимся струнам.       Давай разобьемся о собственный голос,       что тише стал, впитывая ночь по крупицам.       Давай без излишних упрёков, и холод       другому оставь, ведь кому-то мы снимся.       Неожиданно даже для самого себя, Тэгун вспомнил, как впервые спел эту песню для Суён. Она тогда сидела на диване с таким же заинтересованным восхищением, как и Хёк сейчас. Передумавший спать, он во все глаза следил то за одним, то за другим музыкантом и удивление его, кажется, тоже можно было потрогать руками — таким сильным оно было.       А сны предпочтительно делать теплее,       чтоб с мягкостью пледа и нотками чая.       Давай без обид. Мы становимся злее.       Но если мы – люди то значит случайно.*       На последних аккордах, Чон всё же сбивался сильнее. Привыкший к безразличию и слабому интересу толпы, он совсем не привык к такого рода заинтересованности. Его не просто слушали. В него вслушивались, Хонбин улавливал его гитарную партию, в то время как Хакён жадно подстраивался под голос, оттеняя его звучанием своего инструмента. И это было в разы интимней, чем если бы его вновь заставили раздеться. Потому что, обнажая тело, он оставлял душу при себе. А тут обнажали именно её — сокрытую от посторонних. И не просто разглядывали, а касались, дополняли её собой, становясь чем-то неотъемлемым и таким нужным, что если бы вдруг Воншик сказал, что передумал на счёт группы и хочет видеть Тэгуна соло, тот бы не счёл зазорным ползать на коленях, возвращая себе возможность быть единым целым с этими двумя.       — Вау, — только и смог выдать Хёк, когда последние аккорды гитары и клавишных смолкли враз. И привычно прячущий глаза за чёлкой, Тэгун поднял взгляд на старших мужчин, желая убедиться, что и они не остались разочарованы, но на их лицах также было написано одобрение и даже что-то большее.       — Я так скучал по совместной игре, — честно признался Хонбин, укладывая палочки на барабан перед собой и аплодируя первому совместному опыту, — это было достаточно хорошо, чтобы понадеяться на то, что дальше будет только лучше.       Хакён же, без лишних слов, но с лучезарной улыбкой, не смог вновь обойтись без объятий, находя их лучшей возможностью выразить скопившиеся эмоции. Тэгуну даже показалось, что его ребра вот-вот начнут трещать под хваткой этого, вроде бы хрупкого человека и только подивился той силе, что крылась в его тонких совершенно музыкальных руках. Он даже отстранялся с некоторой неохотой, чтобы пересечься уже с совершенно серьёзным взглядом лидера. Его лидера.       — Не смей бросать петь, слышишь? Это твоя стихия, — заверил он ничуть не лукавя и обернулся на подошедшего Хонбина уже совершенно иным — счастливым, но немного растерянным. — Кажется, мы вновь в строю, мой друг. У нас есть шанс подняться и не упасть более.       — Выпьем за это? — как ни странно, но предложение звучало от их новоявленного менеджера, который, кажется, знал толк в постановке правильной атмосферы для знакомств и не только в ней.       А расходились все уже за полночь, точнее уезжать следовало только Тэгуну, потому что забытый, оставленный в кармане давно отброшенной толстовки, телефон светился десятком непринятых от Воншика. Это немного пугало и в тоже время, пожалуй, недостаточно сильно настораживало всех присутствующих. И даже ответственный за происходящее Санхёк не особо-то беспокоился, фокусируя взгляд на экране.       — Мы вызовем тебе такси, — вполне здраво заключал он, воюя с пробкой неопределённой по счёту бутылки. И послушный Хонбин уже искал необходимый номер в списке своих контактов, чтобы вскоре действительно вызвать машину по нужному адресу.       И прощание проходило ещё теплей, чем знакомство. С обещаниями в вечной взаимопомощи, с клятвами в верности и чёрт знает чем ещё. Тэгун трезвел только в тот миг, когда понимал, что с Хонбином они остались наедине, и почему-то уже не в квартире вовсе, а за её пределами, в полутёмном проёме лестничной площадки, который не могла осветить одна единственная тусклая лампочка под потолком.       — Я тебя провожу, — пояснил Ли. Хотя подобное заявление совсем не оправдывало его прохладных рук, давно забравшихся под толстовку и футболку Тэгуна, как не оправдывало и пальцы, щекочущие поясницу. — Холодно. Лестница или лифт?       — Лифт, — Тэгуну было странно, он совсем не уверен был, что ему нужно сейчас это замкнутое пространство наедине с божественно красивым Хонбином, от которого веяло недешевым алкоголем и приятным ароматом древесного парфюма. Ему не было неловко в близости этих объятий, и это пугало больше всего. Но страх споткнуться на одном из пяти лестничных пролётов брал верх над ним и уже спустя полминуты и без того крохотный мирок сузился до пределов кабины неспешно ползущего вниз лифта.       — Ты ведь не оставишь нас, верно? — жарко дыша куда-то в ключицу, Хонбин посылал по телу младшего стаи мурашек. Он уже давно убрал руки из-под одежды и стоял просто прижимая ладони к плечам, но прикосновения на коже всё ещё горели огнём.       — Конечно, куда же я от вас денусь? — Тэгун невесело хохотнул, понимая, что сейчас весь уют испарится, а спустя полчаса и вовсе сменится холодом роскошной клетки, в которой его, возможно, ещё и ждёт выговор от старшего мужчины. — Надеюсь, мы в скором времени сможем начать совместную работу.       — Конечно, — эхом отозвался Хонбин, первым покидая душную тесноту распахнувшегося на первом этаже лифта. Его телефон уже разрывался забавной мелодией, наверняка оповещая о подъехавшем такси, которое ожидало своего пассажира, и Чон выходил в прохладу улицы почти сразу же после краткого рукопожатия, которым Ли завершал встречу.       И Тэгун был счастлив знать, что адрес назвали за него, потому что, если бы он и знал, то сейчас наверняка не вспомнил ни цифр, ни названия улицы, если таковое вообще имелось в районе для богачей вроде Воншика. Он был рад немного придремать у приоткрытого окна в совсем простеньком автомобиле, наслаждался размеренным гулом двигателя и почти ни о чём не беспокоился.       Охрана впускала его без всяких лишних речей и до входа, от своей служебной каморки, провожала лишь взглядами. А Чон надеялся, что идёт ровно и не шатается так, чтобы вызвать у взрослых мужчин злорадные ехидные насмешки, которые от них, почему-то, были ожидаемы. Он с некоторым трудом открывал массивную входную дверь и мечтал только лишь об одном — незамеченным проскользнуть до своей спальни и сейчас же лечь спать, но Воншик встречал его у самого входа.       — Ты не отвечал на мои звонки, — ровным, но до обжигающего холодным тоном напомнил Ким, прислоняясь к стене и внимательно следя за растерянным Тэгуном. Тот силился спрятать взгляд, всматривался в мраморные разводы пола, чтобы уже спустя мгновения сверкнуть на Воншика недобрым взглядом.       — Зато я не покупал чужие бары, чтобы поставить музыкантов-новичков в безвыходное положение, — парировал он с достойной прохладой в ответном тоне и чуть распрямил плечи, видя как увеличиваются глаза удивлённого старшего. Тот думал, что Чон до сих пор ничего не понял, но он умел складывать паззлы очевидного рисунка воедино. Эта перекупка его постоянного места выступлений неизвестно откуда взявшимся незнакомцем, безмерное богатство Воншика и речи парней о том, что тот богат за счёт своего бизнеса, основанного на увеселительных точках во всём Сеуле. Всё сходилось. А теперь, чуть напуганный, Тэгун вспоминал, что лучшей защитой всегда является нападение.       — Ты пил? — бровь старшего чуть приподнялась вверх, но на этом всё выражение чувств на непроницаемом для эмоций лице и закончилось.       — Немного, но это здесь не причём. Зачем тебе сдался именно тот бар?! — напирал Чон, понимая, что обратного пути у него уже не будет.       — Я увидел тебя там первый раз, когда уже пришел подписывать документы о покупке, так что не надейся, что дело только в тебе. Ты скорее так, бонус к основному приобретению, но вот то, что твой талант в пении видно сразу, я не мог отрицать.       — Почему ты упускаешь тот факт, что я и с гитарой обращаюсь мастерски? — не зная к чему ещё придраться продолжил Тэгун, догадываясь, что проигрывает. Его понимание воншиковского коварства легко крошилось об эту ледяную невозмутимость.       — Хорошо-хорошо, как скажешь, — губы Воншика растянулись в улыбке и только теперь Тэгун понял, как его собственные непозволительно близко находятся к ним. — Твои руки, твои изящные пальцы, просто созданы для того, чтобы перебирать струны и сжимать гриф гитары. А может быть, и не только для этого.       — В смысле? — Тэгун отшатнулся и глаза его предательски начала заполнять собой паника, пробивающаяся даже через негу лёгкого опьянения.       — Они вполне бы подошли и для игры на клавишных. Фортепиано, к примеру? — Воншик с удовольствием наблюдал, как лицо Тэгуна озаряется недоумением, а после и стыдом за собственные мысли. Хотя, на самом деле, его первыми настоящими мыслями были именно те, которые прочувствовал младший. Киму до одури сильно хотелось сейчас чуть поддаться вперёд и поцеловать эти тонкие пахнущие дорогим алкоголем губы. Хотелось, наплевав на всё затащить Тэгуна в ближайшую комнату, на любую горизонтальную поверхность, или взять его прямо здесь. На полу. Хотелось, чтобы эти бесконечно длинные пальцы ласкали его затвердевшую плоть и…       — Я умею, — уверенно кивнул Чон, вырывая мужчину из порочности мыслей.       — Умеешь что? — чуть охрипшим голосом переспросил Воншик, осознавая, что во рту у него всё пересыхает так же быстро, как жар приливает к паху, и в штанах становится тесно.       — Играть на клавишных, — заверил Тэгун чуть покачнувшись. Его размаривала домашняя теплота, такая нежеланная после ночной прохлады, и опьянение вновь давало о себе знать.       — Только Хакёну это не говори. Для него каждый инструмент, попадающий с поле его зрения, автоматически обретает статус жены и любовницы.       — Учту.       — Составишь мне компанию за ужином?       — А у меня есть выбор? — пальцы Тэгуна путались в тонких вязочках-шнурках на толстовке, когда он пытался хоть немного уменьшить давление тяготящей духоты. И в мыслях скорый побег в сновидения чуть откладывался на потом, потому что прохлада душа внезапно становилась нужней и первостепенней.       — Конечно.       — В таком случае, знай, я никогда больше не поднимусь в твою комнату. Никогда, — в чуть подрагивающем от гнева голосе Тэгуна слышалась обида. Давняя, накопленная не сейчас, когда он был так слаб на подобные яркие чувства, так разморен вином. И Воншик даже ожидал, что тот ударит его, вымещая всё запоздало, но ошибся. Чон развернулся и быстро удалился в свою комнату, но не сбегая, а просто уходя прочь. С достоинством и гордо поднятой головой.       А Воншик проводил его взглядом, ошеломлённый. Чтобы уже спустя мгновение упереться лбом в прохладу стены и сделать пару глубоких вдохов. Выдохнув весь воздух из лёгких в очередной раз, он попробовал не дышать, посмотрел на вовсе не дрожащую руку, на не плывущую стену перед собой и подумал, что это гораздо проще, чем не реагировать на такого желанного, чрезмерно с ума сводящего Тэгуна. Он двинулся в сторону своей комнаты, запоздало хватая ртом воздух и чувствуя, как болезненный спазм сжимает рёбра, а после замер у самой лестницы. Передумывая и возвращаясь назад.       И Чон был, возможно, слишком пьян или же слишком самоуверен, но игнорируя дверной замок, он позволял старшему попасть в свою комнату без излишней беготни с поиском ключей. Он даже в ванную дверь не удосуживался прикрыть. И Ким заставал его под струями тёплой воды, обнажённого и совершенно расслабленного, не замечающего ни чужого жадного взгляда, ни присутствия.       "Такой идеальный и такой чужой. Не мой совсем ", — звучало в голове старшего на повторе, в то время как с губ не срывалось и единого слова. Боящийся спугнуть раньше времени, он закусывал губу, лишь бы не выдать своё присутствие и ещё немного полюбоваться бледностью худощавого тела поблескивающего в несмелых потоках воды, ласкающей гладкую кожу. Он видел, как напрягались мышцы, когда Тэгун оборачивался и, наконец, осознавал своё разрушенное уединение, как сменялось его блаженное выражение лица растерянностью, а после и злобой, и не мог скрыть улыбки.       — Я не удержался, прости, — легко заверил он, всё также откровенно рассматривая Тэгуна, пока тот спешно выбирался из душевой кабины, натягивая на влажное ещё тело халат. Ушиб внизу груди почти сошел на нет, благодаря крепости здорового организма, готового к подобным мелочам.       — Уходи, — бросал Тэгун достаточно громко, но совсем-совсем неуверенно, потому что ещё понимал, как слабы здесь его приказы. Он устремлялся в спальню и с некоторой неохотой устраивался на кровати — единственном месте, кроме пола, где можно было присесть в этой комнате. Он с трудом поборол в себе совсем детское желание спрятаться под одеялом и злобно сверкнул глазами. — Что тебе нужно?       — Тебя. Сейчас, — уверенно заявил Ким, прекрасно понимая, что, на самом деле, ему и правда больше ничего не нужно. Только иметь возможность сейчас сорвать с мальчишки этот ненужный махровый мешок, впиться в его нежную кожу над ключицей, клеймя. И слушать, бесконечно слушать, срывающиеся с его губ всхлипы и мольбы о прекращении этих пыток. Ему хотелось ощущать чужое сопротивление до такой степени, что внутри всё скручивалось в тугой клубок жара от предвкушения, а пульсирующая плоть давно и неудобно упиралась в ширинку.       — Ну так бери, только оставь меня в покое быстрее, — Тэгун искренне надеялся, что на утро не вспомнит этих слов, но сейчас прощал их себе, веря, что такая откровенность и податливость лишат его надобности долго терпеть чужое присутствие рядом. Терпеть рядом человека, от которого сердце заходилось неровным стуком: гневом ли, страхом — Чон ещё не мог определить. Хотел лишь, чтобы это скорее прекратилось.       И Воншик не считал зазорным воспользоваться его предложением, приглушал свет в комнате и скидывал с себя вещи прямо на пол, оставляя на себе лишь нижнее бельё, на светлой ткани которого проступало влажное пятно от естественной смазки. И немалых размеров член выделялся достаточно хорошо, чтобы Тэгун мог оценить его и, пожалуй, пожалеть о своей поспешной дерзости.       — Не бойся, всё правда может быть лучше, чем ты думаешь, — шептали ему в шею, чуть прикусывая тонкую кожицу над пульсирующей жилкой, заставляя подавиться воздухом от яркости ощущений, которые дарило это действо и от ощущений ещё больших, когда место незначительного укуса Ким принимался зализывать, заставляя пальцы Тэгуна сильнее сжимать простыни. И он бы, наверное, действительно остановился, встретив настоящее уверенное сопротивление, но Чон лишь рвано выдыхал воздух и отползал назад, к высокой спинке кровати, и это податливое бездействие сводило с ума.       Пушистый воротник халата сбился, сползая с плеч и открывая для старшего ещё больше мест для поцелуев, жалящих, до такой степени интимных, что Тэгун, не удержавшись прикрыл глаза и отвернулся.       — Не мог бы ты обойтись без этого, — он ненавидел себя за дрожащий голос, ненавидел за то, что прогибался под нежностью блуждающих на груди пальцев и резко втягивал воздух сквозь зубы, когда поглаживания сменялись ощутимым царапанием.       — Не мог, — бескомпромиссно подтвердил Ким, оставляя очередной укус на плече младшего, прежде чем отстраниться к тумбочке и тут же вернуться обратно, устраиваясь между ног Тэгуна. Для этого их приходилось чуть развести самостоятельно, но пока тот бездействовал, удивлённый найденным бутыльком в его, вроде бы, комнате, это не составляло большого труда. — Или тебе хочется, чтобы больно было всегда?       Тэгун прикусил губу, проглатывая невысказанную мысль о том, что это в принципе не может быть не больно, и едва не прокусывал её совсем, чувствуя прохладные от смазки пальцы меж ягодиц. Он ощущал, как вспыхивают румянцем его щёки, вновь отводил взгляд, зарекаясь не поворачиваться в сторону Воншика и не смотреть на него, такого хищного и распалённого желанием сейчас. И от этого невольно приходилось концентрироваться на ощущениях, где поглаживание сменялось осторожным проникновением. Не болезненным, но тянущим всё ещё так непривычно, что хотелось зажаться и отстраниться прочь. Его старались отвлечь вновь посыпавшимися краткими поцелуями, от которых шея и плечи уже горели не отступающим жаром, но это не отвлекало вовсе — смущало до такой степени, что Чону хотелось провалиться сквозь землю. А когда ко второму пальцу добавился и третий, он не сдержал вскрика, который, впрочем, тут же утонул в судорожном вдохе.       — Больно, — выдохнул он так тихо, что и сам не услышал собственного голоса, но пальцы внутри замерли, давая возможность если не привыкнуть, то переждать волну этой тупой ноющей боли, что заполняла его собой.       — Ты сам всё усложняешь, — щёку опалило жаркое дыхание, и Чон поморщился побарывая в себе желание оттолкнуть, о чём и пожалел чуть позже, когда свободная рука Воншика развернула его лицо к себе, а мягкие губы накрыли его собственные. И это мало чем напоминало поцелуй, просто его тихие постанывания теперь оседали на губах старшего, а возможность сделать полный вдох сводилась к минимуму. — Расслабься, — всё также в губы, вызывая лёгкую щекотную вибрацию. Пальцы толкнулись чуть глубже, а Тэгун, сгорая от стыда, не смог сдержать стона.       Он не мог сказать, что это было приятно. Не мог даже допустить подобной мысли в своё слишком правильное понимание близости, но тело предательски пронзала дрожь, а чуть приоткрывшегося рта для Воншика оказывалось достаточно, чтобы углубить поцелуй. Это было странно, совсем не так, как целоваться с девушкой, потому что инициативы от него здесь не шло совершенно, но зато чужой хватало едва ли не на двоих. Тэгун терялся, не зная куда себя деть и как реагировать, когда его так настойчиво терзали поцелуем, а внизу, от непрекращающихся толчков всё начинало так сладко ныть, что кажется даже ощущение боли заглушалось иными, новыми и неизвестными ранее ласками. И верхом тэгуновской самоненависти становилось отчётливое понимание, что он возбуждается. От этой грязной неправильной ласки начинает заполнятся тем жаром, что ранее привык пробуждать в себе лишь от близости с противоположным полом.       — Чёрт, — секундную передышку он тратил на то, чтобы запрокинуть голову и отдышаться, но весь воздух будто бы плавился, как только достигал раскрасневшихся пылающих от поцелуя губ. Он ещё надеялся, что смятые полы длинного халата не выдадут его состояния старшему, но глубоко ошибался.       Воншик, будто бы читая его мысли, справлялся с поясом единственного одеяния Чона свободной рукой и распахивал его так, чтобы видеть всего Тэгуна. Он милостиво не комментировал происходящее, хоть и жадно прослеживал взглядом вниз, отмечая для себя возбуждённый аккуратный член младшего. Прикасался к нему, обхватывал и скользил по всей длине, удовлетворённо отмечая, как в ответ на это Тэгун сжимался вокруг его пальцев. И это становилось невыносимо возбуждающе. Киму не терпелось завладеть таким новым для него, раскрытым и совсем не боящимся младшим, или же боящимся, но только собственных желаний и не более того. И всё же он не удерживался, мучая Чона ещё немого, толкаясь в него так, чтобы специально пройтись по простате и победно наблюдать за тем, как тот вскидывает бёдра навстречу каждому следующему движению внутри.       И когда пальцы покинули порядком растянутое тело, Тэгун открыл глаза, слепо и непонимающе озираясь по сторонам, с искренним недоумением вглядываясь в лицо Воншика. Он приходил в себя, вырываясь из плена томительных ощущений, с тревогой наблюдая за тем, как старший избавляет себя и от нижнего белья тоже, он попытался свести колени вместе, но крепкие ладони перехватили их чуть раньше, не давая этого сделать.       — Подожди, я не хочу, — выдал первое пришедшее в голову Тэгун, и сам не узнал свой голос. И сам себе не поверил. Не поверил и Воншик, подхватывающий его за бёдра и чуть заставляющий съехать вниз, меняя положение на лежачее. Он не стал отвечать, лишь вновь обхватил влажную плоть младшего и тот прогнулся в спине, толкаясь в руку почти осознанно.       Почти, потому что голова кружилась, а в паху так сладко тянуло, что реальность сама уплывала из-под сжимающих простыни рук. Почти, потому что нельзя было в принципе говорить об осознании, когда ласка ускорялась, а перед сильно зажмуренными глазами мелькали цветные всполохи. Почти, потому что какая-то часть Чона действительно не хотела этого.       В него входили плавно, единым слитным толчком, заставляющим ноги сгибаться в коленях непроизвольно, а всё тело вздрагивать и обращать дрожь в громкий протяжный выдох, который, как казалось самому Тэгуну, порежет его горло на лоскуты. Но следующий стон, когда Воншик начинал двигаться неожиданно быстро, вбивая его в смятые простыни, оказывался заглушен поцелуем, небрежным, но оттого не менее жадным и… нужным? Тэгун отвечал. Впервые позволял себе сминать в ответ чужие, влажные от общей слюны губы и сталкивался с языком Воншика своим, заставляя того рычать уже не от покорности парня под ним, а от этой очевидной взаимности, что расцветала на его коже мелкими порезами, когда руки Тэгуна касались его плеч. Это была лишь малая плата за ту боль, что причинили ему, подумал Тэгун. Лишь малая плата за то удовольствие, которое дарили теперь. И уж точно, такая мелочь, как исцарапанные плечи Воншика, не могла окупить всего того стыда, который испытывал Чон, заливая чужую ладонь спермой.       Воншик же покидал его тело резко, стоя на коленях и надрачивая себе, он прогибался в спине, марая бледные бёдра Тэгуна белёсой тёплой влагой, а после обессилено падал рядом, утыкаясь в плечо младшего лицом.       — Это было не так уж и плохо, верно? — не удерживался он, задавая самый, казалось бы, смущающий сейчас вопрос. Сцеловывая с кожи солоноватые бисеринки пота, он едва не мурчал от удовольствия, не ощущая сопротивления на подобную, пожалуй, слишком уж трогательную мелочь. — И, да. Ты вполне мог замкнуться, заходя в спальню, а не оставлять дверь открытой так приглашающе очевидно.       — Не надейся, что я отвечу тебе, — пробормотал Чон, с негодованием отмечая собственную сонливость и усталость, взвалившуюся на плечи неподъёмным грузом. Нужно было идти в душ, смывать с себя следы этой грязной, всё ещё неправильной, близости, но сил хватало только на то, чтобы перевернуться на бок, оставляя на обозрение старшего лишь влажную спину.       — Это был скорее риторический вопрос. Твоё тело давно уже ответило за тебя Чон Тэгун, — проводя языком меж лопаток мальчишки Воншик неохотно отстранился, понимая, что ещё немного, и он начнёт возбуждаться по новой. — И, поверь, в этом нет ничего ужасного.       И Тэгун, наверное, верил. Сейчас, находясь в приятной полудрёме, он бы поверил во что угодно. И где-то на периферии недремлющего сознания он ещё отмечал Воншика поднявшимся и закутавшимся в его халат, временно исчезнувшим с поля зрения и вернувшимся из ванной уже с влажным полотенцем.       — Ты не должен… — Тэгун хотел смутиться этой заботливости, с которой его протирали от следов спермы, но заглушенный поцелуем, он ничего толком не договаривал. И уже засыпая, он искренне ликовал тому факту что не ответил на поцелуй сейчас. Не ответил. Хоть и чертовски хотелось сделать это.