Мой рок

      — И стоило ли ехать так далеко, чтобы в итоге оказаться на самой обычной свалке?       — Знаешь в чём отличительная черта этой? — Воншик чуть поморщился от неприятного запаха и приложил шелковый платок к носу. Он смотрелся нелепо здесь, на краю пустыни — залежей грязи, которые простирались едва ли не до самого горизонта. — Здесь водятся стаи собак. Вечно злых и голодных.       — И?       — Тебя не найдёт здесь никто. Потому что нечего будет искать уже через пару часов, — и будто бы в подтверждение слов мужчины откуда-то издалека донеслось ещё приглушенное настороженное рычание. Явно не одна, а несколько бездомных одичавших псин приближались к ним, предчувствуя сытный ужин.       Женщина поёжилась, но скорее не от пронзительного смрадного ветра, а от холода внутреннего.       — Сыльги, зачем ты так, а? Ты ведь была идеальна! — он прикурил очередную сигарету, глубоко затягиваясь ей и чуть прикрывая от удовольствия глаза. Он ещё рассматривал какое-то время изящный силуэт бывшей управляющей, а та всхлипнула, ёжась от его взгляда. — Ты была лучшей, а так подвела меня. Почему?       — К нему тянет, Ким. Тебе ли не знать, — обнимая себя за плечи женщина даже не думала о побеге, она уже слышала щелчок, с которым её хозяин снимал пистолет с предохранителя, и отсчитывала время до конца. Раз. И окурок, прорезая тьму алым огоньком, приземлился на на гору смятых бумаг. Два. Воншик выдохнул горечь дыма. Три. Он сделал шаг вперёд.       — Единственное, чего ты заслужила, так это милосердия. Я мог бы прострелить твои колени и оставить тебя на растерзания этим тварям живой, но… ты и правда была хороша, Сыльги. Прощай.       Звук выстрела разрезал тишину лишь на мгновение, а взвывший чуть сильнее ветер развеял эхо по грязной устланной мусором земле. Воншик направился к машине, улыбаясь, он слышал как десятки голодных псов уже приближаются на запах крови.       Тэгун понятия не имел, как нужно снимать клипы. Но ему и не требовалось это понимать, главное, что рядом были люди, которые это делать умели. Создавали всё с нуля всё за него и для него, и Чону оставалось лишь внимательно прочитать сценарий и, по возможности, вникнуть в него. Сюжет был довольно мрачным, под стать выбранной Воншиком песни, но то состояние, что ещё копил Тэгун внутри подходило для этой игры идеально.       Он позволял двум расторопным девушкам-стилисткам порхать вокруг и наносить грим даже не поднимая взгляда на стоящее перед ним широкое зеркало. Где-то за спиной весело переговаривались Хакён и Хонбин, находя свои образы, как минимум, милыми, но даже это не было должным соблазном для Чона, чтобы оценить ещё незаконченный результат. Он ждал, бегал по строкам сценария вновь и вновь, и всё никак не мог понять, чья же заслуга в том, что его стихи обретали сюжет с такой правильностью. Он спросил об этом у Хакёна, а тот, отсмеявшись от собственной же шутки, беззаботно пояснил, что таким обычно Воншик заведует самостоятельно. Тэгун прикусил язык, он не мог не признать, что этот человек, вопреки своей бездушности, умеет прочувствовать нужный настрой.       А когда с макияжем и костюмами было покончено, Тэгун повернулся к зеркалу и едва не отшатнулся прочь. Из отражения на него смотрел самый настоящий призрак: белые лохмотья наряда, неестественно бледное лицо и выразительные чёрные глаза. Чуть розоватая, будто бы обескровленная полоска губ изогнулась в изумлении, когда к Чону подошли ещё двое таких же "призраков".       — Здорово, правда? — теперь улыбка Хонбина не казалась такой уж солнечной, она скорее пугала и завораживала одновременно. Чон кивнул, всё переводя взгляд с одного согруппника на другого, и думал, что в самую страшную ночь года они были бы великолепны на шумных улицах города.       — Идёмте, вы ведь ещё не видели места съёмок, — хохотнул Хакён и с завидной плавностью двинулся к выходу, заманивая с собой и остальных. Чон ещё задержался на какое-то время в гримёрной комнате благодаря постаравшихся работниц, но тут же поспешил следом, не особо прослеживая за тем, как заалели щёки девушек.       А съёмочная площадка и правда была под стать им самим. Здесь был и синтезатор, и барабанная установка, и стойка для микрофона в центре, но всё это было оформлено так, что Тэгун чувствовал себя как минимум в развалинах средневекового замка. На заднем фоне легко развевались потрепанные клочки штор, а под ногами похрустывал гравий, и всё это было до такой степени нереально, но атмосферно, что Чон, казалось, начинал ощущать собственную нематериальность. И он даже удивился, когда уцепившаяся за стойку рука не прошла сквозь, обретая вполне себе реальную опору. Хакён и Хонбин тоже выглядели удивлёнными, но во взгляде первого ещё плескалось некоторое самодовольство.       — Я немного посодействовал созданию этого места, — без лишней скромности признался Ча, прикрывая глаза, отчего со стороны начинало казаться, будто бы его глазницы пусты.       — Впечатляет, — кратко прокомментировал Тэгун, отводя взгляд на странную округлую дорожку, в центре которой и находились инструменты и они сами.       — Нас будут снимать со всех сторон, — охотно пояснил Хонбин невысказанное недоумение друга, описывая над головой круг палочкой, зажатой меж пальцев. — Это будет выглядеть довольно живо, думаю.       Тэгун представил то, о чём говорил Хонбин и согласно кивнул. Хотя ему казалось, что даже если их снимут с одного ракурса, это уже будет нереально здорово. В зале ещё не было никого кроме них, и Чон позволял себе оценить всю картинку чуть со стороны, будто бы и не участвуя в ней. Занятой Ча, движущийся за установкой синтезатора точно бог, привлекал к себе много внимания, но Хонбин. Он был другим. Он не старался играть на несуществующую публику и просто становился собой, уходя из этой реальности куда-то в свои мысли. Тэгун невольно засмотрелся, завораживаясь картинкой спадающих на лицо мужчины прядей, и сердце его начинало стучать под ритм, который выдавала сильная барабанная дробь. Он упустил момент, когда Хонбин пересёкся с ним взглядом.       — Что-то не так? — поинтересовался он, демонстрируя очаровательные ямочки на щеках.       — Всё в порядке, — незамедлительно признал Тэгун, обнаруживая себя к мужчине гораздо ближе, чем находился до этого. — Просто на тебя невозможно не смотреть. Ты такой красивый и…       Тэгун недоговорил. Он до такой степени не ожидал нападения от Хонбина, что даже не почувствовал боли, когда упал на землю и затылок его сильно, до потемнения в глазах соприкоснулся с твёрдостью гравия. Чуть придя в себя, он испуганно выдохнул, видя в опасной близости от своего глаза всё ту же барабанную палочку и нависшее над ним лицо старшего мужчины. То было искривлено яростью и не сменилось даже когда строгий окрик Хакёна наполнил зал.       — Ли Хонбин, прекрати немедленно!       — Не смей. Не смей называть меня красивым, слышишь? — прошипел тот, чуть сильнее надавливая свободной рукой на грудную клетку Тэгуна, заставляя того с хрипом выпустить оставшийся в лёгких воздух.       — Ли, я тебя в последний раз предупреждаю…       Когда двери съёмочного павильона открылись и зашел режиссер с пятью своими помощниками. Инцидент был исчерпан. Хонбин как ни в чём не бывало сидел на своём месте и игнорировал укоряющие взгляды Хакёна. А Чон по привычке настраивал гитару, будто бы ему и сегодня предстояло играть в живую. Но сегодня был лишь внимательный глаз камеры: одной, а потом и нескольких разом, он ещё слегка терялся, не зная куда именно ему стоит смотреть, но, получив указания от режиссера и подоспевшего Хёка, он быстро сориентировался в происходящем. Жаль, что со случившимся до этого, ему не помогли разобраться также легко. На помощь приходила только музыка, идущая фонограммой, и голос, звучащий в живую даже сейчас:       Ты стучишься в стеклянные потолки,       Рушишь стены, да тщетно - они крепки,       Разрываешь нервы и близок срок,       Когда время, притихшее между строк,       Ступит следующий шаг по сырой воде,       И затопит мрак - миллиарды дел.       Ты не должен им, но идёшь вперёд,       Продолжаешь чей-то немой отсчёт,       Оступившись, сплёвываешь грязь воды,       Смотришь близким в глаза, а они пусты.       Ты кричишь от боли, но боль глуха,       Ты же кукла, робот, дитя греха...       Над тобою звёзды - они близки,       И схватить бы их, не пустить с руки,       Но... стеклянные потолки...       Последние строки давались Чону так тяжело, что он невольно падал на колени, за что позже получал бесчисленное количество похвал от собравшихся. Он не мог объяснить им, что сейчас по-настоящему прожил эту песню. Он чувствовал, как его и Хонбина разделяет непреодолимая толща стекла, и искренне недоумевал откуда ей вообще должно было взяться.       Когда началась вторая часть съёмок с фотосессией, он честно старался делать вид, что ничего не произошло. Хонбину же это давалось куда более легко. Он шутил, непринуждённо прижимался к Чону, когда того требовал фотограф и вообще вёл себя так, как будто бы всё было в порядке. Первым закончив съёмку индивидуальных фото он незамедлительно скрылся за дверью и только тогда, в кратком перерыве, когда происходила смена декораций, Хакён позволил себе прояснить ситуацию самую малость:       — Это я виноват, что не предупредил тебя, — самым искренним тоном повинился он, чуть прижимаясь к плечу младшего. — Не думал, что ты и правда рискнёшь сказать это ему вот так — напрямую, мне казалось, что ты не такой человек для подобного. У нашего Хонбина что-то вроде агрессивной формы стеснения. Я не буду углубляться в подробности этой агрессии потому что ни к чему это, но просто знай, что он очень переживает на этот счёт. Негодует, что за его красотой люди зачастую не видят иных талантов.       — Я должен поговорить с ним.       – Не должен, — с этими словами Ча легонько вытолкнул Тэгуна под свет прожекторов, и какая-то тёмная часть его сердца не могла не признать, что Чону очень даже к лицу сейчас эта растерянность. Тот справлялся со своей задачей быстро, а после, получив разрешение от старших, сорвался следом за Хонбином. Обнаруживая его только спустя пару минут на крыше.       Ли курил. Всё также не обращая на Чона внимания, в солнечном свете он скорее походил не на призрака, а на задумчивого демона, чьи плечи тяготила тысяча дум. Длинные прядки на его лице и лоскутья наряда на рукавах трепетали под порывами игривого ветра мешали, отчего мужчине периодически приходилось встряхивать головой или руками, чтобы отбросить их назад. Он действительно был красив сейчас, и Тэгун искренне недоумевал, как подобная очевидная правда может превращать улыбчивое ходящее солнце в сущую фурию.       — Хонбин, — окликнул он, не смея подходить слишком близко, подпирая дверь спиной и не делая больше ни шага. Тэгун крайне надеялся, что ставший чрезмерно заботливым Хакён не вмешается раньше времени, давая всё им выяснить самостоятельно. В конце концов, сплочённость коллектива была для Чона в разы важнее собственной гордости. — Прости, я не знал, что подобный комплимент может стать болезненным или неприятным для тебя.       — Я знаю, — тяжело выдохнув мужчина бросил окурок на бетонный пол и затушил его носком ботинка, чтобы после за пару шагов сократить расстояние до собеседника и виновато улыбнуться. — Мне должно было сказать в ответ, что ты сегодня тоже особенно красив, но… нервы ни к чёрту взяли своё.       А после Хонбин сделал то, что ожидалось от него меньше всего. Он поцеловал Тэгуна, да так внезапно, что тот даже не успел воспротивиться и его чуть приоткрытый рот, как нельзя кстати, позволил сразу же углубить поцелуй. Совсем не настойчиво приобнимая Чона одной рукой, второй Хонбин касался его лица осторожным поглаживанием, совсем не таким холодным и мерзким как то, которое дарила Сыльги. Это было естественно и так… нужно, что Тэгун не смог не ответить. Чуть сминая чужие губы в ответ и скользя своим языком навстречу, он опомнился, пожалуй, слишком поздно. Отталкивая. Ошарашено глядя на старшего мужчину.       — Сочтём это за маленькое заглаживание моей вины, верно? — хитро улыбнувшись Ли отстранился самостоятельно и приоткрыл дверь, пропуская Тэгуна вперёд, но тот не двинулся с места. Он хватал воздух так, будто бы тот мог исчезнуть в любой момент. Будто бы Воншик вновь мог видеть всё это.       — Не делай так больше, я…       — Тише-тише, — палец старшего взметнулся было к губам Чона, но не достиг цели, так и оставаясь поднятым наполовину. — Ничего серьёзного. Ничего страшного. Идём, у нас ещё репетиция на сегодня.       И Хонбин был убедителен, первым шагал к гримёрке, не оставляя Тэгуну иного выбора. Но всё-таки тот был встревожен, не зная, как бы отреагировал на подобную выходку драммера Ким. Точнее, наученный горьким опытом, он догадывался, что последствия будут далеко не самыми радужными. Он ещё обещал самому себе, что вернётся к этой теме с Хонбином, предостерегая его, но на самом деле куда больше надеялся, что возвращаться к подобному не придётся никогда.       И даже так, вопреки самому себе, Тэгун не мог не думать об этом поцелуе, подсознательно сравнивая его с теми, что дарил ему Воншик. Хотя, когда речь касалась Воншика, правильней было говорить иначе. Воншик брал, без спроса, без учёта чужих чувств и желаний, он заставлял отдаваться ему даже в такой незначительной ласке, в то время как Хонбин действительно дарил. Сладко и ненавязчиво.       И хоть Хакён поначалу был против вмешательства Чона, теперь он оставался доволен сложившейся ситуацией, где оба его музыканта явно не собирались убить друг друга. Он приветственно кивал обоим и продолжал болтать по телефону с кем-то наверняка воодушевляющим. Его глаза светились счастьем и озорством, а быстрая-быстрая речь становилась похожа на заливистый звон воды. Не удержавшись, Тэгун спросил у Хёка, кто же превращает их строгого лидера в сгусток позитива, на что тот заговорщически подозвал Чона к себе и быстро определил звонящего как вторую половинку Ча. И пообещал жуткую расправу в виде многочасовых разговоров от лидера, если Тэгун спросит об этом у него самого.       — Ты даже не представляешь, на что подпишешься, если затронешь эту тему, — громким шепотом заверил он и ,страшно моргая глазами, изобразил жестами скручивающиеся уши, что посмешило и лидера, и переодевшегося в обычную одежду Хонбина.       — Ты ещё успеешь наслушаться об этом, Чон Тэгун, — заверил он и как раз вовремя, потому что Хакён закончил свой диалог с невидимым собеседником и подошёл к остальным.       — Готовы? Нас ждут великие свершения! — бодро заверил Хакён и, сминая всех присутствующих в массовых объятиях, непринуждённо повёл их к выходу.       Тэгун ещё не знал, как истощат его все эти свершения к концу недели. Выматывающийся каждый день морально и физически он никак не мог предположить, что за столь короткий срок можно сделать столько вещей: записать пару видео-комментариев для фанатов, отредактировать клип и записать первый в жизни серьёзный альбом. Он был назван в честь заглавной песни — "Стеклянные потолки", и фото на обложке становилось для Тэгуна неожиданной гордостью. Фото, где он вместе с Хакёном и Хонбином всё в тех же костюмах призраков смотрели снизу вверх, через стеклянную преграду мутного стекла. Тэгун не мог объяснить этих ощущений самому себе, но атмосфера этого, обработанного в различных редакторах, снимка навевала на него тоску и восторг одновременно — в этом было слишком много его и его души, вывернутой наизнанку.       В последние дни перед выступлением, к основным заботам добавился осмотр и проба зала, в котором предстояло провести выступление. Большой и просторный, рассчитанный на несколько тысяч человек, он совсем не походил на те подобия сцен, на которых раньше доводилось выступать Чону. Он терялся, слеп от света десятка прожекторов и всё никак не мог перестать смотреть на пустующие, пока ещё, ряды кресел. И не верил. Не верил, что всё это происходило с ним. Но репетиция за репетицией, он погружался в атмосферу этого большого мира и к самому заветному дню не мог привыкнуть только к одному — Воншик если не исчез из его жизни, то стал её самой незаметной частью.       Его не было дома, не было на репетициях и даже не было в шумном закулисье в день, когда мечта Тэгуна должна была вот-вот исполниться. И Чон честно старался делать вид, что так оно и должно было быть, хотя его терзало некоторое непонятное чувство, которое он боялся обозначить как скуку по человеку. Но он скучал. Ким мерещился ему в лицах малознакомых людей из стаффа и всюду, где только бы мог привидеться младшему. Пожалуй, он ожидал, что тот появиться и отсчитает его за неправильность поведения или что-то подобное, но Воншика не было. Он давал полную свободу действий группе и сговорчивому менеджеру в лице Санхёка. Последний же и успокаивал порядком взволнованного Чона, когда тот, уже готовый к выступлению, выглядывал в зал через массивный занавес штор. Толпа роптала в ожидании и часто скандировала название группы. Кто-то по отдельности выкрикивал имена, кто-то кричал мотивирующие фразы, и Тэгун чувствовал, как теплеет его сердце от этих совсем ещё не знакомых людей.       — Они любят тебя уже заранее, — подбадривал Хёк, несомненно замечая некоторую нервозность в поведении Тэгуна. Он хлопал его по плечу и заинтересованно выглядывая следом в темноту, наполняющуюся сотнями тусклых разноцветных огоньков. — Песни на радио сделали своё дело, да и клип многие не обошли стороной. Поверь, половина из них купила ваш альбом ещё до того, как шагнула в пределы этого зала.       Тэгун понимающе хмыкнул. Он видел клип — мастерская работа режиссёров и правильный монтаж удачных кадров делали своё дело. Даже он, привыкший относиться к самому себе с повышенной критикой, был под впечатлением. Хоть и не узнавал себя. Хоть и негодовал тому факту, что продолжительных кадров с Хонбином слишком мало, но тут, как раз-таки, можно было найти объяснения. А вот собственному не узнаванию их не находилось. Тэгун просто не привык выглядеть так хорошо и так… броско, а от того поражался каждый раз, пересматривая сделанное видео. В нём и голос звучал как-то иначе, и движения его смотрелись иными. К этому нужно было привыкнуть, но времени на привыкание никто не выделял.       — Тебе, кстати, следует зайти в свою гримёрную. Стилистка хочет что-то подправить, но я так и не понял что, — устало выдохнул Санхёк, теряя интерес к толпе и принимаясь что-то усердно строчить в собственном телефоне.       Тэгун устало выдохнул. Последние минуты перед началом он бы с куда большим энтузиазмом провёл в компании Хонбина и Эна, как заставляли называть лидера люди из стаффа, но по странному стечению обстоятельств комната вокалиста оказалась отделена от гримёрной двух других музыкантов и он вынужденно двинулся к ней, оставляя Санхёка во власти дорогостоящей игрушки.       Вот только стилистки в комнате не обнаруживалось. Там вообще не было никого. По крайней мере, Тэгун так думал, пока дверь за ним не закрылась с звучным щелчком, отрезая его от всего мира. И оставляя наедине с человеком, от которого мурашки бежали по коже. Чону даже не требовалось оборачиваться, хоть и очень хотелось, чтобы узнать обладателя низкого тембра и неспешной походки хищника.       — Выглядишь великолепно, — пророкотал Воншик, накрывая плечи младшего ладонями. Вроде бы небрежное, почти незаметное касание, но Тэгуна передёрнуло от этой близости будто бы от удара током. Он смотрел прямо перед собой и невольно отмечал отражения в широкой глади зеркала — его собственное и воншиковское, буквально лучащееся опасностью. — Скучал?       — Некогда было скучать, сам знаешь, — чуть поёжился Чон и сделал пару шагов вперёд, высвобождаясь из лёгкой и, одновременно с тем, цепкой хватки. Его не остановили, позволили отойти на безопасное расстояние и только тогда уже обернуться. — Ты и сам, кажется, был неплохо занят всё это время.       — Ты мог бы позвонить мне, если тебя интересовало подобное, — резонно заметил Ким, улыбаясь чуть растерянному виду младшего. — А мог бы и подняться ко мне в комнату, при особо ярком желании.       Последнее звучало двояко, но Тэгун решил проигнорировать сей факт. Не отводя взгляда он улыбнулся в ответ, искренне стараясь сделать эту улыбку правдоподобной и совсем не похожей на оскал или же усмешку.       — Я просто стараюсь не забывать своё место, — чётко проговорил он, буквально физически ощущая, как подписывает себе приговор. И в глазах Кима действительно вспыхнула искорка ярости. Вспыхнула и тут же погасла, растапливаясь в очевидном довольстве.       — Это хорошо. Это замечательно. Подойди сюда.       И, против воли, Тэгун повиновался. Всего пара нерешительных шагов, точно бы по тонкой грани готового вот-вот проломиться льда, и он оказывался перед старшим мужчиной на расстоянии шага. Ожидая чего угодно, но заранее зная, что предугадать действия Воншика у него не получится. И он оказывался прав. Хотя какая-то часть тэгуновского сознания несомненно жаждала именно такого обращения — властных объятий, сокращающих расстояние до минимума, чуть грубоватого бесконечно долгого поцелуя и горячих пальцев, ловко пробирающихся под тонкую ткань кофты. Чон если не отвечал, то уж точно искренне силился показать, что не воспротивиться этому порыву. Глухо выстанывал, когда подушечки пальцев с нажимом проходились по рёбрам и чувствовал как начинает кружиться голова от недостатка кислорода в момент, когда ладони Кима спустились к пряжке ремня.       — Стой. Стой, стой, — ему казалось, что собственный голос впустую звучит отголосками тихого эха, но придать ему уверенности значило вырваться от разом окутавшей неги томительного опьянения. Он ещё пытался какое-то время отстранить чужие руки, но все попытки заочно окончились неудачей, как только губы Воншика накрыли быстро стучащую жилку на молочной коже.       Тэгун выбил остатки воздуха из груди соприкоснувшись со стеной в жалкой попытке отстраниться и потратил секунду на недоумение, как вообще мог оказаться у стены, тем более в таком виде: со спущенными штанами и бельём. Его глаза полнились мимолётным испугом в противоположность глазам Воншика, которые затопило желание. Всего мгновение, секунда пересечения взглядов и Ким опустился на колени. Тэгун второй раз за последние пару минут приложился затылком об стену потому как смотреть вниз казалось чем-то постыдным, но для смущения хватало и ощущений, когда возбуждённой плоти разом касались пальцы и губы старшего мужчины.       Можно было сойти с ума от одного только осознания кто и что сейчас делает с ним. Но в эти мгновения с ума сводило абсолютно всё: порхающий по раскрасневшейся головке язык, влажные от слюны губы, обхватывающие член плотным кольцом, жар чужого рта, что то исчезал, то захватывал пульсирующий орган едва ли не до самого основания. Тэгуну приходилось больно закусывать губы, чтобы не сорваться на откровенные стоны, но те неотступно полнили горло, вырываясь лишь редкими всхлипами и тяжелым дыханием.       Отдаваясь этой неожиданной откровенной ласке, Чон даже не посмел противиться пальцам, скользнувшим меж ягодиц. Скользкие от смазки, они легонько массировали сжатое колечко мышц, лишь изредка надавливая чуть сильней, но ещё не проникая. И будь Тэгун чуть более собран, он бы с сожалением признал, что даже такая ласка заводит его. Но сейчас он весь становился одним напряжённым нервом, сгустком похоти, которому требовалась лишь эта безумная близость и ничего больше.       — Ещё, — шепот срывался с пересохших губ одновременно с тем, как рука Чона зарывалась в высветленные пряди желая задать темп движениям Воншика. И тот не противился, лишь чуть настойчивей проникал пальцами в узость разгорячённого тела и понимающе усмехался, когда Тэгун разводил ноги по возможности широко.       Тэгун крепко зажмуривал глаза, он ощущал себя как никогда хорошо и чувствовал, что близок к разрядке, хоть и чуть спешное растягивание мышц приносило дискомфорт и чуть разбавляло захлёстывающее удовольствие. Но так было даже интересней — почти доходить до желанного пика, срываться с болезненным стоном, и настигать его вновь. И Чону казалось, что это будет продолжаться бесконечно — он был почти согласен на это, но в один миг губы отстранились от его всё ещё возбуждённого члена, а в растянутое, достаточно расслабленное тело скользнула незнакомая ранее прохлада. Тэгун ещё хотел напрячь мышцы и не пустить, но не успел, с тяжёлым выдохом принимая и осознание, что продолговатая вещица средних размеров оказалось внутри. Воншик преспокойно и крайне ловко натягивал бельё Чона обратно, а после и джинсы, чтобы с завидным проворством застегнуть их до того, как Тэгун окончательно пришел бы в себя, ощущая, как основание игрушки трётся об облегающую ткань одежды.       — Лео, до выхода пять минут! Пора! — донеслось из-за двери, прежде чем оглушительный стук обрушился на тонкую преграду дерева. Младший слышал каждое слово, но всё ещё боялся пошевелиться, глядя на победную улыбку Воншика, который выглядел сейчас едва ли не змеем-искусителем, исполнившим свой основной долг.       — Иди, тебя уже ждут, — промурлыкал он, довольно облизывая раскрасневшиеся губы и закусывая нижнюю под стать растерянному младшему. Он кивал на дверь и возражений явно не принимал.       — Ты с ума сошел?! Как я могу идти на сцену с этим?! — злобно зашипел Чон, намереваясь расстегнуть ремень и избавиться от ощутимо наполняющего его тело предмета, но оказывался остановлен и настойчиво направлен к двери.       — Я бы мог долго объяснять тебе, что это для твоей же карьеры, но, думаю, ты сейчас ничего не поймёшь. Поэтому давай ограничимся тем оправданием, что ты до сих пор не был наказан за свой проступок, — жарко нашептывая слова на ухо Тэгуна и открывая дверь, Ким с удовольствием отмечал как ёжится тот, каким чувствительным стал теперь, так и не обретя должного удовольствия. Он был всё ещё возбуждён, и нагрянувший вместе с согруппниками стафф принимал это за естественное перед выходом на сцену состояние. Его едва ли не под руки утаскивали готовиться к выходу, так и не замечая, что в гримёрной комнате он был не один.       Каждый спешный шаг давался Тэгуну не болезненно, но с таким дискомфортом, что хотелось ненавидеть весь мир и в особенности воодушевлённого Хакёна, который игриво хлопнул его по пятой точке вылетая на сцену следом за Хонбином, уже получившим свою долю оваций. И больше всего Тэгуна раздражала именно эта незавершенность. Спереди член был слишком плотно зажат жёсткой тканью, а ощущений внутри оказывалось недостаточно на одну ничтожную каплю — игрушка почти касалась простаты и это "почти" сводило с ума. Но, даже так, всё внутреннее негодование и злоба не находили выражения во внешнем виде. Это был слишком особенный день, чтобы портить его чем-то даже столь неординарным. Тэгуну это стоило больших усилий, но раздражение он подавал точно бы яркость собственного позитивного настроя и согруппники, подхватывающие этот порыв, тоже готовы были выложиться по полной.       Свет прожекторов. Тэгун брал высокую ноту и чувствовал, как голос его на окончании фразы срывается на хрип. Дробь барабанов отдающая по сердцу. Он закусывал губу и в перерыве до припева выдыхал в микрофон слишком уж томно, что усиливалось множеством колонок в разы. Покорённый зал выдыхал в ответ. Клавишная партия. И Тэгун, прикрывая глаза, обхватывал микрофонную стойку до побеления пальцев, что не оставалось не замечено ни первыми рядами, ни теми, кто вовремя поднял взгляд к большому экрану. Последняя песня. Всё пролетало так быстро и с ума сводяще, что Чон даже не обращал внимания на дрожь в собственном тембре, лишь силился запомнить всё до последней мелочи: море огоньков-фонариков, боль в зажимающих лады пальцах, довольные взгляды согруппников, к которым получалось изредка обернуться, шквал сметающих аплодисментов-эмоций, когда последний аккорд оказывался отыгран.       И сложнее всего было после, уйти от тысяч похвал за сценой, уйти от криков толпы о выходе на бис, уйти от всех, чтобы запереться в собственной комнате уже самостоятельно. Освобождаясь от штанов непослушными дрожащими пальцами, Тэгун больше всего на свете не хотел видеть сейчас Воншика, но тот вальяжно восседал в кресле, будто бы никуда не уходил всё это время. Но Тэгун готов был поспорить, что видел это довольное хитрое лицо за кулисами перед самым началом. Просто Ким умудрялся быть всюду, а Чон не мог быть даже в самом себе, потому что его душа всё ещё пребывала на сцене, в то время как тело, кажется, опустилось в ад — так сильно и болезненно было возбуждение теперь.       — Отвернись, — бросил он прежде, чем понял кому именно это сказал. Воншик лишь хмыкнул неопределённо и с интересом продолжил смотреть за младшим, довольствуясь откровенной картиной того, как тот извлекает из себя злосчастную игрушку, а после с суеверным ужасом отбрасывает ту в сторону. — Я уже говорил, что ненавижу тебя?       — Теперь да, — спокойно кивнул Ким, не думая обижаться на подобную искреннюю, но пустую фразу. Потому что в пылу ощущений нельзя было верить словам — Воншик, как никто другой, хорошо знал это. Совсем уже издевательски кивая в сторону Тэгуна, он двояко бросал: — Так и будешь стоять здесь?       — Разве ты здесь не для того чтобы…       "…помочь мне?" — Тэгун недоговорил, заранее получая в ответ отрицательное мотание головой. И, пожалуй, он бы меньше ненавидел себя за это скрытое предложение собственного тела, если бы это желание оказалось взаимно. Но Воншик не двигался с места, кривил губы улыбкой и провоцировал вновь.       — Давай же, помоги себе сам, — он быстро облизал губы в предвкушении интересного зрелища и закинул ногу на ногу, что со стороны могло бы показаться пафосным, если бы единственному свидетелю — Тэгуну — было до этого дело.       — Но я не…       — Боги, скажи ещё, что ты, приличный мальчик, ещё ни разу не удовлетворял себя без посторонней помощи! — Воншик оказывался удивлён больше, чем ему то было положено. Но ждал, хотя пальцы уже предательски сильно сжимали обивку кресла, раскрывая его нетерпение. Такой раскрасневшийся и возбуждённый Тэгун становился его фетишем, ожившей фантазией и похотью воплоти. Сегодня, подумалось Киму, мальчишку желал не только он, и даже взгляды прилежного до этого момента Хакёна, подтверждали его правоту. А Тэгун, тем временем, прикусывал губу, потому что Воншик внезапно попадал своим язвительным замечанием в цель. В иной ситуации, здраво мысля, он бы привёл тысячи обоснованных доводов о том, что можно расслабляться и отдаваясь музыке, но сейчас ему приходилось опускаться на крохотный диванчик и прикасаться к себе самому.       — Но ты же хочешь, так почему…       — Не хочу, — Воншик врал, но, чёрт возьми, как же тяжело ему давалась эта ложь, когда Тэгун в паре метров от него был таким желанным, чуть дрожащим от возбуждения и прячущим глаза за непозволительно отросшей чёлкой, настолько длиной, что она скрывала даже румянец на скулах. Воншику было сложно врать, потому что он понимал, что сейчас Тэгун достаточно растянут, чтобы взять его без ненужного промедления.       Но он ждал, жадно наблюдал за происходящим, довольствуясь тем, как младший лаская себя, прикрывал глаза и закусывал губу. Ускоряя движения одной рукой чуть сильнее, а второй скользя под намокшую от пота рубашку, Тэгун был прекрасен. За эту картину, пожалуй, можно было отдать и одну жаркую близость. За то, чтобы видеть, как тот выгибался, кончая, запрокидывал голову и стонал, стонал так сладко, что Воншику приходилось прикусить ребро ладони, чтобы не вторить в голос вместе с ним.       — Ты великолепен сегодня, — прошептал он приходящему в себя Тэгуну, уже удаляясь прочь. Месть или же приносящую очевидные плоды прихоть следовало выполнять идеально до самого конца, и на этот раз конец не подразумевал нежных объятий. Ким не видел того блеска в глазах младшего, который сам же и смог разбудить. Это обещало стать для него маленьким сюрпризом в дальнейшем.