Стоит только захотеть

Победа над Сауроном принесла славу Братству Кольца. Если раньше Хранители должны были беречь в строгой тайне цель своего похода, то теперь от них ежедневно и ежечасно требовали рассказать его подробности. Поначалу этот всеобщий интерес был даже приятен, но уже через несколько дней не только Леголас, но и остальные члены Братства полюбили дальние прогулки в одиночестве или в компании друг друга – лишь бы избежать расспросов и восхвалений. Леголасу даже вспомнилось словечко, некогда услышанное от Джайны – фанаты. Похоже, они появились у него и в этом мире. Кто-нибудь из молодых воинов постоянно ошивался возле его шатра, а увидев кумира, замирал на месте с глупо восторженным выражением лица. Это раздражало, но не так сильно, как те небылицы, что сочинялись людьми о похождениях Братства. Реальные факты обрастали вымышленными подробностями, порой противоречащими друг другу, с невероятной скоростью. Пожалуй, наиболее бурно проявляла себя фантазия в связи с личностью единственной женщины Братства. Так как Джайна не присутствовала лично на Кормалленском поле, где стояло сейчас войско, то разнились даже описания ее внешности. Что же касается возраста, колдовских способностей и собственно ее участия в походе – тут наблюдалось небывалое обилие вариаций. Среди воинов даже велись жаркие споры, каждая из сторон-участников которых отстаивала свою точку зрения. Леголас однажды стал невольным свидетелем одного из таких споров. Он направлялся к водопаду, намереваясь, как обычно, провести большую часть дня вдали от людей, когда его слуха коснулось знакомое имя. Он остановился, стараясь оставаться незамеченным, и прислушался к беседе трех солдат, сидящих вокруг затухающего костра. – А я тебе говорю, что Джайна блондинка. Она укокошила ту летающую тварь и Черного всадника на ней, – доказывал один, разрубая воздух ребром ладони. – Коли не знаешь дела – не говори, – оборвал его второй, постарше. – Назгула вместе с его лошадкой убила Эовин, царевна из Рохана. Вот она-то как раз блондинка. А Джайна рыжая, как огонь. И огонь этот пыхает у нее из глаз, испепеляя врагов. Третий солдат скептически крякнул, привлекая внимание товарищей, но начинать говорить не спешил. Сначала подкинул в костерок пару веток, уселся поудобнее и лишь затем заговорил негромко, но веско: – Вы бы не повторяли всякую ерунду, что вам послышится – за умных бы сошли. Брюнетка она. Кудрявая. – Можно подумать, ты точно знаешь, – насупился второй. – Знаю, потому что сам видел, – поднял на него взгляд третий. – И так скажу: хорошо, что жив после этого остался, – рассказчик подождал, пока слушатели переварят это неожиданное заявление, и продолжил: – Я врать не люблю, но что сам пережил, то уж не отнимешь. Видел эту Джайну под стенами Минас-Тирита. Навалились на нас тогда эти твари зубастые – орки, значит, – не продохнуть. Те, что на своих двоих – еще куда ни шло. Но было несколько верхом на огромных волках. Ох и жуткие твари! Ну так один такой на меня и набросился. Я копье вперед выставил, чудом поперек пасти ему вставил. Так он навис, слюной на меня капает, зубами клацает – вот-вот древко перекусит. А мне и до меча не дотянуться – обе руки заняты. Вдруг эта тварь дернулась и от меня развернулась, бросилась на кого-то. Смотрю – девчонка, ну чисто моя Лиська, не старше. Дернула этого волчару за хвост и отскочила, когда он на ее кинулся. И смеется, словно со щенком играет, а не со зверюгой размером с лошадь. Одним словом, я уж думал, что рехнулся, но следить не перестал. Волк несколько раз промахивался в прыжке, озверел окончательно. Шерсть дыбом, глаза горят, подобрался весь и сиганул на нее. Тут уж вижу, что все, не увернуться. А она и не пытается – стоит, руку только вперед вытянула, – рассказчик сделал драматичную паузу. – Волк-то в воздухе и завис. Скулит, хвост поджал, лапами перебирает. Девка подняла над головой меч и под волком пробежала. Раз – и кишки уже до земли свисают – жуть! Совсем мне тогда не по себе стало. Дотянулся до меча, да случайно лязгнул о камень. Тут же ко мне эта девчонка развернулась. Глаза черные, волосы черные, короткие, на лице кровавые разводы и улыбочка нехорошая играет. У меня аж мурашки по спине побежали. Кричу: «Я свой! Не трогай меня!» Рассказчик замолчал, опустил голову. Несколько секунд стояла полная тишина, потом первый солдат осторожно спросил: – Ну и? – Сам-то как думаешь? – коротко и как-то зло огрызнулся третий. – Ушла она, не тронула. Только… рад я, что ее здесь нет. Надеюсь, сгинула вместе с Сауроном. Помяните мое слово, одного они поля ягоды. Только Джайна эта на нашей стороне оказалась почему-то. – Да брешет он все, – отмахнулся тот, что ратовал за рыжие волосы. – Видно, неплохо тебя на Пеленнорском по голове приложили. Недавние внимательные слушатели громко расхохотались, а рассказчик потер шрам, пересекающий висок, и тревожно обернулся назад, где ему послышался шорох. Но за деревьями уже никого не было. *** Две недели Фродо и Сэм провели в беспамятстве, а стоило им очнуться, как тут же начался праздник. Несчастные хоббиты, которые не раз за время своего опасного похода к Роковой горе прощались с жизнью, были буквально ошарашены тем почетом, что им теперь оказывался всеми, включая Владыку всех Западных Земель. Им, правда, оказался не кто иной как Арагорн, но разве можно было его теперь сравнить с тем Бродягой, что свалился на их головы в Бри? Нет, тот, кто преклонил перед ними колени, был истинным королем, величественным, но учтивым и церемонным. Праздник закрутил двух хоббитов, и позже они мало что могли вспомнить, кроме общего ощущения бесконечного числа улыбающихся лиц, несметного количества изысканных блюд, нескончаемого гула речей, здравниц и песен. Лишь глубокой ночью закончилось пиршество и Братство смогло уединиться, чтобы спокойно пообщаться. Когда Фродо снова крепко обнял каждого Хранителя, он задал вопрос, видимо, давно не дававший ему покоя: – Я весь вечер искал глазами Боромира и Джайну. Где они? Гимли тяжело вздохнул: – Увы, Боромир погиб в битве за Рохан. – Что?! Я боялся такого ответа, – потрясенно ответил Фродо. – И… и Джайна? – Нет, Джайна жива, – поспешил сказать гном. – Просто приехать сюда не смогла. Но вы очень скоро увидитесь. – Но Боромир! Какое несчастье! Расскажи, как это случилось. Расскажите все, что произошло с тех пор, как мы покинули отряд на Андуине. Долго друзья, перебивая друг друга, вели рассказ о своих приключениях, а потом потребовали ответной услуги от Фродо и Сэма. Лишь когда небо на востоке начало светлеть, Хранители разошлись по шатрам на отдых. – Ты заметил, как они изменились? – вполголоса спросил Леголас Гимли, укладываясь спать. – Сложно не заметить, – ответил тот. – Натерпелись, видать, побольше нашего. А все же хочется верить, что время поможет забыть страхи, залечит боль. Вернутся в свой Шир – заживут по-прежнему, постепенно вся эта война начнет казаться сном. – Ты так думаешь? – Хочется верить, – повторил Гимли. – Но согласись, дома им мало что будет напоминать о пережитом. Если судить по их рассказам, Хоббитания – это какой-то отдельный мирок, которому нет нужды интересоваться новостями большого мира. – Что ж, пожалуй, ты прав. В мирные дни реже всплывают воспоминания о бедах, а в окружении свежей листвы не верится в существование вечно заснеженных горных вершин. Что может быть менее похожим на Мордор, чем Шир? – Вот-вот, – сонным голосом подтвердил Гимли. – Я, конечно, так плести слова не умею, но ты верно подметил. Хотя сомневаюсь, что сами хоббиты когда-нибудь станут прежними. Да и мы тоже. Нет, такое въедается под кожу. – Для гнома ты говоришь поразительно мудрые вещи, – улыбнулся в темноту Леголас. – Зато ты слишком дерзок даже для эльфа, – беззлобно буркнул Гимли. За время их знакомства шутки про эльфов и гномов постепенно потеряли остроту и произносились уже скорее по привычке, чем из желания уязвить. Вскоре дыхание Гимли стало ровным и глубоким, но к Леголасу сон не шел. Мысли от хоббитов перенеслись к Джайне. Каково ей будет вернуться в свой мир после всего, что пришлось испытать в Средиземье? Сможет ли она жить по-прежнему? Забудет ли и как скоро своих здешних друзей? Леголас и желал ей забвения, и одновременно с тем отчего-то хотел остаться в ее памяти. Ведь может же забвение быть избирательным. Пусть Джайна помнит только светлые моменты, а темные будут вычеркнуты из памяти, как Пеленнорская битва. Отчего-то Леголас поверил в истинность подслушанной истории бывалого солдата. Он и не думал осуждать Джайну, лишь радовался, что она сама не знает, какой была в тот день. На грани яви и сна в голову пришла последняя мысль: странно, что, откровенно обсуждая с Гимли хоббитов, он даже с ним избегал разговоров о Джайне. Будто было в этом что-то постыдное или предосудительное. Но ведь не было.