Зверь

Ночь тянется медленно, а она все не может уснуть. Кажется, Санса только-только ворвалась в свои покои, упала ниц, ощущая сквозь плотную ткань платья холод каменного пола, острые иневые иглы, впивающиеся в кожу девушки изрешеченными зубьями. Кажется, одичалая кричала над самым ухом, и запах паленой плоти влек за собой, манил, травил горло — страшный и пугающий, но сладковатый аромат. Рамси как-то говорил ей, что каждое чувство пахнет по-особому, каждый человек, испытывающий ту или иную эмоцию, пахнет на свой лад. Рамси рассказывал, что у страха самый сладкий вкус, самый привлекательный и манящий. Неважно, кто и как визжит, разрывает глотку, молит и просит — нет ничего приятнее, чем вкус страха на языке, смешанный с кровью. Старк тогда хотелось закричать, возопить с такой силой, вволю дать мужу своему насладиться победой. Но она сдержалась. Сталь в ней, хребет костный, желание жить — в ней все то, отчего она готова отринуть, превратиться в девочку, ту самую, которую с первого дня ее рождения видят в Сансе окружающие. Но она — волчица. А волки не боятся. Ставни в комнате противно скулят, крякают на дряхлый, ржавый манер — девушка откидывает одеяло и ставит ступни на пол. Ставни продолжают кряхтеть, звенят заскорузлым металлом. Старк путается в длинной юбке — спать сейчас можно только в плотной одежде, кутаться в материю, сохраняющую и приумножающую тепло, — подходит к окну, берется за хранящее холод дерево, старается закрыть его плотнее, створку к створке примкнуть. Порыв ветра распахивает ставни широко, обдает стеклянными снежинками девичье лицо, кусает руки и тонкие пальцы. Санса морщится, отворачивается, глаза щурит, пока ледяной ветер — холоднее, чем любой из тех, к которому она привыкла за годы жизни на Севере — наносит удар за ударом по всей ее фигуре. Давно такое. Стихия неуправляема и свободолюбива, стихия звереет и серчает, стихия селится в замках, людей гонит прочь, в статуи ледяные превращает. Девушка слышала материнский плач — так стенали женщины, потерявшие свое дитя. Неужели сказки Старой Нэн обретают плоть и материю? Сансе почти жаль, что в детстве она их столь мало слушала. В них — правда, в них — искомое, а не в балладах о прекрасных рыцарях, которых, увы, не существует. Ветер сбивает с ног, почти валит на пол, не давая возможности подойти, протянуть руку, захлопнуть громыхающие, словно бас великана, ставни. Старк лицо в ладонях прячет — мороз жжет, кусает и ест ее кожу. Но тут внезапно все прекращается. Девушка замирает трагикомичной фигурой: с медными растрепанными локонами, пожухлой травой овивающими ее плечи, в старом платье для сна и слишком белыми костяшками пальцев — она похожа на старуху, и только глаза, ясные и чистые, выдают молодость ее лет. Санса отнимает руки от лица и тут же вздрагивает, не готовая к тому, что видит. У Рамси Болтона ленивые движения. Спокойные, размеренные, совсем без суеты и силы, словно ему ничего не стоит захлопнуть створки окна, загнать буйную стихию, что полощет костры на улице, в свою морозную клеть, вытравить из комнаты, где почти догорела свеча. Мужчина медленным движением проводит пальцами по трещине меж створок, фалангами ощущая нездешний холод. Санса стоит, молчит, мертвая, подобная статуе тетки Лианны в крипте, такая же живая, как все те потешные зверушки-жертвы, с которыми забавляется супруг ее. Он здесь. Из плоти и крови. Осязаемый, реальный, чужой и страшный. Рамси Болтон подавляет ее волю. Раз за разом. И это не проходит. Язык прирастает к небу, сердце набатом бьется в груди. — Моя милая женушка, — тянет мужчина, — почто же ты у меня такая неумеха? — он разворачивается, на Сансу взирает, — поди еще занозы загнала в свои прелестные ладони. Покажи, — и руку протягивает, требует. Девушка не смеет перечить. Это же Рамси, и он затеял какую-то игру. С людьми развлекается, самому себе льстит. Гнилой у нее муженек, мерзопакостный. А ведь взглянешь так и нет ничего в нем отвратительного. Руки крепкие, сам добротно сложенный, волосы черные, словно крылья мейстерского ворона, но глаза. Рамси Болтона выдают холодные, безразличные, равнодушные глаза, в которых, кажется, запаяна бездна всего мира. И сейчас взирает он на нее этими глазами, послушания хочет, игры. И Санса сдается, руку тянет. Ее аккуратная ладонь скользит в его мозолистую и натруженную мечом. Пальцы грубо сжимают руку Старк, разворачивают. Рамси костяшками линии чертит, заставляет девушку вздрогнуть от неожиданной, почти неуместной ласки. Мужчина на нее глаза поднимает, рот в улыбке растягивает, а потом губами прижимается к трепещущей ладони. Сансе кажется — там бьется пульс, там растет жар. У Рамси вздрагивают плечи — тихий смех клокочет в его горле. А потом хватка становится острее, словно жала, его пальцы впиваются в ее руку, запястье хрустит. — Моя милая женушка, — голос ласкает, но глаза холодны, насмехаются, искры в зрачке гасят, — я знаю, что ты все видела. Ты же такая любопытная пташечка, — произносит мужчина, — такая хорошенькая пичужка, которая полетела на огонь. Зачем ты ходила туда? — и голос меняется, рычит утробно. Санса хочет выдернуть руку — больно, так больно. — Любопытно было, да? — и лицо его преображает улыбка, это гадкое движение губ. — Одичалая сука славно орала, правда? Я возбудился, моя сладкая Санса. Я пришел к тебе не просто так. — А девушка вздрагивает, дрожит всем телом так, что, кажется, этот тремор рук и плеч передается и Рамси. Только вот он продолжает улыбаться. — Иди ко мне, — и рукой по лицу ее проводит, по скуле ласкающим жестом. Каменная, с глазами безумными, с криком в горле. – Иди. Сансе казалось, что кончено. Что устал он от ее тела, что пресытился ее влагой, что крики и мольбы ее наскучили, что безразличие ее глаз раздражает, что не получал от нее давно того страха, который так его манит, что она стала обыденной и привычной, вялой и скучной. Но Рамси возбужден. И дело не только в том, что юная Старк бедром чувствует эту знакомую реакцию тела. Нет. Дело в глазах. Они горят истым огнем, жадным до плоти, бесенячим, тем самым, который загорался в зрачках бастарда лорда Болтона в первые дни их супружества, и она ходила избитой, покалеченной, изнасилованной. И повторится. Все повторится. В голове стрекочет одна мысль — бежать. Вырваться из крепкой хватки его рук, подхватить юбки и кинуться по бесконечным коридорам и крутым лестницам Винтерфелла. Только вот Санса не трусиха, только вот бесполезно это. Поймают ее, накажут, собакам скормят или сожгут, позволят плоти ее плавиться, визжать во весь голос, слезы по лицу размазывать. — Рамси… — попытка возразить. — Моя милая женушка, — и голос сладкий, подобен яду, — я возьму то, что мне причитается. И ты меня не остановишь. В который раз, — добавляет Болтон, так крепко смыкая пальцы на девичьем запястье, дергая Сансу, толкая к кровати. Старк знает, что ей придется дать то, чего он хочет. Не вырваться ведь, не сбежать и сопротивляться бесполезно — будет лишь хуже. Рамси только повод дай, и он насладится ее болью и слезами, ударит так, что искры из глаз. О! Санса все это знает, все это чувствовала, ходила разукрашенная синяками и гематомами, боль в промежности ощущала. И сейчас она просто позволяет. Это ее плата, ее кара за то, что узрела, увидела деяния мужа своего. Да, все в этом мире имеет свою цену. И вот ее цена — раздвинутые ноги, жесткий рот Рамси на тонкой шее, вбирающий в себя кожу, шелест домашнего платья. Болтон нетерпелив — Санса чувствует, как его сухопарые пальцы рвут ткань, как ладони грубо обхватывают голени ног, как давит он всем телом на ее, кусает в шею, вызывая сдавленное шипение с ее губ, ртом ее рот насилует. Кажется, бежит теплая алая струйка. Кровь. Старк слизывает ее малозаметным движением языка. А Рамси склабится. Его сухие ладони надавливают на ее шею, сжимают грудь, рвут ткань юбки звонче и сильнее, разрывают до самой талии, пальцы ныряют в складки кожи. Бесцеремонные, ледяные — Сансе кажется, что они порвут ее промежность, вызывая стон боли. А потом ее подбородок. Сжимает, схватывает. Рамси всегда целует так, как угодно ему. Она не сопротивляется. Лежит безропотная и сдавшаяся. Но Болтону, кажется, просто хватает ее податливого тела, на котором он оставляет метки и синяки. Когда его напряженная плоть проникает в нее, Санса изгибается, почти кричит от тупой боли, заполняющей все тело. Рамси никогда не заботится о ее комфорте, не думает о ее удовольствии — он просто заставляет Старк раздвигать ноги. И долбится. Качает бедрами, проникает толчок за толчком. И она привыкает. В этом безумии есть свое, особое наслаждение. В ее болезненных глухих стонах, в его рычании и бешеных глазах, в его пальцах на ее горле. Ему хочется, чтобы она сопротивлялась, шипела, но в то же время это покорная безропотность, тело в его власти возбуждают лишь сильнее. Своеобразная игра, к которой Санса давно привыкла. Ведь есть вещи, которые девушка отлично знает. Если бы Рамси хотел ее жестоко иметь, то делал бы это, как совершал раньше, когда она рыдала в своих покоях. Сейчас он просто хочет плоти. Не слез, не боли, только плоти. И иногда — совсем редко — девушка чувствует какую-то долю наслаждения, слабые его отголоски, гуляющие по позвоночнику. — Кричи, Санса, — сдавленным голосом шипит мужчина ей на ухо, — кричи, девочка. Иначе я тебя заставлю. Хочешь? Но только Старк раскрывает рот, как чужая ладонь зажимает ей половину лица, и лишь расширяющиеся зрачки, глаза все больше. Болтон двигает бедрами с такой силой и скоростью, что у девушки почти трещат кости, и воздуха не хватает: он не попадает в легкие, не проходит по носоглотке — рука Рамси мешает. А муж давит, толкается, бьется в ее теле на последнем издыхании. Санса же чувствует все. И движение его плоти, и сухость своей недостаточно влажной промежности, и то, как потеет мужская ладонь, ощущает шум в ушах, настойчивый стук сердца под ребрами, сбитую ткань материи платья, собранную в ком под поясницей, привычные отголоски боли. Его рука сдавливает лицо девушки сильно и грубо, и слезы выступают. Когда Рамси дрожит, кончает, то Старк жадно хватает ртом воздух, загребает его большими глотками, стоит только мужчине скатиться с нее. Девушка кашляет, покрывается краснотой, ощущая, как жилы рвут кожу. Болтон смотрит на нее косо. Согбенную, собранную на четвереньках, с горящей промежностью. Санса же дрожит. В голове бьются две мысли — друг против друга: он почти задушил ее, но в то же время это было не то привычное насилие, что обычно творил бастард Русе Болтона. Странно так. Заходясь в кашле, хрипло дыша, девушка чувствует, как супруг ее поднимается, отряхивает штаны, рубаху тянет. Уходит. Убирается. Выметается. Ей кажется, что Рамси на мгновение медлит в дверях, но вот раздается хлопок, и ставни скулят. Ржавые, дряхлые. Как она сама. Санса вздрагивает. И противно так становится. Лучше бы бил жестоко, искал садисткое наслаждение от страха в ее глазах, но не пользовал как бессловесное тело, просто плоть. Старк сгибается пополам. Ненавижу. Я тебя ненавижу. Гори. Ты сгоришь.