Goodbye, darling!

Рот глубоко вздыхает и шествует к шкафу, из которого выуживает на свет слегка початую бутылку выдержанного бренди и бокал. Наливая себе почти до краёв, убирает затем бутылку на место и снова опускается в кресло. Долгие уверенные глотки приятно горячат кровь и помогают притушить притаившуюся в груди печаль. Бокал в его руках нервически трясётся, как в конвульсиях, несмотря на то, что алкоголь едва только начинает действовать на его тело. Допитый до дна сосуд мужчина ставит на стол, обхватывает голову руками, зарываясь ими в отмеченные сединой волосы цвета воронова крыла, и тяжко выдыхает. Действительность стремительно покидает его, ощущается такой нереальной и далёкой. Случившееся кажется несправедливым. Они с Фраем — враги, несмотря на шаткий договор за кружкой пива и взаимные любезности. Разве не должен Максвелл желать ассасину смерти? Но отчего-то он её не желает. Дело даже не в привязанности сердца. Рот чувствует, что Джейкоб — двигатель освобождения Лондона, символ вольности его жителей, и без него городу никогда не избавиться от ига Кроуфорда Старрика. Без него стихнут веселье, пьянство и гуляния. Но судьба всегда жестока к людям, особенно к нему. Рот перебирает лежащие на столе листы, в которых заключена его пьеса, его песня о любви. Кому она сейчас нужна? Кто теперь сыграет главную роль? Какой ныне во всём этом смысл? В ярости Максвелл комкает в неловких пальцах несколько страниц и швыряет в камин. Они не долетают, оставаясь лежать на полу, сморщенные, жалкие, беспомощные. И он, кусающий губы и едва подавляющий горе и гнев, сейчас не менее жалок. И в то же время, другая часть его существа мечтает увидеть Джейкоба поверженным. Чтобы почувствовать превосходство над ним, показать, кто из них двоих более живуч. Теперь ассасин бессилен и может оказаться полностью в его власти. Осознание этого опьяняет сильнее, чем любой спиртной напиток из тех, что существуют на свете. Проходит неопределённое количество времени, а Рот так и сидит, опустив голову, погружённый в собственные невесёлые и даже опасные размышления, прежде чем стук в дверь снова нарушает кладбищенскую тишину кабинета. Совсем не такой эта тишина была всего несколько часов назад, когда он ещё находился в блаженном неведении. — Льюис? Войдите, — устало бормочет Максвелл, проводя рукой по шраму на щеке. Это отрезвляет. — Экипаж ожидает вас, сэр, — вкрадчиво произносит камердинер. — Всё готово. В течение получаса поезд Фраев прибывает на вокзал Сэнт-Панкрас. Мисс Грейвз, а также мистеры Линч и Гастингс отправились устраивать засаду. Наш человек в стане Грачей предупреждён и сообщает, что Иви Фрай и Генри Грин проглотили наживку. Нужно выходить поскорее. — Отлично, едем! — вскакивает Максвелл, впрочем, без особого энтузиазма, задумчиво берёт со стола одну из страниц своей пьесы и прячет её в карман. Льюис подаёт ему плащ. Затем Рот кладёт ему руку на плечо и говорит: — Я хочу, чтобы вы позаботились кое о чём ещё, Льюис. Это будет несложно. Сделаете, как я скажу? — Конечно, сэр. Пока они переговариваются, часы над камином возвещают половину девятого. Через открытое окно доносится уличный шум, а также запах угля, лошадей и чего-то съедобного. Улицы Лондона зовут Максвелла Рота на встречу с судьбой. — Исполните указания и поезжайте за поездом в моём кларенсе [1]. Если придут Грачи, или если я покину их штаб, осуществите задуманное. А теперь пойдёмте наконец. Руководитель «Альгамбры» и его слуга выходят из здания. На тротуаре кипит жизнь: джентльмены и леди с чёрными зонтиками прогуливаются перед сном, обсуждают последние новости, делятся сплетнями и проветривают мозги. Холодный мрак окутывает со всех сторон, моросит дождь, и Максвелл поплотнее закутывается в плащ, а потом устраивается в карете. Льюис отдаёт распоряжения одному из Висельников, дежурящих у входа, и садится на место кучера, взяв поводья. Пока они колесят мимо журчащих фонтанов площади Лестер, стройной готической церквушки с тихим садиком и вывесок многочисленных лавок района Стрэнд, Рот снова предаётся своим мыслям, иногда посматривая в окно. Он вспоминает детство, проведённое на улицах и в работных домах, голод, нищету и презрение окружающих. В таких условиях приходится забывать божьи заповеди, и кражи вперемешку с ложью становятся второй натурой. Детский труд, разбой, клевета и насилие — на них такие люди, как Старрик, и строят свои империи. И никто не способен их остановить. Во всяком случае, уже никто. Наконец показывается длинное строение со стеклянной крышей и высокими башнями — вокзал Сэнт-Панкрас. Экипаж останавливается недалеко от центрального входа. Льюис открывает дверь и подаёт хозяину руку. Тот отстраняет её и выходит сам. На платформе людей немного, только бродяги ютятся по углам, и несколько мужчин подозрительного вида прохаживаются по перрону. Что и говорить, здесь не так оживлённо, как на крупных вокзалах: Ватерлоо, Виктория или Чаринг-Кросс, и поезда проходят значительно реже. Тем лучше для Рота. — Он вот-вот должен появиться, сэр, — нарушает молчание камердинер, как тень следующий за своим господином. — И, как видно, не мы одни его ждём: там метрах в десяти от нас какой-то амбал, по виду Грач, наверняка решит присоединиться. — О нём не беспокойтесь, — хитро улыбается Максвелл, приглаживая усы, и неспеша направляется в сторону потенциального «пассажира». Громила, идущий спиной к нему, как раз заворачивает за угол. Рот мгновенно настигает его. Если бы это была милая девушка или смазливый молодой человек, Максвелл бы ещё немного поколебался, но потный лысый мужик с широкой спиной не вызывает у него никакого сострадания. Отработанным за долгие годы бытности боксёром движением Рот отправляет ничего не успевшего заподозрить противника в глубокий нокаут и оттаскивает тело в темноту за колоннами. Даже если бы их кто-нибудь видел, то вряд ли попытался бы вызвать полицию или, тем более, принять меры самостоятельно: жители города на Темзе привыкли к подобным актам жестокости и предпочитают в таких случаях делать вид, что не обратили внимания, или попросту убегать. — А вы не потеряли былую хватку, сэр, — констатирует Льюис. — Не потерял, — подтверждает Максвелл и, прислушавшись, восклицает: — Слышите? Едет! Вдалеке, в неясной дымке возникает тусклая физиономия паровоза, объятого клубами чёрного дыма. Предводитель Висельников и его слуга, а также парочка приткнувшихся вдоль стен странных субъектов сомнительного достатка с интересом наблюдают, как он прибывает на станцию и постепенно тормозит. Из кабины машиниста выпрыгивает нескладная дамочка в зелёной шляпе, с минуту озирается по сторонам и, радостная, спешит к Максвеллу. — Я сделала так, как мне велели, босс! Внутри остался только Лохматик, он спит, а его парням и машинисту я тихо и аккуратненько свернула шеи и трупы выкинула на рельсы, а потом привела Берту прямо к вам! «Лохматик — это она про Джейкоба, видимо, а Берта — это что, поезд?» — размышляет Рот. Их шпионка в штабе Грачей — расторопная и сообразительная девчушка, отличная находка, но Максвелла смущает, что к убийствам она относится с таким сумасшедшим восторгом. — Отличная работа, Бетти, потрясающе, — хвалит её он. — Займи опять место машиниста. Через десять минут отправляемся. Следуй по привычному маршруту. Льюис, вы знаете, что делать, времени не так много. Максвелл запрыгивает в последний вагон, оставляя весь мир за спиной и забывая о нём. Он оглядывается по сторонам. Купе, в которое проник Рот, тесно заставлено разными предметами, поначалу возбуждающими его внимание: постаментами с оружием, электрическими приборами, ящиками с припасами и утварью. Однако, никаких следов Джейкоба Фрая. Сразу теряя интерес, Рот в нетерпении пролетает следующий вагон и оказывается в царстве книг. «Не иначе как анналы Братства ассасинов в семидесяти томах, записанные книжным червём Генри Грином», — думает мужчина. Огромный кожаный диван, тяжёлый металлический сейф — в нём наверняка хранится немалая часть сбережений Фраев, но Максвелла это нисколько не интересует. Наконец, он оказывается в уютном вагоне с книжной полкой, креслом, камином и постелью, на которой лежит тот, ради кого он очутился здесь. Ассасин выглядит ещё более лохматым и неотесанным, чем когда-либо. Волосы растрёпаны по подушке, лезут на влажный лоб и на глаза; одна рука свисает с кровати; одеяло изрядно помято, постель в беспорядке — сон Джейкоба беспокоен. В вагоне слышится лишь его тяжёлое дыхание и треск поленьев, из внешнего мира до Максвелла не доносится ни звука. В его голове сами собой всплывают шекспировские строки:

«Я слышу сердце друга моего А всё кругом беззвучно и мертво». [2]

Рот подходит ближе, чувствуя, как сильно бьётся его собственное сердце. Он смотрит и не может отвести взгляд от изможденного лица умирающего — с болезненным румянцем, тёмными впадинами под глазами, засохшей коркой на губах. Тем не менее, оно по-прежнему прекрасно. В каждой черте ещё ощущается стойкая жизненная сила, которая, однако, медленно покидает Фрая. Он не выглядит жалким и побеждённым, но словно и не борется, приняв неизбежное. В изголовье кровати аккуратно сложено его одеяние и атрибуты ассасина: чёрный плащ, пояс, пистолет с гравировкой, резной зазубренный кукри с позолоченной рукоятью и наруч со скрытым клинком и другими приспособлениями, которые Максвелл не в состоянии идентифицировать. Величавый цилиндр, опоясанный зелёной лентой Грачей покоится рядом. Сам ассасин одет лишь в просторную льняную белую рубаху. Его грудь перебинтована. «Так вот куда нанесена рана, ставшая смертоносной. Впрочем, выглядит не так серьёзно, возможно, здесь что-то ещё, — размышляет Рот, разглядывая юношу. Джейкоб много потеет, лоб и шея блестят, от его лица так и пышет жаром. — Лихорадка? Тяжёлое, хоть и не критическое состояние. Сможет ли он очнуться?» Максвелл отшатывается назад. Зачем он пришёл сюда? Чтобы полюбоваться? Что надеялся обнаружить и ради чего осуществил этот несуразный, чудом удавшийся план? Разве его тут ждали? «Поздно спрашивать, зачем, — думает мужчина. — Наслаждайся видом, Максвелл Рот. Ведь наверняка ты видишь его в последний чертов раз. Старрик сейчас уж точно наслаждается. На седьмом небе от счастья, даже если это не его работа». Его охватывает желание разбить что-нибудь. Максвелл не позволял себе надеяться на что-то. Но ЭТО. Такой непредвиденный и страшный удар судьбы. Все его стремления, всё, что привязывало его самого к жизни — на грани, на краю бездны, уничтожения, краха. «Лучше бы он уже был мёртв», — посещает невесёлая мысль голову Рота, пока он, не в силах больше смотреть на резко очерченные смертью и обрамлённые влажными прядями волос черты милого лица, отступает от ложа Джейкоба, отвернувшись от него в темноту и упоительное одиночество книжных полок. Тем не менее, образ умирающего теперь навеки отпечатывается в памяти Рота и тут же навязчиво заслоняет собой всё пространство его мысленного взора, словно мужчина и не отворачивался никуда. Бессильно прислонившись к громаде стеллажей, с трудом сомкнув отяжелевшие веки, он снова и снова вопрошает себя: «Как такое могло произойти? Кто повинен? Несчастный ли это случай или дело рук тамплиеров?» Максвелл вспоминает о том, как Старрик не раз намекал, что «мальчишку следует устранить любой ценой» и порой предлагал прибегнуть к отравлению, удару в спину — к чему-то подлому, на что они, тамплиеры, несомненно способны. Максвелл, заинтересованный в юноше и привыкший к более увлекательной игре и театральным жестам, категорически не желал столь простого исхода. Другие тамплиеры понятия не имели о том, как приблизиться к Фраю. Все они терпели неудачу. До этого момента. «Зачем я здесь, нарушаю его покой, тем самым, быть может, приближая неизбежное? Разве мне самому стало лучше от того, что я пришёл сюда? Видеть его таким прекрасным, но увядающим, пылающим — разве это не мука? Да, сладкое мучение». Максвелл всегда упивался своими и чужими страданиями, переживал их проникновенно и по-настоящему, следуя своей драматической натуре. Вот и сейчас он явно наслаждается близостью смерти. Наслаждается и ненавидит её одновременно. За то, что отбирает самое дорогое, так и не успевшее стать его всецело. «В самом деле, какое могло быть будущее у нас? Для Джейкоба я — враг, ещё одна цель, информацией которой он временно хочет воспользоваться. А я пользуюсь им. Мы просто друг друга используем, обмениваемся острыми фразами и личной философией — вот и всё, что у нас есть. Мои переживания и чувства никогда не будут взаимными. Они неправильны, и я сам неправилен». Слова, звучащие в голове, сонно одурманивают главу Висельников, Рот всё глубже чувствует боль, страх и неразделенность своей любви. Викторианское общество никогда не примет подобных чувств, и сам Джейкоб Фрай, владыка его сердца, никогда бы не принял. Всю жизнь Максвелл Рот был преступником, изгоем и отщепенцем со своими собственными отклонениями от нормы. Он просто вынужден похоронить свою любовь. Так же, как будет похоронен её объект. «Смерть неспособна тебя забрать, — вдруг твёрдо решает Максвелл. — Ты стал частью меня, и пока не умру я, ты тоже будешь жить. Хочу, чтобы ты знал. Знал обо всём. Раз и навсегда, без намёков и ухищрений». Рот оглядывается в поисках чего-либо, на чём можно оставить послание. Затем, спохватившись, изымает из-под пазухи одну из страниц своей пьесы. Внезапно его осеняет идея, и он дрожащими руками начинает складывать из бумаги нежный цветок. Этому искусству, как и всему в жизни, он научился в бродячем цирке. «А если Джейкоб больше не очнётся? — продолжают посещать его мрачные вопросы. — Что ж, значит ему не суждено знать. Я оставлю своё послание на его постели, взгляну последний раз и просто исчезну». Максвелл продолжает сосредоточенно складывать цветок, ещё не зная, на что надеется и дойдёт ли смысл его послания до адресата. Скорбные призраки болезненной горечи всё так же терзают его душу под мерный такт движения поезда и вторящий ему аккомпанемент ночных звуков города. «Это наша последняя ночь, my dear, и она должна запомниться надолго. Завершающий акт моей пьесы. Ещё одно последнее сказанье, и летопись окончена моя…». [3] — И давно вы здесь стоите?