Wolf wedding

Чонгук взвизгивает и открывает глаза, потому что мало кто из живых не очнётся, когда его бросают в ледяную воду. У организма инстинкты к самосохранению, поэтому он барахтается, как и все остальные визжащие и грязные, пока его не хватают за руки, вытягивают наверх, выкручивая суставы и толкают в шеренгу. Там уже с десяток человек: женщины и омеги вперемешку. Все, как один, в разодранных одеждах, сырые, обхватившие себя руками за плечи и дрожащие. Не то от холода, не то от страха, не то оттого и другого одновременно. Все поломанные, как куклы, пустые. Глаза стеклянные и мёртвые, и страх животный, не собственный, а, скорее, остаточный. Из прошлой жизни, где убивали их семьи и их самих. Старая и толстая женщина в фиолетовом платье, опираясь на деревянную клюку, ходит от тела к телу, хватает за подбородки и рассматривает каждого по очереди. Оценивает, сортирует, словно фасоль, а с другой стороны бассейна в воду бросают всё новых узниц и пленников. Визг стоит такой, что в аду тише. Война между западом и севером идет около двух лет. И не стихает ни на день, всё такая же кровожадная и безжалостная, потому что волки по природе своей такие. Если ненавидят, то люто, а бьются насмерть. Два королевства дерутся за границы, и это понятно, потому что река и леса, которые полны рыбы и дичи, — это вопрос выживания. И биться есть за что, но… простые рыбаки и крестьяне не виноваты. Они совершенно не причем, но страдают в первую очередь, потому что беззащитны и безоружны перед наёмниками и воинами, которых даже не разобрать: свои или чужие. Их дома рушат, вырезают семьи, а тех, что остаются забирают себе, как вещи. Ненужные вещи на потеху. Трофеи для коллекции и развлечений. Чонгук за два года войны самой войны не видел, только слышал по рассказам путников, которые бежали, и вот… Старуха хватает его за подбородок сухими пальцами и сжимает до синяков, всматривается в лицо. Взгляд у неё противный, щупающий. Омега дергается, вырываясь, но тут же получив клюкой в живот, давится воздухом и обидой, поскальзывается на скользкой плитке и повисает, всё так же удерживаемый старухой за подбородок. Бабка цыкает на него, бросает как тряпку на пол и переходит к следующему. Охранник рядом гадко улыбается, хватает Чонгука за плечи, отдирает рывком от пола и ставит на ноги. Замахивается, чтобы проучить непокорную омегу, но тут же получает той же клюкой по спине. — Даже не вздумай его трогать, — рычит она, — мальчишка господский. И так в бреду пять дней провалялся, думали подохнет. Ещё не хватало, чтобы он со свежими синяками на лице появился. Чонгук переводит взгляд со своих босых стоп на воду в бассейне. Она грязная, больше уже похожа на болотную, торфяную. Пахнет затхло, как утопленник. В ней кто-то ещё барахтается, а кто-то уже нет. Возможно захлебнулись, возможно такими их туда уже скинули, а может сами выбрали такую дорогу. Чонгуку секунды хватает, чтобы вспомнить родителей, сестренку в испачканном синем платье, с опухшим от плача лицом, которую у него из рук вырвали. Чонгуку секунды достаточно, чтобы решиться. Только сделать он ничего не успевает. Стоящая рядом девушка, касается ледяными пальцами его локтя и одними губами шепчет: «терпи, хуже будет». — Она ведьма, — шепчет девушка, когда старуха уходит достаточно далеко, — достанет когтями из ада и вернёт. Терпи. Девушка едва стоит на ногах, волосы до колен и спутаны в один колтун, рубашка порвана на плече, а глаза черные. Чонгук от неё отодвигается, потому что та слишком живая для ситуации и для места. Их уводят, когда крики смолкают и перерастают в гулкий вой. Тех, кто в шеренге - через тёмный коридор слева, которых старуха отбраковала — на продажу. Никто не хочет себе такой судьбы, но кто-то быстро мирится, а кто-то ревёт всю дорогу. Чонгук держит язык за зубами, лишь оглядывается лихорадочно. У него шок проходит, адреналин падает, и дикая боль охватывает мышцы. Спину жжёт, тянет и словно раскалённый прут вонзили между лопаток. Там что-то есть, на спине. Омега чувствует тяжесть, инородное, но дотянуться не может. За каждым его движением следят, и, если что, хлыстом по ногам или ладоням. Их ведут тоннелем несколько минут, а когда тот заканчивается, то дневной свет резко и без предупреждения больно режет глаза. Запах затхлого отступает и сдаётся под натиском пара горячей воды, еловых ветвей и душистых трав. Чонгук пытается осмотреться сквозь слезящиеся глаза, но те, кто за ними присматривают, расталкивают их по служкам и те принимаются за работу. Пленников отмывают в банях, оттирают так, словно кожу пытаются содрать. Чонгук каждый синяк и ссадину чувствует, словно туда каленого железа насыпали, и лишь к его спине никто не прикасается. Старуха самолично её осматривает и что-то сквозь зубы шипит про чертового лекаря, который чуть ли не сам сатана. Натягивает на омегу белую рубаху, морщится брезгливо и машет, чтобы с глаз долой скорее увели.