Wolf wedding

Чонгук слышит их задолго до того, как они входят в комнату. Внутри всё сжимается, закручивается в узел. Его наизнанку выворачивает от страха и несправедливости, но гордость вжимает в угол и не позволяет шевелиться, плакать не позволяет и умолять тоже. Чонгук омега и, как все они, боится боли, но за пару суток, что повязка на спине прижигала мясо до костей, как-то привык. Вряд ли кто-то может сделать больнее. В комнате, кроме него, ещё три омеги и пять женщин. Последние вроде смирились. Сидят и просто ждут. Переговариваются тихо, едят послушно, волосы расчесывают. Омеги старше, чем Чонгук. По волчьей привычке сбились в стаю и сидят недалеко совсем. В них волки ещё живы, но кроме зубов и ненависти другого оружия нет. Они слабы, измучены и голодны. Возможно, с одним человеком они справятся, но за дверью, как минимум двое альф, и любой из них в одиночку порвёт их в кровавые ошмётки, лишь повод дай. Пришедшие останавливаются за дверью, хохочут громко, скалятся, толкаются и явно рвутся внутрь. Женщины замолкают, поднимаются на ноги и начинают расправлять платья. И это так мерзко, что они вот так готовы. Прихорашиваются, чтобы чужие руки к ним прикасались. Клеймили беспощадно, чтобы оставить до конца жизни безродными. Чонгук до крови прикусывает запястье, лишь бы не кричать, когда дверь открывается. Все пришедшие полупьяные, с улыбками. Скользят глазами по открытым частям тела, облизываются и гогочут. Воины пришли за своей добычей, и что поделать, потому что в комнате даже окон нет, чтобы выброситься. Мужчины в льняных одеждах, и ни у кого нет оружия. Зачем? С девицами они и так найдут, как справиться. Кто-то не выдерживает, хватает девушку, лезет руками под сорочку и трогает. Та визжит, но остальных это только раззадоривает. И все кидаются ловить свою добычу. Людям омеги не интересны, а вот волкам — очень. Их трое, но одному плевать на Чонгука, а вот двое других друг другу в глотки вот-вот вцепятся. Скрипят зубами, дышат тяжело. У одного рука перебинтована, на щеке шрам. От него разит ненавистью и болью, отчего Чонгук зажмуривается. Ещё немного и он разрыдается, как кто-то слева. Надломлено, по-звериному. — Намджун, мы это уже решили, — рычит один глухо, и этого, кажется, вполне достаточно, чтобы второй отступил. Он язвит что-то про «Как пожелаете, Ваше высочество», и находит себе другую жертву. Чонгук скулит тихо, потому что слышит. Всё происходящее слышит. Каждого слышит. И просто: «Пожалуйста, пусть скорее закончится». Он жмурится сильнее, потому что не хочет видеть ни задранных сорочек, ни спущенных брюк. Искажённых лиц от гримас удовольствия одних и боли других. Просто: «Пожалуйста». Он жмётся в свой угол, отворачивается, потому что чувствует, как чужая рука тянется. Не выдерживает и зажимает рот ладонью, пока постыдный писк не вырвался наружу. — Тшш, — шипит альфа. Он вроде успокаивает, но голос весёлый. Ему не жаль, для него это забавно, как охота или конная прогулка. — Посмотри на меня, — пока ещё просит, но, когда Чонгук не подчиняется, приближается так близко, что омега на щеке чувствует дыхание. — Посмотри.

***

Он царапается, и его связывают. Не альфа, но пара подручных охранников. Тащат в комнату, сбрасывают на кровать и запирают. Чонгук вгрызается в веревки на запястьях, но нет. Из сил он выбивается быстрее. Сердце колотится, как сумасшедшее, и «нет! нет! нет!». Ему бы и страшно быть уже не должно, но он упрямо цепляется за животное, и волк внутри рычит. У волков все бои до конца. Насмерть. В комнате есть стол, на нём серебряный поднос с фруктами и тупой нож с резной ручкой. Таким только спелые персики надрезать, но не верёвку. Чонгук хватается за него зубами, и, если не верёвку, то себя. Дотягивается только до запястий ниже верёвок, а на коже остаются красные полосы, но ни одного надреза. Омега внутри сдаётся. Плачет, сворачивается клубком где-то в груди и шепчет: «Да и пусть. Сдавайся, потерпишь». Но Чонгук омега не типичная, и как только дверь щелкает, хватается за нож обратно. У него руки связаны, а лезвием и ребёнка не поранить, но он выставляет его вперёд, и черта лысого он вот так вот запросто повернётся спиной к альфе. — Серьёзно?! — хмыкает парень, стягивая рубашку через голову и бросая на пол. Он сильный, двигается бесшумно. Облизывается, а в глазах загорается охотничий азарт. Ему так даже больше нравится, когда добыча сопротивляется. Он скалится довольно, щурит глаза, пригибает колени и в один прыжок прижимает Чонгука к стене, выбивая нож. Омега взвизгивает, с новой силой начиная брыкаться, но альфа хохочет. Разворачивает мальчишку лицом к стене, надавливает предплечьем на шею, а свободной рукой за бедра подтягивает к себе. — Стой спокойно, — рычит на ухо, оглаживая ягодицы. Чонгук срывается. Кричит, сжимается весь, но брыкаться прекращает. Альфа шипит довольно, приспуская на нём брюки. Касается пальцами обнажённой кожи на пояснице, и наваливается всем телом. Тыкается носом в загривок и втягивает воздух. Замирает на мгновение, убирает руку с бедра и рывком разворачивает омегу к себе лицом. За волосы тянет голову в сторону, тыкается носом в шею и дышит глубоко. — У тебя никого не было, — шепчет ошалело, прижимая собой к стене сильнее, — У тебя даже течки не было. Чонгук вздрагивает, глотая всхлип и отворачивается молча, потому что это ничего не меняет. Если кто-то был, если бы он был старше — разве это давало бы кому-то право так с ним поступать? Альфа тянется к его лицу, поворачивая к себе, смотрит в глаза, и взгляд у него тяжёлый. Влажный и возбуждённый. — Не было? Ты же ребёнок ещё по сути. Альфа ослабляет хватку, отступает назад, а Чонгук сползает на деревянный пол, натягивает рубашку на колени поверх брюк и плачет молча. У его мучителя на лице вся борьба: «Да брось. Какой он ребёнок? Лет двадцать, ты посмотри только. Ты можешь. Ты имеешь право», против чего-то человеческого. Что держит на месте, не пускает. Что побеждает, потому что альфа поспешно покидает комнату.