Wolf wedding

Чонгук спит на деревянном полу, свернувшись клубком и прижавшись боком к стене. Не спит, конечно. Отключается периодически, и каждый раз, как приходит в себя, натягивает рубашку на колени. На рассвете к нему приходят служки, уводят в бани под надзором стражи, снова моют. В этот раз он один, и никто не плещет ему горячей водой в лицо. Одна женщина аккуратно трёт его руки, и от каждого её прикосновения Чонгуку больно. Внутри больно. Он как битого стекла надышался, и теперь осколки всюду под кожей. Режут, мучают, терзают. Не достать и не избавиться. До последнего вздоха. Про других Чонгук не спрашивает, во-первых, знать ничего не хочет, чтобы не думать и не видеть в ночной полудрёме, во-вторых, ему никто ничего не расскажет. Его возвращают в комнату, приносят еду и закрывают. На подносе вино, яблоки и медовые лепешки. Никаких больше ножей и других столовых приборов. Чонгук сворачивается в своём углу, подальше от кровати, и гипнотизирует всё это. Неужели кто-то думает, что он будет есть? Спину начинает припекать, и в момент, когда дверь в комнату открывается, Чонгук уверен, что если не раскаленный штырь у него между лопаток, то выжженное клеймо точно. Он стонет, переворачивается на спину, но зашедший тут же оказывается рядом, удерживает за плечи и не позволяет лопаткам соприкоснуться с полом. — Только посмей, — рычит незнакомец. — Иди на кровать, — альфа тянет его с пола, помогает дойти до постели и ждёт. Чонгук подчиняется без задней мысли, просто встает и просто ложится на живот. Это странно, учитывая, что всё нутро протестует, но конкретно этому человеку сопротивляться омега не собирается. — Я Юнги, — представляется парень, а сам что-то делает со спиной пленника. Чонгук не видит, но между лопаток, словно кожу сдирают. — Я тебя с того света вытаскивал не для того, чтобы ты у меня сквозь пальцы обратно ускользнул. Он срывает повязку одним резким движением, и Чонгук воет, выгибаясь, вспарывает светлую простынь ногтями. Жар спадает за секунды, на поясницу что-то капает, и боль постепенно отступает. — Ты лекарь, — шепчет Чонгук. — А то как же, — хмыкает Юнги, — слышал уже? Не двигайся пока. Омега не слушается, поворачивает голову, прижимаясь другой щекой к постели и ахает. Юнги альфа не самый высокий и внушительный: худой и с волосами светлыми. Словно луной выбеленными. У него в руках кусок ткани, пахнущий полевыми травами, а за спиной черный волк. Живой, огромный настолько, что достаёт холкой лекарю до локтя. Чонгук вспоминает слова старухи про: «Сам сатана». И ничего подобного, потому что демон у Юнги за спиной. Преданный, как собака. Волк смотрит на мальчишку пару секунд и, не чувствуя опасности, ложится около кровати. — Я принесу воды, — лекарь поднимается с колен, закончив возиться с травами, и животное следует за ним, но Юнги останавливается и велит остаться. Волк прижимает уши к голове, а голову наклоняет к полу. Но Юнги неумолим, и «останься с ним. Чтобы даже не думал дергаться с этой кровати». Зверь возвращается к постели, рыкает на Чонгука и ложится мордой к двери. Лекарь выходит, а волк глаз не спускает с неё... У Чонгука язык к зубам присыхает оттого, как пить хочется, и глаза закрываются. От животного пахнет дождем и мокрой шерстью. Чонгук плохо думает, когда тянет руку и касается жесткой влажной шерсти. Надеется, что волк взбесится, вцепится ему в глотку, но тот укладывает морду на лапы и по-прежнему смотрит на двери, словно не замечая чужого прикосновения. Юнги возвращается с горячей водой из бани, запаривает в ней разложенные на полу травы. Отчего в комнате сразу же начинает пахнуть шалфеем и болотным багульником. Насколько Чонгук знает, последний — очень ядовитый. Юнги не страшный совершенно. И то, что он трогает, не пугает и не ранит. Около него у Чонгука сердце успокаивается. Болит, но не разбивается о рёбра, как загнанный в ловушку воробей. — Гной выходит, так что болеть больше не будет. К полнолунию затянется совсем, а к весне и шрама не останется. — Зачем? — Чонгук шипит, когда лекарь начинает промывать рану. Боль остро полосует на мгновение, а потом рана немеет, как и спина. — Зачем спасаю тебя? — Юнги хмыкает и споласкивает тряпку. — Тэхён просил. Он наш принц, так что сам понимаешь. Чонгук не понимает, но больше ничего не спрашивает. Устало дышит горьким паром багульника и терпит, пока лекарь накладывает вонючую мазь. «Терпеть» — это вообще теперь его жизнь. — Намджун, конечно, тебя хорошо отделал. От злости скорее, чем намеренно. Потому что ты омега, а его зацепил. У нас с ним наравне всего пятеро бьются, а тут ты. Вот он и озверел. Не нарывайся около него и будешь жить. Чонгук на это не реагирует, потому что «жить» теперь не в его приоритете. Послушно садится, когда просят, чтобы лекарь обвязал его тугой повязкой через грудь, что дышать трудно. Юнги не притрагивается к нему кожа к коже, поэтому омега от него и не дергается. Терпит и выжидает. Ему ужасно хочется спросить понимает ли тот, что спасает людей лишь для того, чтобы потом их мучили? Но держит язык за зубами. Ему только что напророчили кровного врага, и еще одного ему не нужно, потому что Юнги — это чуть ли не единственный шанс «уйти» безболезненно. Чонгук всё ещё омега и всё ещё боится боли, а у лекаря полно трав, которые могут сделать всё настолько быстро, что и не почувствуешь. Юнги заканчивает, фиксирует повязку, собирает в плетёную корзинку засушенные травы, которые не понадобились, забирает воду и молча уходит. Волк — за ним.