Wolf wedding

Чонгуку приносят еду трижды в день, но он со своего места в углу не двигается. Не ест. Не пьёт. Из окна светит солнце, образуя на деревянном полу лужицу света цвета одуванчика, и, глядя на неё, омега проваливается в забытье пять раз. Когда приходит в себя в шестой, в комнате темно, а на краю постели сидит человек. Тот самый. Чонгук тут же подрывается, вжимаясь спиной в стену, обхватывает колени руками и замирает. — Меня Тэхён зовут, — представляется зачем-то и всё смотрит, смотрит, смотрит. Глазами щупает, трогает. Чонгук не отвечает, и они сидят так до первых звёзд на небе. Омега кутается в темноту, как в одеяло, но ни на секунду не расслабляется. Ему мерещатся тени, ползущие к нему по полу, и каждая смеётся. Шипит, что он всё равно сдастся, что как только отвлечется, тут его и поймают. Тэхён уходит молча, как и пришёл. Возвращается на следующий день с сумерками и так же сидит до темноты. Чонгук его слышит. Нутром чует, потому что волк внутри рычит, скалится, но подняться уже не может. Даже когда тот подходит ближе. Даже когда касается. Чонгук рыкает слабо, что больше похоже на хрип, и Тэхён куда-то уходит. Они приходят с рассветом. Стражник и старуха. Один заламывает руки, а бабка сухими пальцами лезет в рот, разжимает зубы и шипит проклятия. Чонгук упирается слабо, кашляет и давится, когда горячее молоко насильно вливают в глотку. Оно брызжет обратно, пачкает старушечье платье, за что та не скупится на пощечины. — Хватит! Тэхён рычит, и омегу тут же отпускают. Роняют на доски возиться в молочной луже. — Вон отсюда пошли! — альфа злится, и ненависть его расходится вибрацией по полу. Тэхён замолкает, но вибрация остаётся. Рык утробный, звериный. Чонгук рад ему, потому что тот волчий. Настоящий. А значит и Юнги где-то рядом. Омега знать не может, но уверен, что лекарь мучить его не позволит. Не у него на глазах. Не в таком состоянии. — И вот ради чего, скажи мне, — слышит он голос лекаря. В нём сплошной упрёк, и плевать, что рядом наследник трона. Юнги не злится, но недоволен и раздражён. Подходит к омеге и вытирает рукавом остатки молока со щек. Чонгук всхлипывает, а лекарь тут же зажимает ему рот ладонью. — Не реви, сам виноват, — а потом добавляет, — Тэхён, выйди тоже. — А ты не забылся ли? — рычит альфа, но в ответ рычит волк. Встаёт на четыре лапы и закрывает собой тех, кто на полу. Скалится, пригибая лапы. — Просто выйди, — повторяет лекарь, — это надолго. Юнги не уговаривает, наливает в стакан воды, подносит его к губам и шепчет зло на ухо: «У тебя сестра жива, а ты сдохнуть здесь собираешься вот так?». А потом топит чонгуковское: «Что?». Он соврал, что это надолго, потому что, как только бокал пустеет — лекарь уходит. Возвращается с ещё одним бокалом воды днём, а вечером приносит горячее молоко. От него пахнет мёдом и специями, и в этот раз никакого насилия не требуется. Чонгук пьёт послушно, поглядывая в сторону, но о сестре не спрашивает. Боится, что показалось, и что лекарь ничего такого не говорил. Боится узнать где она. Боится того, что уже произошло.