***
У Чонгука болит голова. Мигренью расползается по затылку и вискам. Тэхёном пахнет везде, потому что его ношеные рубашки теперь достаются омеге. Его — неумелого служку, прячут от волков, и, прежде всего, короля. На вопрос «почему», Юнги искренне удивляется и пренебрежительно фыркает, продолжая собирать бессмертник, заполонивший всё пространство около калитки в сад. Его волк дремлет в тени, иногда лениво зевает, но ближе не подходит. Не то потому, что солнце беспощадно жарит чёрную шкуру, не то зверь тоже плохо переносит едкий запах растения. — Это же очевидно, — лекарь пожимает плечами и передаёт Чонгуку целую охапку желтых цветов. Запах от них резкий настолько, что щиплет глаза, но Тэхёном пахнет всё равно сильнее, и, когда ароматы смешиваются, у омеги кружится голова. — Наш принц хочет тебя себе, когда придёт время. А уступать он не любит, даже родному отцу. В этом, кстати, он весь в него. Чонгук ёжится. От чувства, что его, словно вещь присвоили, неприятно, но уже не так остро, как раньше. В конечном счёте — Тэхён далеко не самый худший из возможных вариантов. В нём нет необоснованной жестокости, чувства собственной возвышенности и подлости. Тэхён не станет подставлять подножку идущему с тяжёлой ношей, ради собственного веселья и радости. С ним можно договориться. Чтобы, когда наиграется вдоволь, не продавал на рынке, как раба, не отдавал особо отличившимся в бою солдатам на потеху. У короля такое принято, особенно с теми, кто в гареме долго задерживается, про принца же подобных слухов по замку не ходит. — Шевелись, — Юнги огрызается, вытаскивая из раздумий. Подаёт ещё одну охапку цветов и подталкивает к солнечному месту. Омега раскладывает цветы пучками, пальцами распутывая спутавшиеся между собой стебли. Жёлтая пыльца сыплется на траву, пачкает одежду и кожу, с которой смыть её и запах будет сложно следующие два дня. Чонгук уверен, что, если лекарь продолжит в том же духе, то он навсегда лишится обоняния, а сам начнёт пахнуть, как универсальный сбор лечебных трав на все случаи жизни. Как сам Юнги, у которого нюх острее в силу природы, терпит такой резкий запах постоянно, понять сложно. — Но почему я? — Ты омега, — Юнги срывает цветок, разминает в пальцах соцветие до оранжевого сока, пробует кончиком языка, сплёвывает вязкую слюну, а пальцы вытирает о траву. — Омеги в наших краях само по себе редкость, отчего волки чаще женятся на людских женщинах, получая полукровок в помёте. Наш король, он…- Юнги осекается, почему-то оглядываясь на волка, но тот прижимает уши, а сам даже глаз не открывает. — Он хочет детей. У него было два сына, а остался один. Если с принцем что-то случится, то наследников не останется, а трон будет захвачен чужаками вместе с землями. Эта мысль для него невыносима настолько, что разум помутился. Поэтому наш король не терпит возражений и везде видит предательство. Но выносить его детей сложно. Ты чистокровный, а значит сильный. Да ещё и не тронутый, не меченый. Таких, как ты, за последние два поколения видели только одного в этих краях. — Он погиб? — Чонгук оставляет цветы и ближе подбирается к лекарю. — Не смог выносить волчат, да? Потому что король оборотень. — Король не оборотень, Чонгук, — обрывает Юнги и слишком резко выпрямляет спину. — Я видел его глаза. Видел, как они изменились. — И это всё, что он может. Это всё, что мог его отец, дед и прадед. Он не может контролировать свою ярость будучи человеком, поэтому сама природа восстаёт против того, чтобы он был зверем. Юнги поднимается, убирает кинжал в ножны на поясе и стряхивает с брюк песок и листья. Чонгук следит за ним краем глаза, отмечая про себя, что лекарь выглядит ещё бледнее и напряжённее, чем обычно. Почти болезненно. Омега открывает рот, чтобы спросить кое-что ещё, но ойкает и отшатывается в сторону, потому что сразу за спиной раздаётся рычание. Не предупреждающее, нет. На этот раз сомнений в том, что волк отхватит ему руку или кусок ноги, не возникает. Юнги выпрямляется, тянется к зверю, гладит пальцами по жесткой шерсти между ушами, и тот замолкает. Задирает морду, подставляясь, отчего лекарь слабо улыбается. Они убирают цветы вместе, раскладывая сушиться, и несмотря на то, что волк исчезает из поля зрения, Чонгук больше не разговаривает и не любопытничает. Когда с цветами покончено, Юнги отправляет омегу «на место». Так и говорит: «туда, где тебе положено быть», а сам скрывается в одном из поворотов коридора. Чонгук растеряно оглядывается, в два шага подходит к повороту, но в коридоре никого уже нет. Даже шагов не слышно, отчего омегу передёргивает. Юнги ему нравится, но от него часто жутко. Да и нравится он только потому, что лекарь сам позволяет. НЕ выставляет перед ним другую сторону. Ту, которую боятся окружающие, ту, из-за которой его зовут демоном. Смертоносную в своём хладнокровии и расчётливости, тёмную, пахнущую болотом, ядом и разложением.***
Чонгук проходит третий поворот и понимает, что заблудился, выйдя к лестнице, которой там быть не должно. Она вниз, черная и омега пятится к началу коридора, сворачивает влево, и снова не туда. Но в этот раз взбирается по лестнице, проходит коридор, сворачивает и вновь идет. Ускоряется, а когда упирается в стену, то разворачивается и бежит обратно. Это всего лишь стены, окна и коридор, навстречу не идёт стража, опасности нет, но Чонгук пугается. Пугается настолько, что до паники. Вжимается в стену, скребёт ногтями по каменным стенам и «нет, нет, только не реветь». В солнечном сплетении сжимает так, что хочется выдрать. Чонгук давит туда ладонями, опуская голову. Старается выровнять дыхание, которое почему-то срывается. И единственное, что помогает, ткнуться носом в нижнюю рубашку. Ту, от которой Тэхёном пахнет невыносимо.***
Тэхён отвлекается на шуршание и облегченный не то всхлип, не то вздох. Поднимается из-за стола, когда скрипит дверь, хватается за рукоять ножа, что висит на поясе. Не потому, что боится, но его с пелёнок учили перестраховываться. Альфа перебирается к двери, и тут же убирает клинок на место. Чонгук семенящим шагом проходит, застывает в проходе, воровато оглядываясь, словно ожидал увидеть…. Искал даже. И вот это приятно. Любой отклик от мальчишки — приятно. Даже когда тот просто смотрит. Открыто, без ненависти и осуждения. Чонгук прижимает ладони к животу, склоняет голову и семенит в свою каморку так, словно болит что-то. И вот конкретно это Тэхёну не нравится. Он крадётся за мальчишкой бесшумно, пока тот не скрывается за хлипкой дверью около господской спальни, прислоняется к ней ухом, тут же впиваясь в неё ногтями, потому что Чонгук плачет. Тихо, прикусив покрывало, скулит и точно плачет. Тэхён слушает внимательно, а зверь внутри свирепеет, рычит и скалится. — А где мой ужин? — рявкает альфа единственное, что приходит в голову. Чонгук начинает шуршать одеждой, и через мгновение появляется на пороге с опущенной головой. Не говорит ни слова, проскальзывает мимо, спотыкается, потому что не чувствует, когда Тэхён ловит его за край туники и не пускает уйти. Принц подтаскивает омегу к себе ближе, ведёт носом по волосам, касается губами за ухом, отчего Чонгук весь напрягается, но ничего кроме запаха цветов и самого Тэхёна на мальчишке нет. — Меня никто не трогал. Я просто заблудился. Не мог найти дорогу и запаниковал, — бурчит тот сдавленно, глядя в пол. — Глупая омега, — Тэхён отпускает край туники, поднимает руку, чтобы потянуть за волосы, но вместо этого опускает ладонь между острых лопаток омеги, гладит. И чем спокойнее Чонгук начинает дышать, тем больше успокаивается зверь внутри него самого. — Я могу идти? — А не заблудишься? — ёрничает Тэхён, не спеша отходить. Омега чуть ли не в первые подпускает к себе так близко, при этом не кричит, не дёргается, не возражает. Чонгук рыкает обиженно, но на этом всё. Не огрызается, не грубит, а снова покорно опускает голову. — Там жарят оленину. Путь туда я найду. Обратно, возможно, вернусь нескоро. На кухне действительно жарят мясо. Аромат от него сумасшедший, что перестать сглатывать слюну омега не может, пока несёт поднос. Его съеденная утром кукурузная похлебка давно переварилась, а обед Чонгук пропустил из-за бессмертника, собрать цветы которого именно сегодня и обязательно все, сложились звёзды. У Чонгука в животе урчит, пока он таскается с подносом, на что Тэхён довольно улыбается. Не потому, что мальчишка голодает, но точно тому, что тот голоден. Омега расставляет посуду, наливает воду в бокал, поправляет цветы, прежде, чем выставить блюдо с зажаренным окороком, и отходит назад к стене, как учили. Тэхён выходит из спальни, поджимает губы, нервно теребя рукав рубашки, потому что собственный план не кажется уже таким хорошим, как минуту назад. — Если я предложу тебе поесть со мной, ты ведь откажешься, верно? — Чонгук поднимает голову, и у Тэхёна дыхание перехватывает от того, сколько в нём осуждения. — За такое казнят. Верно? Тэхён шумно выдыхает, прикрывая глаза и хмыкая. Чонгук ежедневно нарушает сотни правил, за которые секут нещадно, бросают умирать в колодцах, отрубают руки и головы, но его никто не трогает. И маленькая шавка не может этого не замечать. — Оба ведь знаем, что тебя казнить должны были давно. Много раз и очень больно. Здесь никого нет, кроме нас. Никто не узнает. — Тогда что? — Поговори со мной, — Тэхён облизывается, впивается пальцами в резную спинку стула, глубоко вдыхает, справляясь со злостью, и отодвигает его, приглашая сесть. Вежливо, немного манерно. — Твоя гордость не пострадает. Это мой стол, моё место и я приглашаю тебя за него. Чонгук отрицательно мотает головой, но под вкрадчивое «ну же» сдаётся. И в этот раз Тэхён улыбается искренне. Они делят мясо, раскладывают куски на хлеб и едят, не разговаривая вообще. У Тэхёна в душе ликование, потому что это маленькая, но победа. С омегой можно договориться. Трудно, сложно, подыскивая те слова и интонации, которые Тэхён в своей жизни никогда не использовал, но возможно. А значит, что и приручить дикого зверёныша возможно.