***
Чонгука пристраивают в середине небольшого отряда. Человек пятнадцать стражи, из которых только пятеро на лошадях. Остальные пешие. Несут оружие, везут провизию в телеге, запряженной парой ослов. Тэхён самолично прикрепляет Чонгуку к поясу вяленое мясо, перемотанное в пергаменте, флягу с водой и шерстяную накидку, связанную рулоном. — Пообещай мне не делать глупостей, — альфа достаёт нож, хватает Чонгука за чёлку, которая падает тому на глаза, и всё-таки обрезает её край, отмечая про себя торжествующе, что мальчишка даже не дёргается. — Мы пойдём через лес. Не пытайся бежать. — У тебя моя сестра, а здесь твой отец. Куда мне бежать? — Мне больше по душе, если бы тебе вообще бежать не хотелось. Но, чтобы наверняка, если будешь послушным, то к утру увидишь сестру. Чонгук прижимает ладонь к животу и приоткрывает рот, чтобы не то застонать, не то сказать что-то, но Тэхён прижимает большой палец к его губам, одновременно прочерчивая указательным дорожку от скулы к подбородку, и отрицательно качает головой. Они идут долго. Солдаты шагают нога в ногу, поднимая пыльную завесу по дороге, но, когда солнце поднимается в самый зенит, на горизонте показываются раскидистые деревья. Высокие, с едва окрашенными в желтый и красный листьями на самых верхушках. Чонгук вытирает рукавом с лица пот и песчаную пыль, которая оседает на одежде, волосах и даже хрустит на зубах, но перестать улыбаться не может. Ему нервно и боязно, и поджимается под рёбрами, трепещет в груди. И дышать хочется глубоко, часто. Полной грудью, чтобы надышаться. За прошлое и на будущее. Лес прячет их отряд в тени, встречая шелестом листьев, запахом диких трав и щебетаньем скворцов. Чонгук давно не ребёнок и лес в своей жизни видит не впервые, но озирается по сторонам, как малое дитя. Смотрит, и чувство такое, что до этого всё было просто кошмарным сном. Тэхён в самом начале, как и положено возглавляет отряд. Чонгук иногда теряет его из вида, не сразу понимая, почему. Запах альфы теряется среди леса, потому что практически идентичен. Тэхён без сомнения дитя этих мест. Омега без доспехов и оружия, легче, чем солдаты и стража, поэтому, в отличии от них, не утопает стопами в мягком мху, а пружинит от него. Но даже это утомляет ноги, которые отвыкли от продолжительных прогулок. Это не сад с розовыми кустами, где дорожки ровные, здесь кочки, прогнившие деревья, упавшие много лет назад и скрытые от глаз поросшей зеленью, которые ломаются под ногами. Но каждому звуку сломанной ветки, каждому оступившемуся шагу Чонгук радуется. Гадюка, пригревшаяся на трухлявом пне дуба, пугается лишних вибраций, соскальзывает на траву, а когда нечаянно кто-то приступает хвост, выворачивается улиткой и вонзает зубы в обидчика. Тэхён вскрикивает от неожиданности, откидывая змею подальше, шипит сквозь зубы, опускаясь на землю. Отряд останавливается, а Чонгук оказывается рядом так быстро, как это только возможно. Намного быстрее, чем понимает, что сделал. — Тебе где велено быть? — Намджун раздраженно на него огрызается, тянется руками, чтобы толкнуть назад, но Тэхён рычит грозно. Да так, что каждый в отряде вздрагивает. Иногда Чонгук забывает, что альфа потомок волков-оборотней, а когда вспоминает, то знание придавливает тяжёлым грузом к земле. Каждый раз омега не готов, каждый раз пугается, потому пятится назад. Тэхён замечает, разматывая шнурки на сапоге, и глаза прячет, чтобы не показывать лишнего. — Не трогай его, — альфа стаскивает сапог, поддёргивает штанину, зубами вытаскивает из сапога шнурок, пока пальцами пережимает голень, затем обматывает его выше укуса и скручивает до тех пор, пока шнурок не впивается в кожу так сильно, что та вот-вот порвется. — Ты слишком многое ему позволяешь, — Намджун вытаскивает из-за пояса нож, отталкивает кого-то из стражи, чтобы не мешался, опускается около Тэхёна на одно колено и без колебаний делает два надреза. Именно там, где клыки гадюки пронзили кожу. Из раны сочится кровь, а вместе с ней выходит яд: мутноватая вязкая субстанция. Она плотнее крови, стекает медленно. Чонгуку смотреть на это больно, а Тэхён лишь жмурится одним глазом, сжав зубы. — Он не твоя проблема, чтобы распускать руки. — Но он проблема, и будет ей, пока не уяснит, где его место. Тэхён подаётся вперёд резко, хватает друга пальцами за воротник и тянет к себе близко, чтобы только он слышал. — Не смей, слышишь? Лезть в это не смей, потому что его место рядом со мной. И если он этого хочет сам, слова не смей ему говорить, тем более трогать. К тому же, — Тэхён Намджуна отпускает и улыбается едко, — я бы посмотрел, как ты Чимину пытался бы объяснить, где его место. Намджуна аж передёргивает всего, а в глазах столько неподдельной обиды, что вот-вот выступят слёзы. — Зачем ты так? — спрашивает он тихо, поднимается и уходит. Кричит: «Привал», а сам роется в обозе, пока не находит чистые тряпки. Те летят Чонгуку прямо в руки вместе с «помоги ему» и тихим следом «пожалуйста». Намджун по сути своей не плохой, не злой и не садист. У него к омегам и детям на самом деле трепетно всё, просто тех и других он не видел очень давно. А после пропажи Чимина озлобился сильно. Тот был его личным солнцем, которое грело сердце. И то, что Тэхён так подло это использует из-за какого-то мальчишки, говорит лишь о том, что тот в отчаянии. Чонгук мочит тряпки водой из своей фляги на поясе, подбирается к Тэхёну ближе, устраиваясь в ногах. Тот уже ослабил давление шнурка, отчего кровь из порезов идёт быстрее. Омега поливает рану водой без разрешения, а потом стирает грязь и яд с кожи тряпками, складывая их пополам, потом ещё и ещё, пока кожа не остаётся чистой, насколько возможно в таких условиях. — Кровь не останавливается, — Чонгук старается касаться альфы осторожно, но тот всё равно вздрагивает под холодными пальцами и опять смотрит так, как мальчишке не нравится. В упор, тяжело, словно сказать хочет что-то совсем нехорошее. Тэхён распутывает шнурок окончательно, забирает у Чонгука самую чистую на вид из тряпок и зажимает ей рану. — Прижгу и пойдём дальше. Отряду нужно занять позицию до того, как сядет солнце, а мы с тобой пойдем через лес. — Куда ты пойдёшь?! — омега возмущается, позволяя себе повысить тон, и тут же прикрывает рот ладонью, потому что получается слишком громко и непочтительно. На них оглядываются некоторые, Намджун в том числе, который качает головой и тут же раздаёт солдатам указания. Пять человек уходят в дозор по северной стороне, ещё по пятеро на юг и запад. Остальные собирают хворост, идут за водой и разводят огонь. — Меня не первый раз кусает змея. Почему-то я им безумно не нравлюсь, но вот умирать я не собираюсь, чтобы так волноваться. — Уж, пожалуйста, — ворчит Чонгук, протягивая флягу с водой Тэхёну. Тот делает пару глотков, завинчивает крышку и протягивает обратно. — А теперь отойди. Не стоит тебе на это смотреть. Омега непонимающе моргает, оборачивается через плечо, потому что пахнет дымом и горящим деревом. Намджун раскаляет лезвие кинжала, держа его над полыхающей веткой, на секунду поднимает взгляд и кивает в сторону подтверждая, что лучше бы Чонгуку исчезнуть. Тэхён убирает тряпку с раны, скручивает её жгутом и, перед тем, как закусить, повторяет: «Не смотри». Омега не просто отворачивается, Чонгук встаёт и отходит подальше, но стон слышит и запах палёной плоти чувствует. От этого у него самого лодыжку жжёт фантомной болью, а со следующим вдохом пустой желудок чуть наизнанку не выворачивается. — Надо же, — Намджун смотрит с любопытством, убирая нож за пояс. Во взгляде что-то меняется, уходит насмешка, которой в голосе полно. — Может что из этого и выйдет, — Альфа перестаёт ухмыляться, отчего лицо тут же меняется. Становится печальным, осунувшимся. Намджун уходит, а Чонгук возвращается к Тэхёну, садится в ногах и делает то, что положено по статусу: помогает и заботится. Получается откровенно плохо, потому что руки дрожат, а смотреть на прижжённую рану невозможно. Она выглядит отвратительно. Так, словно никогда не заживёт и не затянется. Тэхён терпит, но после третьей попытки, перехватывает омегу за запястье и отводит руку подальше от себя. — Оставь, — голос у принца звучит жёстче, чем тому хотелось бы, но укус и жжённая кожа болят, как проклятая, и тут уж не до терпения. — Я сам всё сделаю. Чонгук почему-то не обижается, руки убирает, садится в полуметре, а сам внимательно смотрит. Ему даже представить сложно, насколько Тэхёну больно, но у того движения ровные, четкие. Он воин, терпеть умеет, и как раны перевязывать знает. Чонгук следит за пальцами, которые у альфы длинные, почти что изящные, за исключением забившейся под ногти земли. Они ловкие, и на вид совсем не скажешь, что способны причинить кому-то боль. Чонгук на секунду представляет их на себе, отчего вздрагивает пораженно и взгляд отводит в сторону. — Сколько раз тебя кусали? — спрашивает осторожно, зарываясь пальцами в мох. — Это третий, — Тэхён сдирает мох из-под себя и кладёт на повязку перед тем, как обмотать последний слой. Тот должен снять отёк и воспаление, а ещё унять боль. — Обычно достаточно просто выпустить яд, но нам с тобой нужно идти дальше. Другого способа остановить кровь я не знаю. Почему ты спрашиваешь? Чонгук пожимает плечами. Он и сам не знает, но у него сердце едва ли успокоится до следующего рассвета, пока Тэхён, живой, конечно, глаза не откроет и не сможет идти. Ему не боязно, а откровенно неприятно страшно, и кто бы мог подумать, что у страха существует столько разных оттенков. Страх перед Тэхёном был липким, будоражащим, звенящим в воздухе. Он пробирал до инстинктов, побуждал защищаться, показывая зубы. Страх перед королём был животным, глубинным, как перед чем-то совершенно неминуемым. Он был беспощадным, острым. Страх за Тэхёна — совершенно новое. Беспокойно ноющее в груди и между лопаток. От него сидеть на месте трудно, и метаться бы вокруг, не имея возможности ничего изменить. Этот страх совсем другое, он не нужен, чтобы выжить, но избавиться от него будет сложнее всего на свете. — Волчонок? — Тэхён щурится и улыбается шкодливо, кажется даже про боль забывает. И во всём этом столько мальчишески-игривого. Отдалённо напоминающего весенние дни в деревне, когда старшие мальчишки приставали к понравившимся девчонкам и омегам, заставляя тех краснеть и смущаться. У Чонгука у самого скулы припекает, и совсем не от солнца. Он бурчит что-то неразборчивое, отворачиваясь, а Тэхён смеётся с него, тут же растирая рану. — Нет ничего плохого в том, что ты беспокоишься. Я вот за тебя переживаю всё время, когда не вижу. Тебя ведь как не оставь, вечно неприятности. — Так не оставляй, — раздраженно шепчет Чонгук тут же прикусывая себе язык за вольность. Потому что сказать хотел не это. Наверное. — Что? — Тэхён поднимает растерянный взгляд, замирая. — Я за водой схожу, — омега поднимается, отряхивается. Да. За водой. Примерно это он и собирался сказать.ХХ
25 февраля 2016 г. в 21:04
Чонгук жмурится, втягивает носом воздух. Просыпается тяжело, вытягивая себя из сна, который пахнет затхло перебродившим вином, потом и гнойной раной. Омега не успевает и пискнуть, когда задыхается от сжатых пальцев на горле, приподнятый над землёй.
Он видел короля не единожды, но даже не предполагал насколько тот силён, высок и отвратителен. Чонгук омега не типичная: высокая и не худая. Но мужчина держит его играючи над полом, принюхиваясь и облизываясь.
У короля обвисшие щёки и веки, исщерблённая порами, язвами и старыми ранами кожа. Спутанные жесткие волосы, пятна на рукавах и мантии.
У Чонгука сердце заходится от страха до судорожной боли в солнечном сплетении, что даже кричать не получается. Лишь сучить ногами, да царапаться.
Тэхён всего за стеной — единственная надежда, которая так близко. Лишь закричи и услышит ведь, но пока король пережимает гортань пальцами, и не пискнуть.
У Чонгука в глазах темнеет, потому что придушен, в ушах навязчивый свист, а кончики пальцев немеют, отчего царапаться выходит не так отчаянно. Ещё немного, и повиснет безвольной куклой, что и неплохо совсем. Не запомнит ничего. Не почувствует.
Одежда на омеге всё ещё мокрая, не успевшая просохнуть за несколько часов дрёмы, липнет к коже и пахнет мыльным корнем, можжевельником и Тэхёном. Последний пробирается неуловимым фантомом внутрь, оседает в ноздрях и невозможно, но гладит изнутри. Шепчет: «не бойся так сильно, а то сердце остановится».
Где-то между сознанием и темнотой доносится глухое грозное: «оставь его в покое». В ответ летит утробный рык, и ему в противовес напряженное: «Он мой. Ты не посмеешь».
— Здесь всё моё, — хрипит король.
— Но не он. Он никогда не даст тебе того, что ты хочешь. Ногтями себе брюхо вспорет, но нет.
Больше Чонгук ничего не слышит, а когда приходит в себя, то шею жжет чужими отпечатками.
Тэхён брызжет на него холодной водой. Не грубо льёт, но и деликатного в этом ничего нет.
— Извини, — омега хрипит не своим голосом, тут же скуля оттого, насколько больно. Горло горит, и чужие пальцы до сих пор его рвут.
Тэхён молчит сквозь плотно сжатые зубы, избегая смотреть в глаза. Гладит большим пальцем синяк на омежьей шее, а вина давит на Чонгука. Альфа прятал его, предупреждал, а он так глупо попался. И ещё неизвестно, какой ценой Тэхён его сумел отстоять.
Чонгук прикрывает глаза и под пальцами принца позволяет себе расслабиться. Они у Тэхёна цепкие, шершавые и сильные. Грубее, чем у самого Чонгука, но гладят приятно.
Альфа помогает поднять голову, придерживая ладонью за затылок, поит мальчишку мятным отваром, который горчит на языке, и сколько бы Чонгук не цеплялся за его руки в попытке сказать хоть что-нибудь, объяснить, тот на контакт не идёт. Перехватывает запястья и рычит раздражённо: «лежи спокойно».
Травы действуют быстро, пробирая морозным холодом глотку. Воспаление спадает.
Тэхён уходит к сундукам, роется в них, раскидывая тряпки и льняные рубашки из грубого волокна. Чонгук, наконец, подбирает колени, упирается пятками в постель и, опираясь руками позади себя, поднимается.
— Собирайся, — Тэхён кидает ему в руки свой походный костюм, у которого накидка из тёмно-синей шерсти с мехом. Тёплая и мягкая такая, что у торговцев на рынке стоит дороже, чем раб. Одежда чистая. Альфой не пахнет, и хорошего от этого ждать не приходится.
— Пойдёшь с нами.
Больше Тэхён не отвечает ни на один вопрос, проверяет ножи, убирая один в ножны, другой в сапог. Стоит спиной, не подглядывает, но и не уходит.
Чонгук вертит в руках одежду, цепляется пальцами за собственный кушак, и вместо того, чтобы распутать его, сползает с кровати и пробирается к выходу, надеясь переодеться в соседней комнате. Но Тэхён рычит грозное «здесь», и больше не отворачивается. Омега сжимается под этим взглядом. Ещё до того, как снимает рубашку, чувствует себя полностью нагим.
Чонгук переодевается по частям, стараясь не обнажать слишком много, но и этого достаточно, чтобы у Тэхёна глаза заблестели. От этого внутри, за рёбрами, начинается нервное дрожание, переходящее на руки и ноги, которые ослабевают, что лучше присесть. Пальцы окончательно запутываются в шнурках и верёвках. Чонгук тянет одну с силой, тихо рыча, отчего та трещит и рвётся, а разрез горловины рубашки расползается, оголяя ключицы и часть левого плеча.
Тэхён ухмыляется, подходит ближе. Почти подкрадывается, не спуская с жертвы глаз. Ему нравится: дрожь омежья, замершее дыхание, ключицы, по которым можно провести большим пальцем до сорванного выдоха. У альфы столько неприкрытого желания, но и самообладание воистину королевское.
Тэхён поддёргивает оборвавшийся край шнурка, сводит два края рубахи и сам завязывает, всё же срывая судорожный выдох омеги.
— Я слышу, как бьётся твоё сердце. И слышал, как билось при нём. Я слышу разницу.
— Тебя я не боюсь, — Чонгук пожимает плечами, дёргано улыбаясь уголком рта на одну сторону. — Ты только и делаешь, что терпишь меня, прячешь, защищаешь. Я худший слуга из всех, что у тебя были, а ты меня кормил с собственного стола, вместо публичной порки. Я не знаю, что тобой движет, но… — Чонгук резко выдыхает, сжимает пальцами края чужой на себе рубахи, и, едва касаясь губами, целует Тэхёна в щёку. — Спасибо.