Wolf wedding

Дом, который стоит на окраине леса, скрытый от любопытных глаз холмом пожухлой травы, деревянный и строился добротно. У него прочное основание, сложенное из стволов молодых крепких дубов, окна со ставнями, выходящие на три старые яблони, и крыша, точно отремонтированная год или два назад. Дерево перекрытий на ней потемнело, но всё равно светлее, чем стены. Дом огорожен забором, недостаточно высоким, чтобы оградиться от людей, но достаточно, чтобы от диких зверей, случайно заблудших на территорию. Чонгук выглядывает из-за плеча Тэхёна, когда калитка в заборе открывается, и девчонка, лет шести, в платье цвета красного мака, выходит на несколько шагов вперёд и оглядывается. Смотрит туда, где они остановились, и вдруг со всех ног бросается навстречу. Чонгук успевает только жалобно пискнуть, впиваясь Тэхёну в плечо ногтями. Потому что вот же она, живая и невредимая. И дурацкий Тэхён не соврал. Не соврал же ни в чем. Альфа под пальцами шипит, выворачивается, отчего Чонгук опору теряет и едва ли не падает. На него вдруг такой волной растерянности накатывает, что ни сказать, ни сделать что-то. Ему вперёд нужно, бегом, загребая ногами землю, но и пальцы разжать, чтобы Тэхёна выпустить, не получается. — Чего ты? — альфа подталкивает вперёд и шепчет почти в самое ухо. Касается носом виска — так близко. — Иди же, ну. — А ты? — Чонгук сглатывает, поворачивает голову. Сердце в груди заходится, как заведённое. У Тэхёна глаза красивые, ресницы пушистые, густые. Альфа тянет носом воздух и смотрит виновато. Даже несчастно. — Я догоню, иди скорее. — Обещаешь? Тэхён стонет болезненно, опуская голову, пока лбом в плечо не тычется, смеётся тихо и толкает сильнее. Чонгук делает пару неуверенных шагов, разжимает пальцы, не переставая на Тэхёна смотреть, разворачивается на пятке, спотыкаясь о кочку, и в следующее мгновение несётся со всех ног на встречу. Девчонка визжит от радости, когда омега подхватывает её на руки, обхватывает ручонками за шею и сжимает крепко-крепко. — Маленькая моя, — шепчет Чонгук, целуя волосы сквозь слёзы. — Хорошая моя. Малышка щебечет что-то без умолку, повторяя бесконечно: «он обещал тебя привести. Я не верила, а он привел». На девочке ни одной царапины, платье красивое, ношеное, но не застиранное и целое. Она сама вся чистая, точно не голодная. Глаза блестят, и улыбка такая, какой Чонгук помнил. Её не пытали, не пугали, не трогали. Калитка скрипит ещё раз, омега от этого звука дёргается, сжимает сестру крепче, вскидывает голову и замирает. Около забора стоит женщина, с рыже-огненными волосами, красивая и очень смутно знакомая. Неуловимо в чертах лица, в том, как держит руки, спину. Она кивает приветственно, улыбается, а потом вдруг вскидывает руки и быстрым шагом идёт навстречу. — Тэхён, милый, что случилось? — Ма-а-ам, — тянет альфа жалобно. Скачет на одной ноге до омеги, хватаясь за его плечо. Чонгук ушам своим не верит, но вот глазам - да. Тэхён на мать совсем не похож внешне, но деталями — её копия. Улыбкой, манерой щуриться на солнце, обеспокоенным взглядом и ещё сотнями сотней мелочей, о которых омега ещё не знает, но уверен, что так и будет. Тэхён отталкивается от Чонгука, позволяет себя обнять и отчитать, как и положено. Он взрослый давно, самостоятельный, но довольно жмурится на ругань, потому что мама. Она беспокоится. Позаботится обязательно, пожалеет, погладит по волосам и всё пройдёт. — Но как же так? — Тэхён на вопрос омеги виновато улыбается, пожимает плечами. — Я потом тебе расскажу, как-нибудь. Если захочешь, конечно. Внутри дома всё пронизано уютом, а комнаты светом. Окна расположены так, что он везде от самого рассвета и до последних лучей, но никогда не в глаза, никогда не слепит. На скамейках кружевные накидки, на столе белейшая скатерть и ваза с красными маками. Из печи пахнет пирогом с яблоками, но запах Тэхёна перебивает всё напрочь. Он концентрированный, густой, висит облаком вокруг омеги, вызывая дикое желание проветривать комнаты бесконечно. Мать Тэхёна зовут Ханьюль, но назвать её по имени язык у Чонгука не поворачивается. Он забивается за край стола, не выпуская сестры из рук, молчит и только пялится по сторонам ошарашено. Тэхён выглядит маленьким и постоянно: «мам, мам, мама». «Мам, а я….., мам, а знаешь….». «Мам, мам, мам». И столько в нём потребности в ласке и любви. Ханьюль очень быстро разбирается с его ногой: обмывает, мажет мазью, бинтует нормально. И за всё это время Тэхён с малышкой говорят наперебой. Звонко, через смех. Чонгук от такого теряется, потому что Тэхёну самому словно семь, и всё взрослое и страшное в нём растворяется, остаётся дурацкое, ребяческое, детское и светлое. Улыбка безумная, глаза светятся. Вдруг, малышка трепыхается, ёрзает пока Чонгук её не отпускает, спрыгивает на пол и начинает накрывать на стол. Не то, чтобы она и раньше не пыталась помогать, когда они с Чонгуком жили вместе, но теперь у неё это выходит так складно и ловко. Омега смотрит за ней, улыбается по инерции, ковыряет заусенец на большом пальце, а внутри пусто так. Ни радости, которая должна быть, ни усталости, ни злости, ни страха. Ничего не осталось. Чонгук смотрит на Тэхёна, и тот вроде как всегда был. Вот тут, рядом совсем, что протяни руку — погладь по волосам. Что они вот так плечом к плечу шли через лес, и не было никогда никакого замка, запугиваний, страха дикого. Маленького Джуна не было, безумного короля, крови, грязи. Чонгук дожидается, когда Ханьюль закончит с перевязкой и отвлечётся, чтобы прибрать всё, перебирается к Тэхёну ближе. Альфа косится недовольно, но не отодвигается. Чонгук вздыхает рвано и в немой благодарности прижимается носом к чужому плечу, двигается ещё ближе, пока макушкой в скулу не упирается. Ластиться ему не свойственно, но от Тэхёна сквозит необходимостью, а ему хочется. Вот так потереться, а ещё лучше: «погладь меня тоже, пожалуйста». Альфа не гладит, но наклоняет голову, прижимаясь щекой к волосам. — Ты сам видел моего отца, — Тэхён говорит тихо, — он был не таким, но, на самом деле, не многим лучше. Мы были уже достаточно взрослыми, чтобы заботиться о себе самим и принимать самостоятельные решения. Чимин предлагал матери просто бежать. Но случился несчастный случай. И как-то само сложилось. Всё королевство искало её тело, пока мы отстраивали дом в глуши. Это самое безопасное место, которое я знаю. — Так ты здесь пропадал, когда уезжал? Тэхён хмыкает, выпрямляясь. Чонгук поднимает голову, продолжая упираться подбородком в плечо, касается кончиком носа кожи на щеке. У альфы от этого дрожью по позвоночнику, электрическим прострелом по всем костям. — Что ты хочешь взамен? — Чонгук спрашивает не со зла, и в голосе нет ни упрёка, ни осуждения. Фраза звучит мягко, почти ласкающе. Но Тэхён отшатывается, как от удара. Оборачивается, приоткрыв рот, силится сказать что-то, но ни одного подходящего слова выдавить из себя не может, закрывает лицо ладонями и рычит. От отчаяния и обиды. — Взамен, — повторяет он, поднимаясь из-за стола, и улыбается горько. Маленькая Тэхи, которая до этого шуршала у печи, снова появляется в комнате. В руках пирог, а на губах беззаботная улыбка. Она замирает нерешительно у стола, а Тэхён смотрит на неё, сглатывая. — Думаешь я торговаться с тобой буду? На неё? Альфа уже ошибался, позволяя себе думать, что смог к Чонгуку подобраться. Через окраины, буераки, непроходимый частокол. Но всё ближе, чем было в самом начале. А потом омега говорит что-то подобное, и всё это обрушивается на Тэхёна грудой камней, которая бьёт до крови, ломает кости, размазывает по земле. Это больнее, чем боль физическая. У девчонки улыбка медленно гаснет. Принц успевает перехватить пирог и поставить на стол до того, как он станет слишком тяжелой для малышки ношей. Проводит ладонью по её волосам и, насколько позволяет раненая нога, быстро выходит прочь. Тэхён сходит с крыльца, обходит дом и прячется за одной из старых яблонь так, чтобы из-за ствола из окон не видно. Ему до слёз обидно, что Чонгук не верит и не понимает. Самой сути взять в толк не может. — Что ещё я должен сделать? — Тэхён скулит жалобно в ответ на лёгкие шуршащие шаги. Женщина садится рядом, подбирая под себя ноги, а мальчишка льнёт тут же беспомощно, прижимается, дышит сырым и солёным. Не плачет лишь из гордости и упрямства, которых в нём не меньше, чем в его омеге. — Он ведь даже не понимает. Что с ним происходит — не понимает. Мне дышать больно около него. На каждое прикосновение я ему зубами в глотку только чудом не вгрызаюсь, потому что, если не мой, то ничей не будет. А он смотрит, как обычно, только что без лютой ненависти. — Она у него первая, — ласково говорит женщина, успокаивающе гладя сына по волосам, — и только начинается. Для омеги это сложный период, а он столько пережил. В нём сейчас много чего намешано, будь терпеливым. — Терпение — не моя сильная сторона. — Знаю, милый. Я тебя вырастила, — Ханьюль улыбается с оттенком тоски, — самое время учиться. Сейчас твоя забота нужна ему, как никогда. Омеги никогда не бывают так беззащитны, как во время гона и родов. Тэхён отстраняется немного, срывая с земли клочок травы, который разминает в ладони до состояния каши. Улыбается совершенно шальной улыбкой. — Я всю жизнь брату завидовал, — говорит, вдруг, внезапно. — Он с семи лет знал кто он и для кого предназначен. Мне казалось это здорово, любить так абсолютно. И пусть они друг другу и слова не сказали за десять лет, смотрели украдкой из-под челки, но он был счастлив. Светился, как миллиарды звёзд, — Тэхён обхватывает себя за колени, стирая травяную кашицу об одежду. — Он ни разу вида не подал, что это может быть так больно. Что тосковать по тому, кто рядом, невыносимо. Неужели никому в нашем роду не суждено избавиться от этого проклятья одиночества? Даже у Чимина любовь несчастная получилась. — Любовь не бывает несчастной, милый. Она сама по себе прекрасна, потому что есть. Внутри тебя. Не этот мальчик твой якорь, Тэхён, а то, что ты к нему чувствуешь. Только потому, что он смотрит и чувствует к тебе не то и не так, как тебе хочется, не значит, что он не чувствует к тебе ничего. Он от окна не отходит с момента, как ты вышел. Он с тобой через лес прошёл. — Он за сестрой шёл, — обрывает Тэхён. — Он за тобой шёл, глупый. К сестре, но за тобой. Не бросил, не убежал. Альфа сжимает кулаки до хруста суставов в длинных пальцах. Руки всё ещё помнили, каково это держать омегу. Обнимать, кутать в тёплое, прижимать к себе. Дышать в унисон, и к сердцу не прислушиваться, но всё равно слышать, потому что вот оно. Здесь. — Я не хочу, чтобы как у вас с отцом. Не хочу жить с мыслью, что мучаю его, удерживая насильно. Медленно сходить с ума от этой мысли и чувства вины, следить зверем за каждым шагом, за волосы притаскивать назад, как только выходит за порог, потому что до ужаса страшно, что не вернётся. Или найдёт себе того, на кого смотреть будет с восхищением, в то время, как на меня смотреть не станет вообще.

***

Тэхён срывается. Не сильно, но очень не вовремя. Чонгук вызывается помочь с дровами, и сама мысль о том, что тот с блестящими глазами, раскрасневшимися щеками, беззащитный в месте, где их даже не услышат, застилает напрочь глаза и разум. Принц молодой и вспыльчивый, который сдерживал себя слишком долго. Это инстинкты и природа. Тэхён крадётся, как волку положено перед тем, как напасть, закрывает дверь на засов, отсекая пути к отступлению. Чонгук роняет полено, но поднимать не торопится. Передёргивает плечами и прижимается лбом к поленнице. Его распаляет страшно, температурой изнутри выжигая. Тело слабое, ватное. Чужое совершенно. И желания не его, посторонние. Пугают до дрожи во всём теле. Тэхён цапает его ровно в тот момент, когда Чонгук понимает, в какой западне оказывается. Его накрывает, а на всю округу единственный альфа. Тэхён сжимает его тело до синяков, дышит сорвано-жарко, глаза шальные, безумные. Тычется носом под подбородком, наваливаясь, лезет руками под одежду. — Тэхён, пожалуйста, — омега стонет жалобно, стараясь сопротивляться. Цепляется руками за чужие запястья, но слабо так, что альфе труда не составляет их удерживать. От чужого сопения голова идёт кругом. — Пожалуйста, отпусти. Тэхён распутывает шнурок на груди мальчишки, растаскивает свободной рукой ворот широко, до оголённых ключиц. Прижимается губами, ведёт языком вверх по шее. Чонгук запрокидывает голову, жалобно всхлипывая: «прошу тебя. Нет». У Тэхёна самого щёки мокрые, а на губах солёное. Он разжимает пальцы, скользя ладонями бережно вдоль талии, обнимает, подтягивая к себе, тычется лицом в плечо. — Что же ты творишь? — а потом отдирает себя разом, как сосновую смолу от раны, резким движением до крика. Потому что «нет». Без компромиссов, без условий. Ему отказывают безоговорочно.