Wolf wedding

Тэхён похож на привидение замка, только что старых цепей на ногах и руках не хватает, чтобы зловеще ими греметь. Потому что даже сквозь стены он проходит с лёгкостью. Прячется от всех за потайными дверьми в холодных лабиринтах, шлёпает босиком к себе, упрямо кутаясь в сырую простынь, от которой только хуже. Она тяжелая, ледяная. От неё морозит до костей. До озноба и онемевшей кожи. Тэхён пробирается к себе, как вор. Словно не имеет права ни на свою комнату, ни вообще на что-то вокруг. Альфа прижимает ко лбу ладони, улыбается грустно, опуская голову ниже, потому что ко всему прочему, Чонгуком пахнет на его территории повсюду. Словно тот не уходил никуда. Ходил тут буквально недавно. Переставлял что-то, перекладывал или убирал. Тэхён проходит зал, попутно распахивая пару окон, чтобы проветрилось, краем глаза цепляет открытую дверь в коморку, где омега ютился. Там, среди полумрака и развевающихся штор, фантомом замерла серая тень. Тэхён трёт глаза, заставляя себя сделать последний шаг к себе в комнату. И только надеяться остаётся, молиться о том, что Чонгук ему мерещиться всю оставшуюся жизнь не будет. В каждом лице и каждом мрачном углу. Впрочем, жизнь альфа себе запланировал недолгую, так что и потерпеть можно. В комнате чисто: кровать заправлена, никаких тряпок на полу и сундуках. Тэхён наливает себе воды из кувшина, пьёт жадно, а затем бокал из пальцев выскальзывает. Падает со звоном, разливая воду. Альфа оборачивается, оглядывается ещё раз. Он точно помнит, как они уходили, как всё вверх дном перевёрнуто было. А теперь чисто, как не было ничего. И не пахнет никем, кроме Чонгука. А ведь не может так быть, чтобы запах того, кто позже приходил, выветрился, а омежий остался. Тэхёна передёргивает потому что: «Не может быть. Не может и всё тут» и «Не ходи. Знаешь ведь, что нет там никого». Альфа весь подбирается, ни капли не верит, но медленно идёт обратно. Выходит из комнаты, сворачивает в каморку и замирает. Силуэт у окна прямой, застывший. Как статуя или изваяние каменное. Стоит спиной, обхватив себя руками крест-накрест, удерживая пальцы на плечах, не то в окно смотрит, не то плачет. Тэхён выдыхает сдавленно, а потом рычит. Утробно, сорвано. И волк, тот что зверь дикий, почуяв кровь и добычу, срывается. Рвётся наружу, с пеной из пасти и обнажёнными клыками. Он добычу хватает, клацает зубами, но вместо того, чтобы в глотку вцепиться, припадает губами молча за ухом, скользит по шее, целует. Тэхёну бы сказать что, поздороваться, спросить: «Что ты тут делаешь?», но в голове ни слова человеческого. Усталость и боль уходят, размываются на границы сознания, заменяя потребностью и желанием: «Моё ведь. Бери скорее. Забирай, не спрашивай больше!». Тэхён хотел быть нежным. Тэхён хотел быть ласковым. Тэхён хотел быть осторожным, но не получается. У них всё не так. С первого взгляда при первой встрече. И он тащит пальцами чужую одежду, рвёт нетерпеливо нитки, шнурки и застёжки. А сам прекратить целовать не может: шею, плечо, лопатки. Чонгук дрожит под пальцами и ладонями, голову откидывает, как тогда, только в этот раз всего, что чувствует внутри больше, или меньше — черт его знает. Но справиться омега с этим не может, потому не сопротивляется. Тэхён разворачивает волчонка лицом к себе и восхищенно скалится. Чонгук красивый. Всегда был и будет, но до восхищения прекрасен в своём природном естестве. Обнажённый, открытый, с щеками раскрасневшимися. Теперь не убежишь и не спрячешься никуда. Тэхён смотрит и… В Чонгуке тоска, чувство вины, страх и трепет между собой перемешиваются. Растерянность, благодарность, даже благоговение. Оно бурлит, кипит внутри. В глазах тёмных искрится. Омега ранимая, открытая перед ним полностью. «Бери что хочешь. Душу. Сердце забирай. Даже жизнь, если хочешь, я слова против не скажу». Это всё эмоции от потрясения. Лживые, обманчивые. Но Тэхёну откровенно плевать. Он подлый. Очень. Всё равно воспользуется. Он сын своего отца, в конечном счёте теперь король Запада и Севера. Он выиграл битву. Ждал. Терпел ради него столько. Наизнанку вывернулся. Он давал шанс от него уйти целым и невредимым, отпускал на волю. А раз вернулся, то сам виноват. Тэхён выпутывается из простыни, тянет к себе, чтобы кожа к коже, и больше не позволяет произнести ни одного различимого звука. Невнятное мычание и стоны — больше, чем достаточно. Никаких «нет» и «остановись» сказать не позволит. Чонгук под руками дрожит весь, задыхается, и вроде плачет что ли. Вспыхивает и теряется во всём происходящем. И только «не делай мне больно». Омега позволяет целовать себя. Позволяет прикасаться там, где и самому стыдно трогать. Позволяет то, о чём в слух не говорят. Подчиняется. Ему до того, чтобы окончательно решиться всего и нужно, что услышать обещание. Что это не просто, что значит что-то. Но альфа молчит, целует голодно, сжимая до синяков его бёдра. Тэхён берёт его грубо. На полу, на влажной простыне. Омега скулит, закрыв глаза ладонями, а когда отнимает их, огонь свечи отражается в слезах. — Тшш, — цыкает альфа останавливаясь, ведёт бёдрами из стороны в сторону. У Чонгука остаточная чувствительность, повышенная восприимчивость к ласкам. Тэхёну нужно лишь поцеловать, погладить где нужно, чтобы тот успокоился. Это просто. На самом деле — самое простое, что с ним случалось за всю жизнь. В него природой заложено знание, что делать нужно. Не вообще, а конкретно с этим волчонком. Омега стонет звучно, выгибаясь в лопатках, сжимает дрожащими коленями Тэхёна за талию, и шепчет бессвязное совершенно. Красиво. С вибрацией в гортани. Кулаки разжимает, оставляя следы ногтей на ладонях, тянется и к себе тянет, чтобы поцеловали. У Тэхёна фетиш на Чонгукову шею. Такую открытую. Та создана для поцелуев, чтобы по ней пальцами гладили, иногда сжимая, но не сильно. Ни в коем случае. Альфа трётся о неё кончиком носа, улыбаясь ошалело, тянется рукой вниз между телами, давит ладонью на лобковую кость омеги, чтобы таз опустил. И со второй попытки всё идёт, как по маслу. Чонгук кончает дважды. На последнем Тэхён зовёт его по имени, цепляет взглядом и не отпускает до последнего: «Смотри. Запоминай. Теперь вся твоя жизнь будет такая». Омега жмурится, поворачивает голову, подставляясь: «На. Бери меня, если хочешь». Но Тэхён не метит. И вязки не допускает.