Серая сторона

Рен не проснулся следующим днем, и ночью тоже не проснулся. Его кожа приобрела землистый оттенок и стала холодной, точно у мертвеца. Единственным ярким пятном остался начавший желтеть по краям синяк под глазом. Хакс проверял Рена несколько раз в сутки: слушал слабый пульс, разглаживал сбившееся одеяло и боролся с искушением разбудить прямо сейчас. Просто чтобы не испытывать постоянное, зудящее, непривычное беспокойство. Каждый раз, заходя в медотсек, Хакс подсознательно готовился обнаружить бездыханное тело. Это сводило с ума. Ничего в прежней жизни не требовало от него вовлеченности подобного рода — отвечать за группу людей оказалось гораздо проще, чем за конкретного человека, пусть и весьма раздражающего. Хотелось прервать это бесконечное издевательство над собой, и поскорее. Но Рен сказал не будить его. Вернее даже, попросил не будить. Хакс не помнил другого случая, когда Рен просил. Пожалуй, это следовало уважать. Иногда у Хакса мелькала мысль вколоть ему что-нибудь питательное, он даже осторожно рассматривал бледные, усыпанные синяками руки на предмет места для инъекции. Но подобное было опасно: что, если от инъекции Рен проснется? Он не оставил никаких внятных инструкций по уходу за собой, пусть теперь сам выкручивается. Судя по редким тихим стонам и гримасам боли, Рену и в самом деле приходилось непросто, где бы он ни был. Забавно вышло, если вдуматься: Хакс всегда любил одиночество, но сейчас оно изматывало. От мысли, что после смерти Рена он останется на этой планете действительно, совсем один, хотелось сосредоточенно расчесать руки до крови, а потом залить их дезинфицирующим средством. Поколебавшись, Хакс так и сделал. Все равно никто, кроме него, не увидит этого. В привычных попытках себя занять прошел еще один день и еще одна ночь. Хорошо, что хотя бы сны больше не снились, никакие. И без того находиться рядом с Реном становилось все более и более… странно, Хакс не мог подобрать другого слова. И дело даже было не в том, что воздух рядом с его койкой казался наэлектризованным и зримо дрожащим. Рядом с Реном Хакс переставал чувствовать себя собой, и это пугало сильнее смерти в одиночестве. Казалось, будто его сознанием пытался завладеть кто-то другой, и это совсем не походило на осторожные, едва заметные попытки Рена забраться ему в голову в той, прошлой жизни. Нечто невидимое взламывало разум грубо, явно пытаясь подчинить себе — или уничтожить. «Еще немного — и я просто не смогу его разбудить, — мелькнуло в голове. — Мне не позволят». Хотя кто знает: возможно, это тоже было частью плана, придуманного Реном, и следовало противостоять искушению и — да, следовало называть вещи своими именами хотя бы наедине с собой — страху. Высунувшись из корабля, Хакс обнаружил, что небо сильно потемнело и стало практически неотличимо от ночного. Дул пронизывающий ветер, лес и река исчезли за мутной туманной дымкой. Кажется, если Рен и смог чего-то достичь в том мире, где оказался, то ничего хорошего это не принесло. Сердце неприятно кольнуло: слишком свежи были воспоминания о том, кто жил в тумане и темноте. Хакс впился ногтями в ладонь, чтобы привести себя в чувство. Определенно, пора было будить Рена. Хватит ждать, пока станет еще хуже. *** Подходя к медотсеку, Хакс услышал ритмичный шкрябающий звук. Как будто кто-то… точил что-то? Нет, для такого звук был слишком тихий. Тихий и очень, очень знакомый. Хакс шагнул через порог, уже догадываясь, что увидит. Прерывисто дыша, Рен планомерно и даже как будто спокойно расцарапывал себе горло. Его глаза были плотно закрыты, ресницы чуть подрагивали. Эта картина была настолько безумной, что некоторое время Хакс просто стоял и смотрел — как в черноту, что расстилалась за костром, как на белый туман. На бледной шее обозначились яркие красные полосы — кажется, Рен почти расчесал себя до крови. Нужно было подойти к нему, разбудить, остановить, сейчас, нельзя ждать… Хакс встряхнул головой: он почувствовал, как его разум снова атакуют. Чужое присутствие звенело в висках, отдавало кислым привкусом на языке, сизым мороком клубилось перед глазами. Шагнуть вперед не получалось. Пульсирующая боль в голове усиливалась. Хакс попытался сделать ровный глубокий вдох, чтобы успокоиться и взять себя в руки, но и это не вышло. Нос был заложен, во рту появился соленый привкус железа. Хакс коснулся лица: на перчатке остался мокрый алый отпечаток. Похоже, у него из носа сильно шла кровь. Похоже, он размазал кровь по лицу. Подобного отвращения к себе и своей физической оболочке Хакс не испытывал, пожалуй, никогда. Как вообще он умудрился так сильно себя подвести? Позволил себе застрять в заднице мира и до сих пор не придумал, как выбраться. Позволил себе сдаться. Позволил себе запачкаться. Позволил Рену себя спасать. Красные борозды на его шее стали глубже; щеки были мокрыми от слез. Кажется, остановиться он хотел, но не мог. А вот Хакс мог сделать все, он еще был в сознании, он не должен был подчиняться чужой воле, незримой к тому же. Хакс никогда не испытывал трепета и страха перед мистической ерундой и сейчас не станет учиться. — Уйди из моей головы, сука, — прошипел он. — Сейчас же! Кровь уже текла по подбородку. Голос в голове смеялся. Заставив себя сделать несколько мучительных шагов, Хакс сел на койку, в ногах у Рена. Разбудить его, скорее всего, не выйдет, даже время на это тратить не следует. Первым делом нужно зафиксировать руки, пока Рен не разорвал себя на части. Все же правильно, что Хакс запретил себе одеваться не по уставу — ремень сейчас пришелся кстати. Жаль, койка была неудобная: по-хорошему, руки следовало привязать к изголовью. Но и так сойдет, пожалуй. Главное — не потерять способность соображать именно сейчас. Когда Хакс попытался связать запястья, Рен издал жуткий, нечеловеческий вой и с пугающей легкостью вырвался. Казалось, будто он во сне стал еще сильнее. Или то, что в него вселилось, обладало сверхъестественной мощью. — Тварь, — Хакс почувствовал, что его трясет от ненависти — к себе, к Рену, к Силе, вокруг которой вечно все вертелось. — Почему ты никогда, никогда меня не слушаешься! Дай сюда свои руки. Навалившись сверху, он сумел отодрать окровавленные пальцы от шеи и несколько раз перетянул запястья ремнем. Узел вышел кривой и неаккуратный, но, как надеялся Хакс, достаточно прочный. Пытаясь разорвать путы и скинуть Хакса, Рен рычал, словно обозленный зверь. Его глаза все еще были плотно закрыты. — Да что в тебя вселилось? — наверное, следовало бояться, но Хакс ощущал только усталость и злость. — Проснись уже, хватит! Услышав этот приказ, Рен вдруг успокоился и совершенно затих; дыхание стало мерным и глубоким, как и полагается у крепко спящего. Хакс нервно огляделся вокруг: повисшая тишина настораживала сильнее, чем крики. Но все было спокойно, Рен больше не пытался причинить себе вред и вырваться. Он просто спал, а вот Хакс поймал себя на мысли, что смотрит на него так, будто видит впервые. Ассиметричные черты лица, довольно пугающий шрам, синяк под глазом и дурацкие родинки казались… Нет. Хакс точно знал, что это не его мысль. Наверное, все дело было в игре тусклого света — или в том голосе, что твердил: «Ты хотел проучить его — он твой. Пользуйся». Хакс мягко коснулся бледной щеки и полуоткрытых губ, вполне осознавая, что это не его желание. Он в принципе редко испытывал подобное, страсть была чужда ему. По крайней мере, в этом Хакс убеждал себя всю жизнь, и весьма успешно. Он не делал из связи на одну или более ночей драму, относясь к сексу как к форме делового взаимодействия, и это было удобно, привычно и правильно. Происходящее сейчас ощущалось больным и чуждым, но даже это осознание не отрезвляло. Хакс медленно сглотнул. Рен послушно лежал под ним, и это все путало. Он спал глубоко, и с ним можно было сделать что угодно. Откуда-то Хакс знал: Рен не проснется, даже если его резать. Даже если отыметь его, не церемонясь. От ощущения собственной власти закружилась голова. Удивительно, что Хаксу прежде не пришло на ум поставить Рена на место таким образом. Это же так просто. «Даже если и проснется, разницы нет, — увещевающе зашептал голос. — Что он сможет сделать?» — Ничего, — кажется, Хакс сказал это вслух. Он провел рукой по ранам на шее, размазывая кровь, коснулся ключиц и груди, покрытой множеством шрамов. Рен никак на это не реагировал, даже дыхание не изменилось. Измазанные в крови пальцы оставили на холодной коже бледный розоватый след. Вид перетянутых ремнем рук будил внутри дикую смесь из возбуждения и смутной жалости. «Лучше бы ты спал одетым, — Хакс не понимал, чья это мысль — его или наведенная. — Тогда я бы мог остановиться. Но не сейчас, нет». Пальцы дрожали, пока он возился с молнией на своих брюках. Привкус крови во рту пьянил, голова кружилась, превращая происходящее в мутный предутренний сон. Возможно, Хаксу действительно снилось нечто подобное, прежде, когда у него еще была нормальная жизнь. Он бросил взгляд на Рена, на его мертвенно спокойное лицо — и от себя вдруг стало тошно. Это было неправильно. Не так. Если это должно было случиться — нет, не должно, никогда, не в этой жизни и даже не в следующей, если она есть — так вот, если это должно было случиться, то совсем не так. Не здесь. Не потому, что один из них в отключке, а другой позволил какой-то дряни контролировать свой рассудок. Рен должен попросить об этом сам, глядя в глаза — чего, конечно же, никогда не произойдет. Рен не попросит, Хакс не согласится, и это к лучшему: кто знает, куда может завести подобная связь. Некоторые вещи нельзя завоевать или получить силой. Если нарушить это правило, останется только горький осадок и бесконечная ненависть к себе. Хакс понятия не имел, откуда в нем эта железная уверенность — но она была всегда, еще с юности. Насилие подобного рода казалось уделом слабаков. Как и попытки спрятаться от жизни за запрещенными веществами и алкоголем. Как и прочие жалкие, ничтожные слабости, которыми люди бесконечно оправдывают себя и других. Хакс слабаком не был. Напротив, ему нравилось чувствовать себя сильным и правым. Нравилось, что даже за самые жестокие из своих приказов он никогда не испытывал вины и угрызений совести. А вот за это… Этого Хакс никогда себе не простит. Даже если Рен ничего не узнает и не вспомнит — не простит. Даже если убедит себя, что во всем виновато временное помутнение рассудка, и только. Не оттого, что причинил боль и унизил другого. Оттого, что предал собственные принципы. Собрав волю в кулак, Хакс застегнул брюки и сцепил пальцы в замок. Голова раскалывалась от жгучей боли. «Я тебе не по зубам, видишь? — он старался, чтобы его голос звучал уверенно. — Проваливай из моей головы, и поскорее». Кровь из носа потекла с новой силой. Хакс неловко размазал ее, совершенно не ощущая привычной брезгливости, — и почувствовал вдруг, что на него внимательно смотрят. Глаза у Рена были подернуты белой дымкой, точно бельма, но взгляд казался осмысленным. — Ну, что остановился? — спросил тот, улыбнувшись. — Струсил? И тогда Хакс ударил его по лицу, и еще раз, и еще. За все, что случилось, не случилось и не случится никогда. Он бил до тех пор, пока Рен не уклонился неловко от очередного удара и не посмотрел на него мутными темными глазами. — Это ты? — осторожно спросил Хакс. — Не знаю, — Рен неловко приподнялся и посмотрел на перетянутые ремнем руки. — Наверное, я. Зачем ты меня связал? — Ты себе шею расцарапал. Сейчас развяжу. Распутывать узел под внимательным взглядом было неловко, но не просить же Рена отвернуться и перестать смотреть так. — А у тебя лицо в крови, — тихо сказал Рен, разминая затекшие запястья. Хакс пожалел, что в медотсеке слишком светло, — и подумал вдруг, как это в сущности странно. То, что на вышедшем из строя корабле работал свет, автоматически включался и выключался, реагируя на движение. — Знаю, — Хакс поднялся. — Сейчас умоюсь. Рен помолчал, а потом снова лег и накрылся одеялом почти с головой. — Так холодно, — он притянул ноги к груди. — И, знаешь… У нас ничего не выйдет, Хакс. Мы не выберемся. Все эти годы… — его голос дрогнул. — Я верил. Я правда верил! — Во что ты верил? — Хакс снова присел в ногах. — Да какая теперь разница? — Рен скривился. — Не во что было верить. Я всегда знал, что есть некая огромная сила — и считал себя ее частью. А теперь оказалось, что я просто орудие. И я, и Сноук, и все остальные — мы просто орудия, мы не часть. Хакс не слишком понимал, в чем существенная разница, и оттого спросил другое: — Что с тобой делали во сне? — Не знаю, — Рен нахмурился. — Отчетливо помню только, как меня распяло в воздухе и темноту, а потом… Кажется, что-то пыталось в меня вселиться, а потом ты ударил меня, и я очнулся. Долго меня не было? — Почти три дня. Тебе нужно съесть что-нибудь. И воды, я принесу, — практические задачи по-прежнему неплохо отвлекали от всего мутного и непонятного. — А мне надо развести костер, уже скоро стемнеет. — Надеюсь, я не притащил кого-нибудь с собой, — тихо проговорил Рен. Хакс замер на пороге. — Кого, например? — Тьму. — А можно без этих многозначительных слов? — Хакс почувствовал, что опять начинает раздражаться. — Это правда Тьма, — спокойно ответил Рен. — Я не знаю, как объяснить иначе. В том месте, куда я пошел, она всегда обитала. Я просто этого не знал, — он помолчал. — И все же я не понимаю: если это мой ад, что в нем делаешь ты? Откровенно говоря, Хакса мучил тот же вопрос, но ответа на него не было и не предвиделось. — Просто не думай об этом, — посоветовал он, уходя. *** Принеся Рену обещанное и заставив его выпить воды, Хакс вышел в коридор, привалился лбом к прохладной стене и закрыл глаза. Голова все еще болела, несмытая кровь запеклась коркой, но, как бы то ни было, пора было разводить костер. Снаружи лил дождь, прямо как во сне. Поначалу Хакс даже не поверил тому, что видит. Решил, что снова каким-то образом задремал. Ведь не могло же быть так, чтобы в реальном мире остался только дождь и чернота. Хакс заворожено посмотрел вверх, туда, где предположительно было небо. Капли дождя оставляли на коже холодные мокрые дорожки, слишком настоящие. Кажется, это все же был не сон. В этот момент за спиной Хакса резко погас свет.