Амальгама

Когда-то Тэхён был маленьким. Почти таким же крохой, как тот плюшевый заяц, завалившийся на полке на бок и глядящий жалобными глазами. И Тэхён думал, может ли быть такое, что он станет взрослым и бесконечно счастливым, сможет ли открыть звезду или бороздить космический океан… На развороте книг пестрели яркие картинки, где в сочных тонах красная ракета врезалась в самую темень за Луной. Теперь, с хлюпаньем и нытьем самого Тэхёна, похожая на ракету пробка выходит из него, а Чонгук входит заменой, и вот уже видны скопления звезд, каких угодно. И звенит цепь, что Гук наматывает на кулак, оттягивает, чтобы Тэхён закашлялся и выгибался навстречу. Несколько дней Чонгук выскабливает иголкой тонкие царапины на смуглой коже, несколько дней то изысканно и долго ласкает, то грубо трахает, обращая пленника в созависимость от собственного безумия. Он играет на всех его контрастах, разбавляя с жидкостями, смешивая густыми красками синяки и подчеркивая фиолетовые дуги укусов. Находит, что вот оно: совершенство, бархатная кожа, изысканные черты и сладкая ведомость, потому что Тэхён не сбегает, а подтаивает, из него можно вытачивать нечто новое, скульптуру изо льда. Каждый нерв Тэхёна словно подцеплен скальпелем, а Чонгук с силой толкается вовнутрь и выдыхает на ухо горячими волнами, от которых мурашки давятся одна на одной, и позвонки хрустят, будто рассыпаются. В Чонгуке зверство и нежность меняются быстрее, чем вдох на выдох, и от этого единого люблю, а после – ненавижу, Тэхён породнился с мороком абсолютного счастья, поделенного на жертвенность. Ковыряет его, чертов эскулап, извращенец. Хочет сравнять с землей и повыдирать волосы, и, кончая, разъезжается по нему, придавливая к полу. Тэ бьется затылком о трубу и скулит, подыскивая мысленно место, откуда бы начать сдирать кожу, а зацепка приходится на плечо Чонгука. Да, Чонгук его пачкает. И скверно кормит. Но еда – то последнее, что оказывается необходимым. В кормление-томление Тэхёна входит диетическое и полезное, два раза в день. В остальное время – вода или сперма.

***

Несколько лет подряд Тэхён успешно справлялся с ролью мальчика-альфонса под голубым знаменем, спал с влиятельными, богатыми и наивными. Обчищая, не оставлял следов, отдыхал пару раз на Мальдивах, Гаити, Окинаве, катался по Европе. Будущее представлялось безоблачным и чистым, а привязанности – досадной глупостью и выдумкой. С кем бы он ни связывался, ни один человек не мог выковать признания. Тэхён наслаждался свободой. Путешествия и перепутья чуть окончились и затупились, когда он вернулся в Сеул и решил начать если не заново, то следуя параграфу о чести. По-джентльменски и антикриминально. Красиво. Купил квартиру, нашел неплохую работу и припас не одно алиби в кармане, все еще не смог отказаться от счетов в иностранных банках, но перестал крутить задницей и крутиться вообще. Зажил правильно, равномерно распределяя себя по будням и выходным. Никак не ожидал, что появится новый соблазн, что накроет после первой волны с Чонгуком. Намджуна не стоило ожидать, а он свалился, как снег на голову и напомнил: можно. Первое время Тэхён не смел себе позволить, а потом поглядывал на равнодушного Чонгука и стервозно прикусывал губу. Когда рьяно трахался с Намджуном, придумывал и мечтал, каково будет провернуть такое же дома, чтобы у Чонгука заложило уши от их стонов. Он действительно хотел стать хорошим, но сменил шило на мыло. Ведать не ведал, что прячет в себе новичок в офисе, оттрахавший до полуобморока. Не хватило ума заглянуть в его вещи и шкаф, найти там наручники, иногда забываемую ксиву, не хватало ума настолько, что теперь то больно, то беспамятство. Чонгук уходит рано поутру и возвращается на обед, за это время он успевает покормить Тэхёна, дать в рот и помучить, то перетянув запястья-щиколотки, то распоров плетью ляжки. И бьет, со смаком облизываясь. Хищный и ненасытный. Таких либо усыплять, либо разделывать на мясо. Попытки выбраться или позвать на помощь прерываются тем, что Тэхён сводит дрожащие коленки и обтирает сырой от слюны подбородок о руку: поскольку Чонгук в наказание пихнул в него толстую пробку на самой высокой мощности. Ровно на полчаса. Когда вынимает – Тэ уже несколько раз, как кончил и не сопротивляется нисколечко. Снова впускает в себя и задыхается. Спрашивать: «Зачем?» - бесполезно. Во имя какой такой святыни Тэхёна раскладывает и уродует с половину месяца, некогда и думать. Он разучился разговаривать, Чонгук жестоко выбил из него привычку допытываться истин. Без разрешения Тэ не молвит и слова. — Я всегда хотел найти кого-то, похожего на тебя, Тэхён, — Чонгук массирует ему плечи. — Кого-то, кто мне подойдет. Поговори со мной? — Ты мог бы… отпустить меня, пожалуйста? — Тэ не верит своей фальшивой решительной интонации, он все равно боится и дрожит. — Отпусти. Я не сбегу. — Нет… — Чонгук целует в лоб, переносицу. — Нельзя. Ты упорхнешь быстрее, чем я успею моргнуть. Так бывало с каждым. За четырнадцать дней на привязи Тэхён разочаровался в возможностях человека бороться за свою жизнь в экстремальных условиях. Ему и не хотелось. Он слабоват для таких игрищ, слаб, чтобы тягаться с Чонгуком. В конце концов, его странная мания завершается умиляющим просиживанием за вышиванием. Выглядит таким безобидным, когда не притрагивается и иногда просто говорит об обычных вещах вроде работы или погоды. Даже не курит, признается, что ведет здоровый образ жизни. А Тэхёну дает пару затяжек и тушит о самую грудь, чтобы тому тоже открылся повод отказаться. Нехорошо быть нездоровым, не полезно для партнера – слизывать табачную пленку изо рта. Однажды Тэхёну освобождают одну руку: для игр с собою. Обхватывая намасленный толстый вибратор, Тэхён всаживает его глубже и закусывает губу, стирая пятки о пол. Гук завязал ему глаза лентой и наблюдает, усевшись напротив и водя по члену рукой. В Тэхёне таится что-то торжественно-тихое, еще не начало фейерверков и кружащихся конфетти, а словно сближение в самом затаенном кулуаре, пахнущем виноградом. Крупные виноградинки тоже имели место быть единожды: но у Чонгука хватило ума понять, что дальнейшее баловство может закончиться печально. А ему не хотелось бы вызывать сюда людей в белых халатах или просить о помощи знакомых. Тогда кто-нибудь увидит его сокровище – и попытается отнять. Придется применять силу, доставать пистолет и вспоминать, что такое убийство без малейших улик. Порой Чонгук разговорчив до смешного, порой грозен и мрачен в молчании, не выражает желания и развлечься. Вероятно, его грузит работа, на которой кто-то да спросит: «Где Тэхён?». Ничто человеческое ему ни чуждо. Есть шанс подобрать ключик. Тот главный вопрос, почему он такой – вызывает жалость. Может быть, Чонгуку не хватило любви? Может быть, он из тех, кому постоянно отказывали…? По нему не скажешь. Тэ теряется в догадках. И, наверное, поток размышлений в часы одиночества помогает ему держаться и не съехать по фазе. Каждый вечер, независимо от степени усталости, Чонгук относит Тэхёна в ванную и отмывает его, нежно водя руками и мочалкой по испорченной коже, целует в затылок и спину, проявляет невыносимую ласковость. Моменты, когда встречаются их взгляды, для Тэхёна чреваты рассыпанием. Видно, что за пеленой парализующей жестокости есть и кто-то другой, способный заботиться, пусть и в маниакальном порыве. — Когда я был маленьким, мама напевала мне колыбельную, — Чонгук перестал мочалить, притянул Тэхёна за шею и стал пронзительно тихо напевать: — Не бойся, не бойся, я буду с тобой, когда мы проснемся, луна стороной нам приведет солнце, а ночь уйдет на покой… В нем бьется сердце, и Тэхён очень хорошо его ощущает, прижимается губами к шее, старается обнять. — Что случилось с твоей мамой? Он копает в нужном направлении. Чонгук слегка отстранился, чтобы вернуться с поцелуем, надавить на губы и судорожно вздохнуть, обхватив голову Тэхёна. — Ее уже давно нет. Ты не подумай, я такой не из-за ее потери. Мне просто хочется быть кому-нибудь нужным. Бывает, что я будто просыпаюсь, стряхивая сон, осматриваюсь, а вокруг разрушения и кровь. — Не обязательно так держать возле себя. Есть люди, которые будут рядом просто потому, что хотят, — плачевно говорит Тэхён. О, нет, что он наделал. Перетянул жгутом отсутствующую конечность. Чонгук толкает его в ванную, хватая за шею, и держит под водой ровно столько секунд, чтобы можно было после спасти при помощи искусственного дыхания. В полицейской академии Чонгук учился не зря. …Откашлявшись водой, Тэ скручивается в постели и ненароком цепляется за руки Чонгука. Тот сосредоточенно смотрит куда-то впереди себя и не реагирует по-человечески. — Я отпущу тебя, когда стану доверять. Что еще может делать для него Тэхён, кроме как исполнять любой каприз взамен на сохранение жизни? Инстинктивное не ломается. Преодолеть физическую тягу к Чонгуку уже невозможно. Хотя от его присутствия должно подташнивать. Он владеет и оперирует понятиями о страхе, как искусный маг, и дергает за нужные ниточки. Узнав, что Тэхёну нравится клубничный мохито, Чонгук с радостью его сделал и принес, только не дал выпить. Вместо этого наливал в ключицы и высасывал сам. Тэхён, что феникс – медленно умирает и пылко возрождается, не понимает, как можно соотносить животное с человеческим, послушно раздвигает ноги. Вкус мохито узнается через поцелуй взасос. Чонгуку захотелось снять с него ошейник и взять в постели, выпотрошив на простынях. В его представлениях, так поступают только с теми, кого забирают целиком и навеки. Обман или нет, временное ли помутнение рассудка, но Тэхён предпочел насладиться, путать Чонгуку волосы, классически стонать, предугадывать его движения и бороться за оргазм. С ним он готов уверовать, что является вавилонской блудницей и тысячекратно грешен до конца света. Чонгук не дает ему свободы, отбирает право на ведение игры и раскаляет плоть к плоти, затрахивая до немеющих кончиков пальцев. В свои слегка за двадцать Тэхён и не мечтал становиться пособием для уроков анатомии, первым в истории скелетом, сотканным из дыхания другого человека. И когда руки Чонгука плотно прилегают к спине, а весь он остается на полминуты между бедер, Тэхёну, кричащему в прогибе, немного яснее, что с ним происходит. Что он будет счастлив, даже если Чонгук убьет его и, расчленив, напичкает морозилку бумажными свертками, а потом скормит собакам. Вымученно хныча ему в плечо и содрогаясь, Тэ находит губы, самоотверженно вливая поцелуем надежду. Им не видно неба Лондона, зато под куполом Стокгольма очевидно: это сумасшедшие узы и совершенно ненормальная любовь, какая не имеет права на существование, но именно поэтому – обязана быть. — Теперь ты мне доверяешь? — Тэхён ластится к Чонгуку, разрешившему спать рядом. Они залегли в купели измятого ложа тенями и часто дышат. Чонгук трезвеет и целует Тэхёна в висок, гладит по бедру. Хорошо бы дождаться, когда его тело заживет. — Да, доверяю. Но не выходи без меня из дому. Ослушаться не выйдет.

***

Тэхён приходит в норму спустя месяц и наконец-то может посмотреть на розовенькие тоненькие шрамы, оставшиеся не повсюду, но кое-где: на груди, внутренней стороне бедер и сгибах локтей. Не получено разрешения снимать ошейник и быть, как прежде, дерзким. Все, что он делает, изучив каждый угол квартиры: ухаживает за Чонгуком и исправно ждет его возвращения с работы. Ни выхода из дому, ни выхода в сеть. Чонгук разрешил читать книги, журналы, а также смотреть телевизор. Они трахаются бешено и болезненно, Чонгук по-прежнему может позволить себе приковать Тэхёна или отходить плетью, стеком, проскрипеть кожей латекса. Тэхён ни в чем не отказывает, после получая часы весенней нежности, ютясь в объятиях и, изможденный, мокрый, целуя властелина своего в шею. Тэ несколько раз предпринимал попытки к бегству, но останавливался на пороге и разбирал рюкзак, тщательно раскладывая вещи по местам: во-первых, его документы у Чонгука, во-вторых, исчезновение станет подписью под смертным приговором. И только в-третьих, чуть позже, открывается истина. Тэхён не в состоянии сделать Чонгуку больно. Несмотря ни на что. Согласно законам здравого смысла – он чокнулся не меньше, чем сожитель. После обеда, проведенного за очередной книгой, Тэхён потер глаза и тут же вздрогнул от звонка в дверь. Открывать тоже не положено. Но посмотреть в глазок, подкравшись – не проблема. По ту сторону замер бывший сосед по квартире. И у Тэхёна подгибаются коленки, он не верит тому, что видит, а тому, что слышит и вовсе. — Тэхён-а! Слушай, я много думал о тебе, о нас… Я не могу без тебя. Ему известно, что Тэхён здесь, сдерживает нахлынувший плач, зажав рот руками. Немыслимо, чтобы под занавес объявлялся спаситель. Он так и не заговорил с ним, отпрянув, отполз за диван. Гость не прекратил попыток достучаться и несколько дней приходил в одно и то же время. Как-то за ужином Чонгук спросил: — Почему рядом с дверью пахнет чужим парфюмом? Был миг, когда некто прислонялся ухом, и неудивительно, что прослеживалась дороговизна его запаха. — Не знаю, — пожал плечами Тэхён. — Мы же не одни в доме. Чонгук отложил палочки и тяжело вздохнул. По интонации научился чувствовать, когда человек врет. — Ладно, допустим. Отсоси мне. И пока Чонгук старается с аппетитом вкушать пищу, Тэхён под столом вылизывает ему член и заглатывает. У него плохо получается, и Чон догадывается: кто-то вмешивается в течение их ровно бьющейся кардиограммы, вклинивается третьим. Явно не Намджун: тот, после того, как узнал, какими мотивами был движим Тэхён, молча развернулся и вышел. Чон постарался обеспечить им двоим безбедное сосуществование, а теперь… Беспокоится. И снова сажает Тэхёна на цепь. — Так надо, малыш. Это ненадолго. И, чмокнув в лоб, уходит. Тэхёна потрясывает и бросает в жар. А после слишком сильно передергивает, когда в неположенное время щелкает замок, и на пороге комнаты разогревается сдавленный выдох. — Тэхён… Господи, да какой урод это с тобой сделал?! Его развязывают, снимают ошейник и, вытащив кляп, переносят на руках на кровать. Пошатываясь, Тэ держится за чужие знакомые плечи и предчувствует надвигающийся апокалипсис. — Чим… Чимин… Чимин сжимает его в объятиях. Сколько они там не виделись? Достаточно долго, чтобы Тэхён забыл, какие у него мягкие руки и нежная кожа. Нет нужды, жажда уже не та и не с тем. Тэхён лепечет скороговоркой одно и то же слово: «Уходи», и Чим в ужасе отступает, обещая вернуться снова.