Прежде строгое и уверенное лицо потускнело, вместо вен виднеются сумерки, те же, что облегают и тело. Движения ломкие, чувства обострены. Словно охота на редкий вид пантер, травля, что начнется с минуты на минуту.
Тэхён отчаянно ходил из угла в угол, пока не свалился на ковер в полуобмороке. Извелся. Мир издевался над ним, обступая давящей тишиной. Есть крошечное сомнение, что он справится без Чонгука, его ради и во имя их обоих.
Та кипа сообщений, что Тэхён оставил ему, вряд ли будет прослушана даже в ближайшие сутки. Такова натура человека, теряющегося, чтобы не потерять. И как чертовски его не хватает, как защитника и громоотвода.
Перекипели воспоминания, с ними стало чуть легче.
Напрасно.
Звонок все-таки раздался. Тэхён вздрогнул от рези в желудке, незримый монстр поднялся, чтобы надкусить диафрагму. Охватил самый мерзостный из страхов – неизвестность.
Выигрыш времени по сути ничего не дал: Тэхён не знает, что делать.
Он ожидал появления Чимина. В конце концов, после ошибки, тот определенно должен был вернуться к первоначальному варианту.
Что удивительнее: раздражающий звук раздается не из домофона. И пока Тэ соображает, как может разрываться внутренний звонок
в квартире, его потихоньку завоевывает дрожь. Ловушка смыкается, капканы точат щиколотки. Угнетающая духота. Темные стены кажутся живыми и толкующими на своем древнем языке, набрасываются тенями.
Ступая похолодевшими ступнями по паркетной доске, Тэхён прижимает руки к груди. Ему нужно миновать коридор, простершийся мимо входной двери, над которой горит вечное бра – единственная блажь света и что-то вроде насмешки.
Не возникает и вопроса, каким образом Чимину удалось достать его, но если их все еще что-то отделяет – не всё потеряно. Правда, ненадолго.
Полиция уже не поможет. Бить тревогу поздно.
Чим нажимает на звонок с интервалом сначала в тридцать секунд, затем раз в минуту и как будто дает Тэхёну время передумать.
Только Тэхён вжался в стену и постарался успокоиться, как послышалась легкая вибрация: на коврике остался телефон. В надежде, что на том конце Чонгук, Тэ на цыпочках ринулся обратно, но когда в лицо его ударил луч подсветки, обозначились лишь взмокшие виски.
Сообщение.
«Я знаю, что ты там. Открывай».
Оторопь. Первая мысль – немедленно исчезнуть, вторая: осознание, что с девятого этажа получится вряд ли.
За дверью слышится сутолока, потом щелчки и монотонные постукивания. Чимин начинает мучительно медленно взламывать замок. Он как-то рассказывал, что выучился у отца-домушника. Их всех, безумцев, объединяет одно - губительное влияние родственных связей.
Тэхён подозревает, что у него не больше пяти минут на то, чтобы спрятаться, пока сердце отплясывает чечетку, и подгибаются колени. Он случайным образом вспомнил, как появился здесь.
Трюк с отвлечением внимания.
Впопыхах раскрыл настежь окно и выкинул длинную диванную подушку, а после побежал в спальню – роется в ящике комода, чтобы найти складной нож. В дикой трясучке он подкусывает губу до крови, умаляя признаки психического расстройства.
Ситуация тупо не обрисовывается в сознании, Тэхёну кажется, что приснившийся кошмар болезненно реален. В следующий момент его разбудит знакомый запах и лицо, требовательные руки Чонгука…
И, конечно, нет. Нет. Веки распахнуты, а кругом безумие, безумие, гонящее к поспешным решениям, первым попавшимся и глупым.
Щелчки прекращаются на том моменте, когда Тэхён забирается за незаметную на первый взгляд двойную панель шкафа, где Чонгук сложил излюбленную сексуально-пыточную утварь. Приходится ютиться в крайне узком пространстве, жмущем на плечи.
Не видно не зги, звуки приглушены, и Тэхёну ничего не остается, кроме как обратиться в слух и смерить пыл, чтобы не расходовать кислород.
Несколько минут снаружи подозрительно и противно тихо, затем слышится хлопок закрывающегося окна и пронзительно звонкий смех.
— Да ну! Ты что, правда думаешь, будто я в это поверю? Тэхён… Тэхён, мать твою!
И грохот перевернутого кресла. Чимину явно не нравится пребывать в дураках. Зажмурившись, Тэхён мысленно нашептывает только одно имя, а сам ни жив, ни мертв, прекрасно понимая, что если его обнаружат, то случится неминуемо страшное. Наверняка он мог бы воспользоваться заминкой Чимина и выбежать из квартиры, если бы засел где-нибудь поближе к выходу, но предугадывать и анализировать в таких случаях - практически невыполнимая задача. Это не какое-нибудь кино со счастливым исходом.
Тэ едва соображает и держится на ногах. Так плохо не было ни в один из дней заточения у Чонгука, так не пугала ни одна его воплощенная идея, морок жестокости. Сейчас Тэхён счел бы за милость оказаться под градом его ударов, лакать из кошачьей миски, лизать ему стопы. Лишь бы не терпеть отзвука приближающихся шагов.
В голове шуршит жеваная кинопленка, Тэхёну кажется, что он слышит приливы собственной крови, и сейчас взорвется от напряжения.
— Ты знаешь, у нас мог бы быть отличный вечер, — и звякнули бокалы, откупорена пробка. Чим принес вино и разливает, насвистывая под нос веселую песенку. — Я ведь действительно повелся. В какой-то момент даже подумал, как мне повезло. Однако, Тэхён. Я не люблю быть вторым номером. И я не люблю лжецов. Впрочем, я согласен простить, если ты выйдешь ко мне. Выпьем, поговорим. Ну же, я не обижу.
Милостивый тон, под которым тонким слоем намазано тем же лукавством. Что-то подсказывает Тэ, что Чим обижен на него и дьявольски зол. Таких, как он, нельзя доводить и проверять на прочность.
— Хорошая кровать. Наверное, здорово здесь было трахаться с Чонгуком? — Чимин наверняка залез с ногами на их ложе и ухмыляется, потягивая вино. — Ни мягко, ни жестко… Слушай, а так и должно быть во всем. Я для тебя идеальный вариант. Ты своенравный аферист, а я твоя нежная цепь. Ты ошибся в Чонгуке. Как я понял? Да легко. Его же здесь нет. И не один день.
Он ни за что не уйдет с пустыми руками, а Тэ не протянет здесь больше получаса: душно и тесно, млеет шея и плечи.
Следующий приступ тишины оборвался для Тэхёна резким сдвигом отъехавшей двери шкафа, он весь собрался воедино, втянувшись в одну точку и обледенев. Сквозь тонкую стенку древесноволокнистой плиты Тэ явственно ощущает чужой придирчивый взгляд. Он больно закусил щеку, чтобы не продаться стуком зубов. Любой лишний вздох, шорох, взмах ресниц – станет приговором. Пытка продолжалась бессчетное количество минут, в течение которых Тэхёну далось понять, что такое медленное выворачивание внутренностей наружу, когда тошнит каждый капилляр и пылинку на коже.
Пытливо осмотрев внутренности шкафа, Чимин отошел, оставив его открытым. И вышел из комнаты. Выждав некоторое время, Тэхён откупорил тоненькую щелочку, чтобы впустить воздуха, ощутил, как мерзнет вспотевшее лицо, как полируются холодом контуры дрожащего тела. Пришлось заставить себя выйти за пределы стен.
Как оказалось: на кухне зажжен свет, слышно, как шинкуются овощи, и шипит масло на сковороде. Чимин готовит ужин, словно ничего не происходит, и Тэ в ступоре следит за силуэтом, что мельтешит черным пятном в пределах бледно-желтого квадрата. Он всегда готовил, когда они жили вместе, заботился, ухаживал… Может быть, он и впрямь настолько расстроен? Может быть, для него потеря Тэхёна стала одновременно оправданием и отягчающим смыслом?
Насилу сдвинувшись с места, Тэ добрался до желанного замка с каким-то обалделым предчувствием скорейшего облегчения. Словно сбегающий из пыточной, пока дозор славно дремлет, он нажал на ручку. И та не поддалась. Тэ не поверил, попробовал еще несколько раз, шагнул к тумбе, где лежат запасные ключи. Глядя на пустоту в ящике, он чувствует, как его покидает сознание и маломальская надежда.
Он знал, что удар по выключателю будет резким, что глаза придется закрыть, а Чимину внимать, стоя вполоборота.
— Я забрал ключи себе, — сообщил он. — Было бы по-идиотски оставлять их здесь, чтобы позволить тебе уйти.
Его смелая поступь наткнулась на явную границу: Тэхён вскинул руку с ножом и взглянул на него с плохо пропитавшейся ненавистью, готовый защищаться.
— Тебе придется отпустить меня, Чимин.
Тот сделал вид, что удивился и отступил на шаг.
— Убьешь меня, значит?
Он забавляется, играя ухмылкой и, доведя ее до улыбки истерически-дикой, смеется, задрав голову. Дрожащий, мокрый и шатающийся Тэхён, угрожает ему, лишь чудом сохраняя голос на ровной низкой ноте.
— Я не хочу иметь ничего общего с психом, — плюнул он.
Чим поморщился, распробовав обидную реплику на вкус и, ничего не ответив, пошел на острие, поправил руку Тэхёна, сделав упор на живот.
— Можешь меня выпотрошить.
Рукоять наталкивается на тугую плоть, в глазах Чимина доверительная нежность и отчаянная чертовщина, он обхватывает запястье Тэхёна, гладит его пальцами и медлит, медлит, непереносимо жутко улыбаясь. Прилагает чуть силы, обращая Тэхёна в палачи, а себя в смертника.
Он знаком с каждой нервной клеточкой Тэхёна и знает, что всё окончится упавшим на пол ножом и влажными испуганными глазами.
На светлом джемпере Чимина красуется сочное красное пятно, совсем небольшое – порез неглубокий. И Чимин снова берет Тэхёна за руку, прилагая ладонь к теплому мягкому животу, пачкает. У него хватает наглости молчать, затем долго смотреть в глаза и трогать, обнимать. Тэ непременно оттолкнул бы его или ударил, если бы минутой назад не поймал себя на мысли, что пытается зарезать человека.
***
Категорически не поддается дрессировке пряником. Чимин ласкает Тэхёна часами, целует подолгу, а после отплывает, отряхиваясь от холода.
Он отобрал у него какую-то там внешнюю свободу на несколько суток, но разве заточение для него не излюбленная среда? И почему столько брезгливости к приготовленной пище, почему столько равнодушия к теплоте?
…Чимин плавно толкается в смягченное кремами тело и полирует губами шею, а Тэхён едва слышно вздыхает и прикусывает губу, наскабливая на ребрах черточки. Ему не противно и не больно, но недостаточно. Диапазон его чувств ограничен, он ведет себя, как контуженный, погруженный в себя так глубоко, что Чимину не добраться. Он виноват в том, что не убежал в тот же день, и не делает этого по одной причине – ожидая, что вернется Чонгук.
Из него и слова клещами не вытащишь. Нахлебался вина, вины, передумал тысячу дум. Он нервозно поглядывает на перевернутое кресло и на разбитый телефон, который Чимин в тот вечер швырнул в стену. Поэтому неизвестно, ответил ли Чонгук или же уже можно воспользоваться припрятанным лезвием.
Их нивелирует и порабощает фиктивный союз, все больше становящийся похожим на ломку. Доза нужна запредельная, а иглы давят на вены, но
выдуманные.
Чимин убеждается в том, что не нужен ни со своими тараканами, ни без них. Он не может навредить Тэхёну, изнасиловать или ударить, хотя несколько ночей подряд смотрит на него, измотанного и сломленного, и представляет, как душит. Как эта патетичная горделивая дрянь красиво и утонченно издыхает, выдираясь однограммовой душонкой прочь, как после страстной агонии и борьбы ослабевают руки, и под подушкой рождается тишь. Тогда губы сердечком можно было бы целовать до полного остывания.
Но больные чаяния так и остаются за гранью.
Тэхён всем своим видом показывает, что ему плевать на чужеродный организм, вторгшийся в их с Чонгуком чрево. Говорит он мало и сухими порциями, вымеренными во вред.
— Ты никогда не получишь того, чего хочешь, Чимин. Можешь проваливать.
Он определенно поработал над интонацией, поднабрался уверенности. В том, что Чимин здесь исключительно в роли миссионера. Не в позе. Хотя, и в этом хорош.
Неделя бок о бок почти без перерывов – навязанная клаустрофобия, часами звучащий без устали расстроенный рояль, который бьется где-то изнутри, дно пустой сигаретной пачки и мерцающая лампочка в опустевшем холодильнике.
На кухне глухо за полночь, там пытаются разобраться, что интересного в бессоннице. Обсуждать нечего. Тэхён не уходит из упрямства, Чимин не отпускает потому, что любит. Но любовь его, как бешеная собака, брызжет пеной и самоуничтожается.
Конечное сближение отдает шорохом. Чимин чуть сильнее, настойчивее, а Тэхёну, в общем-то, поебать, как оно сложится.
Слой в слой крошево одежд, кожи, неравномерная нежность, почти блядство. Минутами позже Тэхён подсажен на столешницу, Чимин долбится между его ног, изучает рот языком и слушает пошлые стоны, стараясь распознать – так ли ему нравится, можно ли разгадать тайну
их притяжения за несколько часов до рассвета. Сейчас Тэхён сокрушительно настоящий, и Чимину больно и подумать, как лишиться такого.
…Надрываясь в полукрике, Тэхён дерет Чимину плечи и замечает на себе отсутствие одной детали, обычно подстегивающей к успокаивающей мысли, что он чья-то собственность.
Ошейник.
И вместе с оргазмом хоронят сожаления.
Секс не был мучительным, а Чимин не может объяснить, почему Тэхён размазывает воду по лицу и плетется в душ, натыкаясь на стены.
Стоит ли бояться того, во что так или иначе ввяжешься? Тэхён пытается тщательно отмыться под душем, выстирывая себя до красноты, расцарапывая руки, вспоминая, как Чонгук прикасался к нему, усаживая в ванную, как Чонгук пел ему, всаживал, зажимая рот рукой, истязал и придавал любую желаемую форму. Тэхён не подчинялся ему, но разделял власть.
Идиотское утро, выбеленное пасмурной завесой. У Тэхёна достает смелости сказать Чимину, что у них нет выхода. Всё кончено и бесполезно. Чимин слушал, не мигая, и встал, подхватив с полки сувенирную статуэтку.
…Удар по голове пришелся резвый. Тэхён покачнулся и запомнил только, как красивы крестики настенной вышивки.
Он очнулся связанным на стуле, с мерзким привкусом крови во рту, который невозможно закрыть из-за кляпа. За окном дождит, на тумбе та же стопка книг, то же синее покрывало на кровати. Не было только головокружения. Сколько Тэ находится в положении сидя – вот так, обездвиженный и голый, можно лишь прикидывать.
Почуяв пробуждение, явился тот Чимин, который еще поначалу собирался разодрать Тэхёна на части, он вертит складным ножом у него перед носом и сально наблюдает за потугами высвободиться.
— Как же я не хотел… — сетует он, ухватив Тэ за подбородок. — Как же не хотел, чтобы ты заебывал меня! Чертова принцесса. Ты хочешь, чтобы я ебал тебя так, чтобы вздохнуть было больно?! В стиле Чонгука? Я могу... Ну почему тебе не нравится, как у всех, по-хорошему…? Чувствуешь, как ты заблуждаешься?
Я уже получаю то, что хочу.
Шепча на ухо, он гладит Тэхёна по члену и присасывает ухо. Тот то ли ноет, то ли сладко мычит. Щеки опалены красным, под веками мокро. Ему не совладать с тем, что теплит живот и выламывает позвоночник, он ведется на тонкости и обманки по вине простейшей физиологии.
Набравшись духу, Чимин вдарил ему пощечину, и с другой стороны, ошалело посмотрел на свои ладони и сжал челюсти. Опрокинув Тэхёна на пол, он разжимает пальцами тугие половинки и делает ему максимально больно. И, конечно, себе.
Тэхёну это напоминает о чем-то сокровенно близком, первом, о вкусе мандарина и офисного паркета. Разница лишь в том, что происходящего сейчас он совсем не хочет.
***
Снова шатание без дела, цели. В некотором роде, спасительное. Чонгук шляется, но уже не в духе молодежных комедий: он воспользовался деньгами с электронного кошелька и заселился в хостел, чтобы уделить внимание происходящему в жизни, одной революции, с которой он капитулирует раз за разом.
Удалось привести мысли в порядок, узнать о себе кое-что новое. Например то, что он потенциальный вор, иначе как еще объяснить в кармане наличие одного из ошейников Тэхёна?
Ничтожная полоска ткани даже
пахнет им, цитрусово-мускусными духами, и Чонгук не может отделаться от ощущения, что под языком тает горький шоколад после опрокинутой по всем правилам текилы. Чонгук ежедневно принимал Тэхёна вовнутрь, не было ни дня, когда бы он не целовал его, не облизывал кожу. После уже ни в какое сравнение не шли испробованные деликатесы.
В негодные ночные часы Чонгук практически слышит, как отбивается от ребер сердце, и вроде бы не одно. Он с особенной тщательностью дорисовывает руки Тэхёна, представляет, как оставляет отпечатки на сгибах его локтей и подминает под себя.
И больше ничего. Лежит с ним в обнимку под перекомканным десять раз одеялом и дышит в шею, может быть, осторожно целует в ключицы, водит пальцем по губам. А Тэхён, какой-нибудь по-новому радостный, в блаженстве рисует ноготками по шее и едва дышит, продлевая действие нахлынувшей на Чонгука ласковости.
Знать Тэхёна – роковая заслуга, экстази. Таких, как он, у Чонгука еще никогда не было. Отдавшихся ему в пользование по своей воле. Вяжут намертво не извращенные наклонности, а те, кто их проявляет.
Сообщения и звонки нарочно игнорируются, чтобы не сбиться с толку, хотя и начинают чесаться руки, чтобы прочесть и прослушать, написать или позвонить, сказав пусть и простое, но незыблемое:
«Привет». А с той стороны услышать выкуренный выдох:
«Боже, наконец-то...» и вусмерть напиться его басовым присутствием.
Чонгук всерьез делал ставку на привычку. Но тяга к Тэхёну не усиливается, а горит ровным пламенем, он будто нашептывает издалека, что ждет обратно, готовый принять глубоко к себе и в себя.
Сука.
В очередной запустелый вечер Чонгуку не заспалось. Он начал ворочаться с боку на бок. Состояние похожее на то, что кромсает перед болезнью, муторное и тяжелое, сушащее глотку. Есть что-то, о чем он позабыл, некая оставленная без присмотра угроза. Прикрыв глаза, слезящиеся от просмотра потолочных швов, Чонгук всё-таки набирает тот самый номер. Автоответчик говорит о недоступности. Через несколько тщетных попыток «болезнь» разрастается до такой степени, что разбуженному вахтеру сдаются ключи, и после грянувшего вихря стеклянная дверь на металлических доводчиках еще долго качается вперед-назад.
Пересекая тротуар за тротуаром, Чонгук идет быстрым шагом, без толку звонит снова и пускается в бег. Кажется, он опаздывает.
