Я тебя не отдам (рабочее)

Холодное английское лето плавно перетекало в осень, когда мне по-настоящему надоело увеличивать свою одежду вместо того, чтобы купить новую. Не то, чтобы Том был скрягой, но и из его не самого радужного детства остались не лучшие привычки. Например – он наплевательски относился к собственному внешнему виду: мог натянуть мантию столетней давности и страшной заношенности только потому, что она первой попала ему под руку, надеть рубашку с каким-то малозаметным пятном, а потом ещё и искренне недоумевать, почему я заставляю его её сменить – ведь под мантией всё равно никто пятна не заметит. Собственно, то, с чем я боролся у себя, приходилось искоренять и у Тома. И в один прекрасный осенний день я поставил Волдеморта перед фактом – мы идём за покупками. Эх, если бы я тогда знал, чем закончится этот поход, я бы научился азам кройки и шитья и обеспечивал мантиями Тома и себя сам. Но, увы, я – не провидец и даже с пониманием намёков у меня бывает туговато, так что всё случилось так, как сплела Клото на своей прялке. Не скажу, что Том горел желанием посещать портного – мы даже с утра немного повздорили из-за этого, хотя уже давно не повышали голос друг на друга. Ещё не отошедший от бурных препирательств с Лордом, я не нашёл ничего лучшего, как написать ему короткое сообщение и оставить его в кабинете под массивным пресс-папье, а сам, прихватив кошель с деньгами, аппарировал в Косой переулок. Может, будь я не таким заведённым, то, конечно, не забыл бы Оборотное, которое вся наша контора выпивала по нескольку пинт в неделю, так что Снейп не раз жаловался, что Том разорится только на шкурке бумсланга. Но решив, что вины на мне никакой и не стоит себя травить всякой гадостью, я махнул рукой на страховочные средства и отправился усмирять свои нервы шопингом. Палочку я, конечно, захватил, но так – для галочки. Сунул в карман брюк и вроде вооружён. Косой переулок был, как всегда, заполнен. Торговцы, покупатели и просто зеваки сновали туда-сюда, создавая толчею везде, где только можно. С одной стороны меня это радовало: в этой суете моя персона дольше останется неопознанной. Признаться честно, думал я, что никто и не ждал моего появления: в старых газетах Рита не раз писала, что я, должно быть, давно покинул Англию. Либо же умер. Кажется, были даже организованы группы энтузиастов, которые пытались отыскать мою могилу. С другой стороны – слишком много очевидцев появления инопланетян, то есть не их, конечно, а меня, живым и здоровым, в то время, как молва меня давно уже убила и похоронила рядом с могилой родителей под чарами Ненаходимости. Я шёл вслед за толпой, вертел головой и диву давался, как привычно и узнаваемо всё было вокруг. Словно и не было ничего: ни налётов Пожирателей и авроров попеременно, ни пролетевшего неугомонной ласточкой времени. С модой дела обстояли также: лавка мадам Малкин меня не вдохновила на покупки: мантии в витринах висели такие же, как в те времена, когда я был первоклашкой. Я поцокал языком и позволил толпе нести меня дальше: куда-то туда, где Косой переулок сливался с Лютным, и находилась лавчонка с многообещающей вывеской «Мантии», о которой я слышал много лестного от Томовых подопечных. Вот только дойти до неё мне не судилось. Толпа вдруг заволновалась, загалдела, всколыхнулась приливной волной и выбросила меня прямо навстречу второму своему «руслу». Кто-то наступил мне на ногу, ругнулся в самое ухо и пихнул со всей силы в бок. Я отпрянул, бормоча проклятия в ответ, и… нос к носу столкнулся с Гермионой Грейнджер. И вот мы, как в самой романтической сцене фильма, стоим друг напротив друга, смотрим, не отрываясь, в глаза и не можем выдавить ни слова, а вокруг нас, как волны вокруг кораллового атолла, снуют люди из массовки. Дамы у экранов рыдают в батистовые платочки, заламывают руки и просят мужей накапать им успокоительных капель в стаканы с бренди. Всё было так, да не совсем так: да, мы стояли, уставившись друг на друга, выпучившись, как на привидение, не слишком романтично хватали ртами воздух, потирая все места, где не очень ласково нас касались торопящиеся куда-то люди. Да и в батистовые платочки могли порыдать только мы, и то – от боли в отдавленных ногах. – Гарри? – едва выдавила из себя Гермиона, отчего её голос стал похож на карканье простуженной вороны. – Это ты? – Угум! – ответил я, мимоходом подмечая виновато бегающие глазки, румянец, как у пойманной на чём-то постыдном и примороженную, словно вырванную под пытками, улыбку. – А мы думали, что ты погиб, – она, наконец-то, совладала с голосом и мимикой и теперь передо мной стояла милая девушка с пушистыми волосами и наивным взглядом положительной во всех отношениях принцессы. – Как видишь… Живой… Она заозиралась по сторонам и, выхватив взглядом ближайшую чайную, кивнула на неё кудрявой головой: – Зайдём, поговорим? Я пожал плечами. Желанием тратить время с ней я не горел, но Гермиона всегда была слабее меня в боевой магии, а посему я её не опасался. А зря! О, женщины, имя вам – вероломство! Я уже и не вспомню, о чём болтал с Гермионой. Вначале разговор шёл скованно, натянуто, с долгими паузами, но стоило свернуть на тему наших школьных приключений и нас обоих прорвало. Мы пили чай с бисквитами, весело смеялись, вспоминая поход сквозь лабиринт, слюнявого Пушка и Невилла, который, как оказалось, так и не стал ладить с зельями после заключения в Азкабан профессора Снейпа. Впрочем, последнее было вполне предсказуемым. Меня так и подмывало спросить, за что осудили профессора, потому что я был просто уверен, что Гермиона об этом знает больше, чем Визенгамот, вынесший приговор, но спросить в лоб означало выразить личную заинтересованность, а тут не хотелось наводить мою слишком проницательную подругу на ненужные мысли. Сам же зельевар категорично отказался просвещать о реальной причине ареста даже Тома, потому что официальная утверждала, что Северус Тобиас Снейп, тридцати девяти лет от роду участвовал в нападении на семью магглов и применил к ним Непростительные заклинания, приведшие к непоправимым последствиям для их психики. В адекватности этого обвинения сомневались все Пожиратели и поэтому по всей их компании ходили предположения и умозаключения разной степени идиотизма. Однако правды не знал никто. Но если чем Гермиона и выделялась чем-то из толпы, кроме ума, так это типично женской болтливостью. Мне не довелось даже спрашивать или плавно подводить её к нужной теме – язык у неё работал быстрее мыслей, порой действительно гениальных. Задыхаясь от скоростной речи, больше напоминающей пулемётную очередь, она уже расписывала, как профессор Дамблдор, не вовремя вошедший в кабинет Зельеварения после окончания всех занятий, застал Снейпа и Невилла в позе, неприличествующей ни школьным учителям, ни ученикам. Гермиона тут же поспешила подчеркнуть, что штаны Невилла в это время находились на его щиколотках, а мантия Снейпа была в нескольких местах порвана. Профессора тут же арестовали, отметив в протоколе ещё и прокушенную губу пострадавшего, а Невилл, сморкаясь в любезно предоставленный директором платок, рассказывал о домогательствах и угрозах зельевара за всю историю их нелёгкого знакомства. Честно говоря, я ожидал всего, чего угодно, пусть и Круциатуса на маггловских детях нескольких дней от роду, но уж точно не этого: хладнокровный Снейп, который умудрялся сохранять трезвую голову даже после жуткой попойки с порцией оскорблений, никак не вязался у меня с образом насильника. А тем более, кого – ученика?! Да он всех учеников считал более низшей кастой! А уж совсем невероятно, чтобы запретная страсть нашего загадочного и мрачного, аки тюремный подвал, зельевара вдруг свернула в сторону Невилла, который и внешне на воплощение соблазна не тянул. Можно, конечно, возразить, что и я – не гейская мечта, а Том пока не жаловался, но так я же стараюсь ею стать, а от Невилла – я почему-то даже в этом уверен – кроме порции соплей, никакой отдачи. Противно даже думать о нём в таком ключе. Похоже, скепсис на моём лице заставил Гермиону заволноваться… С чего бы это? С Окклюменцией и сценическим мастерством у неё примерно так же, как и у меня. То есть совсем никак. А Гермиона ещё и залилась краской по уши, пряча взгляд в чашку с чаем. – Твоя работа? – как можно спокойнее спросил я. Она вскинула на меня глаза, потом перевела взгляд мне за спину, и в нём явно читалось облегчение. – А если и так? – раздался за спиной равнодушный басок. Я обернулся на голос, но не успел увидеть того, кто за спиной – в глазах тут же потемнело, и голова взорвалась нестерпимой болью. Я потерял сознание.

***

Пробуждение было не самым приятным в жизни. По инерции я ещё пошарил рукой рядом, надеясь отыскать тёплого Тома под боком и пожаловаться ему на дикую головную боль, которая уже терзала меня при том, что я ещё не проснулся окончательно. Но рядом никого не было, да край матраса под ладонью навевал на совсем уж нехорошие мысли. Я с трудом открыл один глаз и окинул взглядом помещение, в котором оказался. Ободранная комната, каких в моей жизни было много, без мебели, потому что матрас, на котором я лежал, мебелью считать было бы странно. По углам комнаты клубилась пыль, а единственное окошко под потолком художественно затягивала старая паутина, увешенная дохлыми мухами. Я едва отскрёб своё тело от матраса и даже прошёлся вдоль одной из стен, правда, придерживаясь за неё. На попытку покричать голова ответила резкой болью и цветными пятнами перед глазами. Я с трудом возвратился на своё ложе и, завернувшись в пыльное подобие одеяла, скрутился в калачик. Сколько я так лежал, непонятно: мне и до этого было неведомо, который час, но за грязью окна посерело, а клубы пыли медленно растворялись в надвигающемся сумраке. Я лежал и думал, как хорошо бы сейчас оказаться в своей комнате, и чтобы Том за приоткрытыми дверями мерил шагами ковёр и негромко чертыхался, надиктовывая Прытко Пишущему Перу какие-то заумные фразы. Да, я многое отдал бы, чтобы видеть из своего окна вновь зажигающиеся звёзды и иметь возможность по пути в столовую на ужин съехать в холл по длинным дубовым перилам. И посмеиваться, наблюдая презрительно поджатые губы бывших аристократов, а ныне изгоев магического общества и затаённую улыбку Тома, который обязательно раздражённо фыркнет, но даже не подумает сделать мне замечание. Погружённый в свои мысли и мечтания, я даже не заметил, что в комнате был уже не один. С закрытыми глазами я не мог сказать, сколько у меня посетителей и кто они, но и показывать, что при памяти и в сознании, не спешил. – Надеюсь, вы не убили мальчика? Мне бы не хотелось объяснять его безвременную кончину! – Его и в годовалом возрасте прикончить было сложно, а сейчас он вообще неубиваемый… – хохотнул второй, незнакомый мне голос. – А если и убили – невелика беда… – Думай, что говоришь! Он – хозяин этого дома. Пока он жив, здесь штаб. А после его смерти особняк перейдёт непонятно в чьи руки. – И что ты теперь будешь делать с Героем, внезапно свалившимся тебе прямо на голову? – издевался второй голос, по-мужски хриплый. Чувствовалось, что принадлежал он взрослому, зрелому человеку. – Ещё не знаю… – нерешительно отозвался первый, но звучал он теперь немного обиженно, как мне показалось. – Не хотелось бы применять радикальные методы. У тебя есть конкретные предложения? – Ты слишком размяк, Ал. Татуировочку на левую руку и в тюрьму! Все и так знают, что он только из-под Волдеморта выполз. Подстилка пожирательская! – Не знал, что ты уже научился клеймить себе рабов, как Том. А подделку слишком просто отличить… Так что придумай что-то более правдоподобное. – С остальными ты не церемонился. Чуть что и в солнечный Азкабан на постоянное место жительства! – Ты из меня прям чудовище делаешь. Сколько их было? Невиновных-то? – Память твоя светлая что-то уже больно избирательной сделалась. Напомнить? Ну, давай. Снейп? Ты же знал, что детишки его оболгали, а стал ли разбираться? – второй сочился ядом не хуже василиска. – Или Блэк? А Хагрид? Или тебе ещё кого припомнить? – Оставь свои нравоучения, Гэл! Я, по крайней мере, не лжесвидетельствовал ни против кого, и топить – тоже никого не топил. Сами топились… – Ага, только и не помогал. – Скажи, Гэл, ты это специально? Завёл разговор на опасные темы там, где их очень легко подслушать? И мне кажется или ты ревнуешь? – и до меня вдруг дошло, что я слышу голос самого Светлого из Светлейших: над моим бездыханным телом торчал Альбус Дамблдор. Да, согласен, что в тот момент от меня сложно было добиться сообразительности: голова от боли будто разламывалась на куски, как перезревший арбуз, выпавший из корзинки нерадивой хозяйки. – Я начинаю понимать, почему ты так категорически не хотел, чтобы я забрал ребёнка Поттеров и воспитывал его как своё дитя. – До тебя только дошло? Твой ум сильно преувеличен молвой… – фыркнул пресловутый «Гэл». – Я ещё помню твои обжигающие взгляды в сторону Джеймса, а сопляк был и в год его полной копией… делать-то что с ним будем? – Ты несёшь дикую чушь… – Ну, конечно, я – ослеплённый ревностью глупец! Мне ли не знать, Ал, как ты флиртуешь. Я спрашиваю второй раз: что мы с ним будем делать? Учти: его триумфальное появление видели многие – замаешься память стирать… – Никто и ничего делать не будет. Это всего лишь запутавшийся ребёнок. – Ещё не всё с него взял? – С меня хватит, Гэл! Ты, наконец, применишь «Энервейт» или мне ждать, пока ты изольёшь весь свой запас яда? От силы заклинания меня тряхануло так, что чуть притихшая боль всколыхнулась с новой силой. Я даже не смог удержать болезненного стона, но впрочем, это и к лучшему: вышло всё гораздо натуральней. И тот час же надо мной заворковал заботливый голос: – Гарри, мальчик мой, как ты себя чувствуешь? – Где я? – пальцами я массировал виски, стараясь унять выдавливающую глаза боль. – Профессор Дамблдор? Я как мог равнодушно скользнул взглядом по спутнику директора. Могу поклясться только в одном – его я никогда раньше не видел. Кажется, с Дамблдором они были ровесниками. А так… высокий, статный мужик с глумливой усмешкой, сохранивший остатки какой-то дикой красоты. Он вежливо и терпеливо придерживал неяркий «Люмос», но то и дело бросал на меня яростные взгляды истинного ревнивца – даже если бы я не слышал их разговора, мне ли не знать, как это выглядит?.. – Да-да, мой мальчик, это я. Ты в доме крёстного. – Как я тут очутился? – нестерпимо хотелось пить, но что-то мне не очень хотелось просить воду у моих визитёров. Дополнительные уроки по зельям профессора Снейпа дали свой результат – я помнил, что Веритасерум не имеет ни вкуса, ни запаха. – Ты так нас всех напугал… – начал щебетать Дамблдор, напоминая мне своего фамильяра. Я как бы непроизвольно взъерошил волосы, и мои пальцы наткнулись на огромную шишку, вокруг которой волосы слиплись в сплошную корку. И рассказ директора о моём падении в обморок можно было сразу записывать в побасенки барона Мюнхаузена. Хотя я уверен, что мне бы сказали, что шишка – это уже следствие обморока, а не его причина. Вдобавок к этому меня затошнило. И от слащавости тона, и от идиотизма происходящего, и от того, что я явно страдаю головной болью, а никто до сих пор так и не удосужился мне предложить обезболивающего. – … тебе лучше поесть и отдохнуть! – закончил свою птичью трель Дамблдор и с облегчением улыбнулся одними только губами. Глаза по-прежнему казались цепкими, как челюсти настоящего английского бульдога. Я едва заметно кивнул и с помощью старческой руки поднялся на ноги. А потом, пусть и с трудом, спустился в кухню блэковского особняка. Ничто не изменилось за пролетевшее время: те же ободранные стены, припавшие пылью головы домовиков над входом в столовую, которой никто так и не пользовался, и скрипучие половицы знакомого до боли коридора. В груди всё сжалось от обиды: убийцы Сириуса не то, чтобы заплатить за его смерть, пользуются домом и всем, что к нему прилагается. Хотелось банальной и беспощадной мести. Всем им, вольным и невольным виновникам смерти крёстного и нашего с Томом бегства. И чтобы кишки наружу, страх, страдания и море крови. И обязательно – последняя слеза покаяния, потекшая из глаз кого-то из них, когда ничего уже нельзя изменить. Но пока мне нужен стакан воды и флакончик фирменного снейповского обезболивающего. Последнему тут, конечно, взяться было неоткуда, так что пришлось глотать аптечную бурду, неизвестно кем и как сваренную. Боль вскоре ушла, но её отголоски то и дело сжимали мой бедный череп изнутри, отчего я время от времени морщился. К обезболивающему мне прилагалась тарелка супа и чай. Поскольку и то, и другое было горячим, я отбросил все сомнения и приступил к трапезе: даже если туда кто-то и добавил Зелья Истины, то вторичный нагрев разложил его на ингредиенты, которые из меня никакой правды уже не вытащат. Так говорил Снейп. А ему я верил немного больше, чем здешнему контингенту. Фамильная волдемортовская паранойя, как видно, передаётся половым путём. А ведь не сказать, что не старались вытянуть из меня всё, включая мои родные жилы! Не успел я доесть, как вокруг меня уже собрались все, кому не лень было спуститься или выползти из какого-то закоулка огромного особняка. Только Гермионы не было. Надеюсь, что она всё же не станет в приступе раскаянья резать себе вены. А если и будет, то пусть это событие случится не в доме крёстного, потому что терпеть такое привидение, когда у меня ещё есть портрет Вальбурги, это мировая несправедливость чистой воды. Я немного злился на бывшую подругу, потому что и нюхлеру было ясно, что она приложила свою умелую ручку к моему внезапному возвращению в пенаты светлого и безгрешного Ордена. О котором её, естественно, никто не просил. Ничего… Не думаю, что то была наша последняя встреча. Я ещё успею задать ей пару-вторую вопросов. Сам пытать не буду – выпишу у Тома его Беллу! И тот странный мужик, что был в курсе всех проделок Дамблдора, появился тоже: уселся важно, вперился немигающим взглядом и слушал. Вопросы посыпались, как из рога изобилия – у меня даже голова закружилась от мелькания встревоженных лиц, норовивших спросить какую-то очередную глупость. Например, миссис Уизли спросила, хорошо ли меня кормили и подавали ли по утрам овсянку? Что я должен был ответить на такое? Нет, миссис Уизли, я ел только свежепойманное мной: крыс, репортёров и заблудившихся в особняке Пожирателей! В какой-то момент я просто перестал отвечать, а гвалт так и не унялся: они сами задавали себе вопросы, сами придумывали ответы, а потом их же и комментировали. Я давил улыбку и всё пытался понять, кто же это такой: брутальный мужик по имени Гэл? На ум приходили совсем уж фантастические версии вроде тайного любовника, личного киллера или министра Магии под Оборотным. Шум вокруг нарастал. Поскольку основной контингент составляли гриффиндорцы, которые и в школе любовью к тишине не отличались, то уровень децибел зашкаливал. Да так, что у меня в ушах звенело! Попугаи на нашем острове орали гораздо тише. Так, об этом вспоминать не стоит… Миссис Уизли, как всегда хлопотавшая у плиты, чтобы накормить всю эту ораву, кинула взгляд на часы на стене кухни и всплеснула руками, привычно перекрикивая весь этот базар: – Аластор, тебе же через пять минут превращаться! – «Гэл» вздрогнул, враз растерял всю свою насмешливость и крутость, и кинулся прочь из кухни, наверное, чтобы сохранить наши нервы в целости. Не слишком приятное зрелище, должно быть, особенно когда глаз начнёт всасывать вовнутрь итак не самого привлекательного лица. Потерев виски, якобы боль снова вернулась – а от такого гвалта она не то, чтобы вернуться, появится – я отпросился спать. Но сделал это так, чтобы ни у кого не возникло желание подселять меня к кому-нибудь вроде Рона. Да, пришлось сказать, что меня постоянно мучают кошмары – всё-таки в гостях у Тома вряд ли понаблюдаешь что-то жизнеутверждающее. Потом я попрошу у него прощения за мою клевету, но надо было чем-то аргументировать моё желание жить самому в комнате. Не думаю, что дружба Уизли так далеко простирается, что он готов терпеть мои истошные вопли каждую ночь. И вообще: а почему они всем скопищем живут здесь, а не в своём доме «на курьих ножках»?! Рон, как мне помнится, доказывал, что им нравится их Нора… И потом у них там хозяйство, курочки… Надеюсь, хоть их они оставили у себя: представляю, как войду в историю рода Блэк, поскользнувшись и убившись на курином помёте. Да и хорошо будет родовое гнездо старейшего семейства Блэков, превратившееся в курятник! Портрет Вальбурги, наверное, совершит невозможное и проклянёт всех живых за такое деяние чем-то не снимаемым во веки вечные. Пока высокое собрание пыталось придумать вежливый и обоснованный отказ моему отдельному проживанию – как же, никто за мной не сможет присмотреть – я поднялся на жилые этажи. Всё то же запустение и какая-то мёртвая тишина. Одинаковые двери по обе стороны длинного коридора. Как тут найти свободную? Я остановился, не зная, что мне делать. А делать что-то нужно было срочно – на лестнице в районе примерно первого этажа уже слышался торопливый топот. – Хозяин желает комнату? – проскрипел голос рядом. Я резко обернулся, отчего в глазах всё закружилось. Пришлось схватиться за стенку, чтобы не пораскинуть своими мозгами по здешним пыльным углам. Некто схватил меня за локоть, а потом потащил куда-то в сторону, ворчливо приговаривая: – Хозяин молодой. Молодой и глупый! Хозяину беречь себя надо… – и сто пять вариаций на эту тему. В принципе, несложно догадаться, что так причитать над моим слегка потрёпанным тельцем может лишь домовик. Только одно мне не понятно: почему старый и далеко недобрый Кикимер так вдруг проникся моим состоянием? Вроде он нашу тогда ещё троицу и за людей не считал… Всё чудасатее и чудасатее… Но уже спустя четверть часа я сидел на кровати в комнате, глотал чай с «полезными травками» и чувствовал, как назойливая головная боль наконец-то исчезает. По сравнению со всем домом моя новая комната выглядела почти стерильно чистой. И бельё на кровати было свежим. И свечи горели новые, а не оплывшие огрызки. Проблема была лишь в одном: вот эту комнату я видел впервые в жизни, хотя, мне казалось раньше, я облазил весь особняк крёстного вдоль и поперёк. А именно эту комнату не помнил совершенно. Стоп! Но если у меня есть домовик, который с положенным им пиететом меня обхаживает, то что стоит мне вернуться к Тому? – Кикимер! А ты можешь перенести меня в другое место? – я уже предвкушал положительный ответ, но эльф тоскливо вздохнул и покачал головой с печально повисшими ушами. – Кикимер не может, хозяин не принял наследство у гоблинов… – Тогда отнести меня в Гринготтс, чтобы я принял наследство? Но домовик опять покачал головой, всё также печально вздыхая: – Кикимер не может… – А, демоны бы их взяли, гоблина перенести сюда ты можешь? – Нет, Хозяин, Кикимер не может. Белобородый магглолюбец скрыл чарами гнездо семьи Блэков, и теперь Кикимер не может выйти из дома без его разрешения. – Чёртов Фиделиус! – вскипел я. – Чёртов Дамблдор со всей своей шайкой! Но делать было нечего: ни я, ни Кикимер не могли выйти из особняка, а значит, приходилось шевелить извилинами, как это сделать. В голову, как назло, не постучалась ни одна здравая мысль, зато всякие глупости лезли пачками. И все они были о Томе. Лишь бы он не принял опрометчивое решение и не бросился меня спасать, круша всё подряд. Потому что кто-кто, а Том мог… А все в один голос утверждали, что он закончил Слизерин… В полном расстройстве я улёгся спать, свалив всю свою одежду на пол у кровати. Самое противное из этой истории то, что гардероб я так себе и не обновил. Может, этим и воспользоваться? Не могу же я в одних трусах всю жизнь проходить? Да и в доме не жарко, чтобы спать совсем уж без пижамы. М-да, задумка была хорошая, но когда за дело берётся семейство Уизли, жди какого-то извращения. Из дома меня, конечно, не выпустили. Под всякими благовидными предлогами: типа, я – насквозь больной человек, который просто упадёт и умрёт где-то посреди Косого переулка, снабжение меня, дорогого и любимого, передали взрослым. И как я до восемнадцати с таким-то здоровьем дожил? Не ясно. Но миссис Уизли в очередной раз прогнулась, хотя я лично её об этом не просил, и купила мне всё на свой вкус. А вкусы у нас оказались диаметрально противоположные. Носить это, конечно, можно было, но удовольствия от этого – никакого. Не знаю, может, из-за цвета глаз и волос, а может и просто так, но у миссис Уизли обнаружилась прям-таки патологическая страсть к бордовым и бутылочно-зелёным вещам. К сожаленью, я эту страсть не разделял. Не говоря уже о том, что некоторые вещи, пусть и в идеальном состоянии, но оказались ношенными. Поймите меня правильно: всю жизнь донашивая за кузеном его потрёпанную одежду, у меня выработалось стойкое отвращение ко всему подержанному и надевать после кого-то то, что можно было купить новым, мне лично было противно. Но ни Рон, ни Джинни подобными предрассудками, как я видел, не страдали. Лишь бы без дыр и не затёртое.