Я тебя не отдам (рабочее)

Утром действительно жизнь хоть и казалась отстоем, но травиться уже не тянуло. Кикимер натащил мне полный поднос всякой вкуснятины, но меня мутило не только от еды, а и от себя. Лишь для того, чтобы хитрый домовик не принялся за самоистязание – а он уже подбирался к углу тумбочки, при этом осуждающе косясь на меня – я попробовал все блюда, которые он приготовил, и сам не заметил, как наелся до отвала. Спускаться вниз и любоваться на рожи своих непрошеных квартирантов не хотелось до тошноты, а объясняться с Молли вообще казалось выше моих сил. В особняке не было ни сада, ни оранжереи, где можно погулять или посидеть, наслаждаясь дрожанием осенних листьев на ветвях или поздними цветами на клумбах, а слоняться пустыми коридорами, недоступными ни для кого, кроме меня, интереса не представляло. От книг воротило, от Кикимера с его сочувствием – тоже. Выйти я по-прежнему не мог, переместиться с помощью домовика – мешал Фиделиус, который так никто и не снял, и снимать, по-видимому, и не собирался. Короче говоря, я не знал, чем себя занять и куда приткнуться. Я уже погружался в глубины депрессии, надолго и со вкусом оплакивая свою перекрученную судьбу, как Кикимер, до этого скакавший вокруг меня, вдруг с хлопком исчез, а когда появился вновь, беднягу едва не рвало от злости на части. – Ворюги! – бурчал он. – Гостеприимства не чтят! Обворовывают моего Хозяина, пока он не видит! В комнатах ценного оставалось ничтожно мало, поэтому обычно страдала Блэковская библиотека или гостиная, которую игнорировали все в доме. На этот раз «ноги приделали» трактату о ядах и противоядиях пятнадцатого века. Не сказать, что книга раритетная, но бесстыжие ходоки за наживой уже достали! Спускать ненормальную ситуацию было нельзя. Ладно, особняк Блэков до моего появления казался ничейным, но я тут обретаюсь уже достаточно длительное время, чтобы даже самые слабые мозги это усвоили. Логичнее всего было запереть библиотеку, аргументируя переписью или генеральной уборкой, для которой старому Кикимеру понадобится никак не меньше полугода. Однако я был ещё не уверен в собственном положении и в доме, и в мире, где правят члены Ордена Феникса. Поэтому опасался проявлять открытое неповиновение. Месть! Звучит, конечно, здорово: в голове рождаются варианты – один другого краше, но по факту, когда речь идёт о конкретных действиях, начинаешь сомневаться и шарахаться от собственных мыслей – как-то вдруг всё надуманное оказывается чересчур. Однако уволоченный трактат был тем отличным пинком, которого мне и не хватало, чтобы начать действовать. Итак, стоило наконец сесть и написать план кровавой расправы над преступниками. Голова вроде имелась, книга с шалостями, причём не рядовая, тоже. И всё же каким бы я был Поттером, если бы сидел и сочинял планы мести? Никогда ничем подобным не занимался – за мозг у нас выступала Гермиона, Рон – за грубую силу, а я так – талисманчик на удачу. Выискивая вдохновение, я бездумно листал «Песчинку». Нет, я, конечно, половину здешних обитателей не переносил на дух, но чтобы выворачивать кого-то наизнанку или раздуть яйца до размеров буйков, это не ко мне. Что тогда? На этот, казалось бы, простой вопрос у меня не было ответа. Я вообще не специалист по проделкам – если и нарушать правила, то ради какой-то благородной цели, а не усложнять людям жизнь. Может, сказывалось детство, когда я прочувствовал на собственной шкуре, что такое пакости? В общем, какие-то качели получались. Я остался в особняке ради мести и почему-то ничего не предпринимал – меня мучила куча сомнений и очень громкоголосая совесть. Голову распирало от тысячи идей, а мысли то и дело перескакивали с одной проделки на другую. В этой кутерьме не было и следа порядка. А голос разума настойчиво твердил, что мне придётся действовать очень аккуратно: Фиделиус Дамблдора мог свободно оставить нас с Кикимером в особняке навечно, если директор решит законсервировать с его помощью штаб. Осторожность! Да ни один Поттер с этим понятием не знаком! И что печально – я в том же числе. Короче, с моими мыслями впору было сойти с ума или напиться, чтобы хоть ненадолго умерить разошедшуюся не на шутку мозговую активность. Но к моей чести, я не прибегнул ни к одному из «лёгких» методов – я расправил пергамент и для начала стал составлять список «смертников». Скрупулёзно и беспристрастно. Ну, вышло – как вышло: трактат в фут длиной был исписан в разных местах, изрядно исчёркан и заляпан чернилами – иногда меня одолевали просто неподъёмные думы и я подолгу их обмозговывал, уставившись в узор стенной обивки с немного обсыпавшейся позолотой, естественно, не замечая, как нетерпеливые чернила капают с пера. В результате долгих раздумий окончательный список «подлежащих казни» содержал имена пятерых: Дамблдор, Грюм, Флетчер, Джинни и Гермиона. Я колебался включать ли туда Рона или нет – всё-таки разный взгляд на мир ещё не делает моего бывшего друга повинным наказанию, но пока не вычеркнул, поставив рядом жирный знак вопроса. А, может, со временем я наоборот уберу имя кого-то из перечня. Наверняка кто-то посчитал бы это мелочью и с удовольствием посмеялся над моей никчёмностью, но я сделал только первый шаг. А первый шаг – это уже повод для гордости! Второй этап был посложнее. Ну, не мог я выскочить из-за угла, запустить «Аваду Кедавру» в Дамблдора или Грюма и скрыться в личном коридоре! Во-первых, я никогда не убивал – сознательно, я имею в виду, во-вторых, Крауч на четвёртом курсе говорил: если мы все сразим его Смертельным проклятием, у него даже носом кровь не пойдёт, – надо по-настоящему хотеть убить. Я мог бы сто тысяч раз желать кому-то смерти, но стать её причиной… Да у меня руки начинали дрожать лишь от фантазии, где изумрудный луч приближается к кому-нибудь! Да, пусть я – слабак! Слюнтяй! Но я не могу и не хочу убивать! А в-третьих, я боялся открытого противостояния: в «Песчинке» был рецепт, как сорвать Фиделиус вместе с защитой дома, но автор рассчитывал на начальную базу знаний по Кровной магии, коей я не обладал ни в малейшей мере. Пусть это будет признанием века, но я боялся остаться в доме Блэков навсегда! Разве можно обвинять меня в трусости? Мне восемнадцать – я жить хочу! И жить так, чтобы до самой старости не корить себя за упущенные возможности или проявленную неблагодарность. Да и идти по стопам Тома – дело гиблое: Тёмным Лордом с моим патологическим нежеланием убивать я не стану, а прослыть жалким подражателем – ещё хуже, чем торить собственный путь в жизни! Но это всё демагогия, а я, витая в мечтах о Томе, выписывал отдельно шутки, которые мне могли бы пригодиться. Пока я ещё не думал, на ком и что применю, просто – запас на будущее. И всё-таки, как бы я не ругал Дамблдора, а начать свои «уроки» я решил с Флетчера. Тем более, что он прям напрашивался на трёпку – за те пару дней, пока я находился в плену раздумий, он превзошёл сам себя: отвернул бронзовый светильник с коридорной стены и стянул фарфоровую супницу, стоявшую в кухонном комоде. И, что меня бесило неимоверно, с молчаливого согласия остальных. Я сделал ему одно-единственное замечание за обедом. Нет, даже не замечание – намёк, но далеко не прозрачный, но забулдыга и ухом не повёл. В тот же день у Кикимера случилась истерика – Флетчер позарился на подставку из троллячьей ноги, не один десяток лет стоявшую у порога. Надо сказать, что весь гордо именуемый Орден Феникса, а как по мне – сборище проходимцев и неудачников – продолжал косо поглядывать в мою сторону, ожидая то ли очередного побега, то ли нервного срыва. Зато Флетчера подпаивали скотчем из запасов крёстного, хлопали по плечам – к этому вонючке ещё кто-то и дотрагивался без брезгливости – и чуть ли не по голове гладили. Мол, смотрите, какой ловкий парень – что хочешь, достанет. Не знаю, как насчёт что хочешь, а меня он уже достал. Может, нервный срыв и был логичен, но я твёрдо решил на такие бесполезные вещи не размениваться. В самую глухую полночь, когда коридоры особняка наполняли лишь мигающие тени от светильников, я спустился к алтарю. Вальбурга, которую я просил об аудиенции, уже ждала, положив буйную голову на сложенные на трости кисти рук. Список вопросов грел мне карман, и я был настроен никуда без ответов не уходить. Проговорили мы с леди Блэк до самого рассвета. Только Кикимер, безжалостно тягавший себя за уши, напомнил, что время духов и общения поколений закончилось. После завтрака, получив привычную порцию пошлого юмора от Грюма и тихой благодарности от Молли, которая даже не подумала что-то спрашивать или упрекать, я отпросился к себе, ссылаясь на дикую головную боль, терзавшую «бедного мальчика» с самого утра. Джинни так и порывалась поухаживать за занемогшим героем, но вместо искреннего участия мне мерещились в её глазах горящие денежные знаки. И так понятно, что я эту суперсовременную дамочку не подпущу к себе и на зону поражения Авадой. Но будучи достойным воспитанником Тома, который целовал Белле пальчики, куртуазно посылая её прямиком к чёрту, я приобнял зардевшуюся девушку, проводил из кухни и оставил у входных дверей, прикладывая руку к сердцу и горестно каясь, что мой день безнадёжно испорчен неумолимой болезнью, но я не могу себе позволить загубить его такой прекрасной девушке. Да, в чём-то я – болван, но не во всём! Если раньше на мои выдавленные с трудом комплименты она делано смущалась, то от моей похвалы совместно с улыбкой «плохого мальчика» её повело. Воистину, женщины любят ушами и только баламутов. Если бы я был настроен на её соблазнение, то не думаю, что это стоило бы неимоверных усилий. Казалось, ещё минута и она сама предложит мне разнообразить свой досуг с ней. Но к счастью, я успел улизнуть раньше, чем она отошла от комплиментного угара. Вот вы подумали: я сбежал с кухни, разыграл целый спектакль одного актёра, чтобы пойти к себе и начать вдохновенно пакостить? А вот и не угадали! Я просто завалился спать. Во-первых, потому что накануне мне этого сделать не довелось, а во-вторых, все шалости и Вальбурга, и Джозеф Густавсон, автор «Песчинки», рекомендовали творить за полночь. И вот я уже соскальзывал в объятия Морфея, как почудилось… Точно такое же ощущение возникло в тот раз, когда Том у меня в голове закатил сцену ревности. Но я был уверен, что это выверты моего сознания: вряд ли он теперь озаботится, какие мне снятся сны, поел ли я и как себя чувствую. И от этого стало грустно. Усталость всё равно взяла своё, но мои сны так или иначе касались бывшего возлюбленного: отпечаток его ладони на стене Азкабана, запах моря, сливающийся с ароматом кожи, и заразительный хохот Тома, приобретший во сне оттенки зловещего. Кикимер разбудил меня в обеденное время. Я специально опоздал на общее пиршество и спустился вниз, в кухню, когда большинство должно уже разбежаться по своим делам. И тут ждал сюрприз: за столом в обществе чая с пирогом сидел наш обожаемый директор. Он кинул на меня взгляд, полный доброжелательности и какой-то нерациональной нежности, и жестом пригласил сесть напротив него. Порхающая тут же Молли налила мне горячего лукового супа и побежала куда-то вглубь дома, оставляя меня с Дамблдором один на один. Я принялся за обед, исподлобья поглядывая на нашего Светлого и ожидая от него какой-то подлянки. И она не заставила меня долго ждать. Я успел только погрузить ложку в суп, как потемнело в глазах. Правда, всего лишь на краткий миг. Я мотнул головой, подобно норовистому жеребцу, и уставился на директора. Дамблдор сидел прямо – на лице неописуемое удивление, волшебная палочка в его ладони ходила ходуном. – Прекрасный щит, – он коряво улыбнулся и не с первого раза спрятал свой магический инструмент. – Жаль, не могу поздравить Тома с его педагогической победой. – Тома? У него не было времени для уроков, – даже при том, что лгать Дамблдору, глядя ему в глаза, я мог безболезненно, я предпочёл обойтись полуправдой – Том действительно не собирался читать мне лекций и тренировать взмах волшебной палочки, но между прочим я почерпнул от него много всего – начиная от дурных привычек и разрозненных сведений обо всём на свете до какой-никакой изворотливости. – Простите, сэр, но здесь шикарная библиотека, а я, вы сами говорили Снейпу, небезнадёжен. – Профессору Снейпу… Тьфу ты! Прицепилось! – ввернул “полушутку” директор, наверное, чтобы я перестал сверлить ушлого деда подозрительным взглядом. Я сделал вид, что купился на эту нехитрую уловку, расслабил плечи и принялся за еду, кроша хлеб в густое варево. Дамблдор смотрел на мой аппетит с таким умилением, будто он сам готовил для меня. С особой любовью. Если бы суп был похолоднее, я уже начал бы волноваться… Правда, про зелья подчинения Снейп так и не успел мне прочесть лекцию. Но в отличие от меня, директора мучил вопрос внезапного овладения Окклюменцией в особо злостной форме, а не какие-то банальные зелья. Правильно, зелья могут варить многие, а не выставлять свои мысли напоказ – единицы. – И всё-таки мне непонятно: Окклюменция – это далеко не рядовое умение и большинству желающих приобрести навыки её нужны постоянные тренировки… Понятия не имею, чего хотел директор – моего признания в круглосуточной ментальной связи с Волдемортом или покаяния в жертвоприношении шестьсот шестидесяти шести девственниц в святилище Бафомета, но явно не простого пожимания плечами и тарахтения ложкой по дну тарелки. Давно канули в Лету времена, когда в Хогвартсе проверяли учеников на направленность их магических способностей, так что я мог оказаться не только змееустом и природным Окклюментом, а и некромантом пополам с заклинателем ветров. Кстати, Том говорил, что своей Легиллименции и не учился – само откуда-то взялось. Должно быть, английским дождём намыло! – Не знаю, кому как, – я преувеличенно спокойно отряхнул крошки с пальцев и вытер рот, – но Гермионе, чтобы сесть на метлу понадобилась неделя, а я уже в первые десять минут напоминалки не хуже профессионала ловил. Наверное, и тут мне повезло – память предков проявилась?.. – Может быть, может быть… – я впервые видел, чтобы Дамблдор бормотал, как спятивший эльф над линялым носком хозяина. И тут до меня дошло, что моя речь со стороны выглядит так, словно я давно уже придумал себе оправдание. Память предков, несвойственный мне уверенный вид и никаких тебе слов-паразитов, которыми всегда мы, гриффиндорцы, и отличались. Стоило Дамблдору обратить на это внимание и всё – пиши пропало: обморок, руки по локоть в крови, труп рядом. Судя по неприязненному взгляду, доставшемуся щебечущей Молли, кандидат на роль трупа утверждён. Осталось лишь воплотить трагедию в жизнь. Любовь толпы до гроба обеспечена! Дамблдор, охая, поднялся из-за стола, поблагодарил Молли за угощение и уже протянул руку потрепать меня по вихрам, да вот незадача – моя природная неловкость не дала ему этого сделать: в избытке не иначе как поклонения его светлости я опрокинул на себя чай, зацепив рукавом за торчащую в чашке ложечку. Ну, о моей неуклюжести на земной тверди, благодаря рекомендации того же Снейпа, наслышаны все, так что удивляться директору не пришлось. Бывает даже антипиар приходит к месту, особенно, когда до двойника отделяют всего пара волосков. Дамблдор снисходительно улыбнулся, попрощался и удалился, оставляя меня, залитым горячим чаем, посередине кухни. Ожоги мне лечила Молли, которая суетилась больше обычного. Нервозность витала в пыльном воздухе. *** Я ждал наступления ночи, как никогда и никого в этой жизни – с трепетом, с отчаянной надеждой. Ведь может же быть всё ещё хорошо?.. Ужин я просидел, как на иголках. Отвечал невпопад, то и дело ронял ложку и глупо улыбался на все, даже печальные застольные истории. В конце концов, я снова использовал старый трюк с больной головой и удалился спать, едва ковырнув десерт. Молли поцеловала меня на прощание в висок, незаметно для остальных сжала мою ладонь, вложив в неё нечто, похожее на записку, и пожелала спокойной ночи. Я попрощался со всеми, кивнул Грюму, показывая, что больше не сержусь на него, и поплёлся к себе. В записке не было ни одного слова: «159» и больше ничего. Конечно, это могло означать что угодно, но почему-то мне у меня мелькнула догадка – Молли имела в виду номер страницы, а поскольку последней книгой, которую мы обсуждали, и была известная литература с шалостями, то первым делом я полистал её. Указанная страница пришлась на середину главы, и я сразу подумал, что Молли ошиблась или имела в виду иное, но пробежавшись глазами по тексту, усмехнулся – наверное, ей тоже не понравилось, что Флетчер уволок её любимую супницу. Зажав книгу подмышкой и проскользнув в сокровищницу, алтарь которой яснее всего говорил, что колдовство на благо семьи творилось именно тут, я и принялся за проделки. Честно признаюсь, я шалил, не совсем понимая, что в результате получится. Нет, механизм заклинания был известен и ничего страшного в нём не угадывалось, но как это будет выглядеть воочию, оставалось сюрпризом. Спал в ту ночь я спокойнее некуда – честно выполненный долг семьи, воплощённый в неприятную кому-то другому мелочь, согревал мою душу получше, чем резиновая грелка, подсунутая верным Кикимером. Да и настроение с утра было воистину безоблачным: я, как и предыдущие дни, спустился в кухню, получил от Молли приветственный поцелуй в лоб и чашку горячего чая. От зашкаливавшей радости – вот уж не думал, что могу так веселиться от ещё нереализованной пакости – даже завтрак получился исключительно вкусным, о чём нам с миссис Уизли сказали все, начиная от Артура, вечно спешащего на работу, и заканчивая всеядным Роном. Меня радовало и то, что Наземникус Флетчер на этот раз не исчез надолго, вероятно уже реализовав всё утащенное, и теперь «благоухал» ароматами свалки и застарелого табака. У меня такое «сопровождение» бы отбило аппетит, но остальным, как я наблюдал, амбре, исходящее от старины Флетчера, не мешало. Я же находился в предвкушении. Конечно, был вариант, что Наземникус заскочил по старой памяти просто поесть, но в это почему-то слабо верилось. Да и судя по взгляду, которым он ощупывал и так обобранную кухню на предмет ценных вещей, Флетчер снова был «на мели» и собирался поправлять своё благосостояние за мой счёт. Руки чесались потереть их в злом предвкушении. Да и увидеть, что же таилось за малюсеньким колдовством, очень хотелось. Но Флетчер хоть и шнырял жадным взглядом, при мне посягать на добро всё же не решился. Пришлось приоткрыть завесу тайны над моим времяпрепровождением – якобы я просто жажду закончить образование в Хогвартсе, и для этого я, не покладая рук и не жалея глаз, изучаю необходимый минимум. Никто даже не подумал, что мне просто неоткуда взять программу последнего курса – меня похвалили за рвение и, конечно же, благословили на сие деяние! Я гордым шагом вышел из кухни, на цыпочках прошмыгнул в приоткрытые двери столовой – ещё одной комнаты, куда Флетчер регулярно заглядывал, и спрятался за тяжёлой бархатной портьерой. Я был почти уверен, что он полезет сюда – библиотеку Кикимер превратил в газовую камеру какой-то нереальной дрянью, по едкому запаху напоминающей доксицид. И сунуться туда за чем-либо смахивало на экзотический способ самоубийства. Ждать пришлось недолго: дверь столовой мерзко застонала на несмазанных петлях, и приземистая фигура Наземникуса проскользнула в темноту. Я и дышать перестал, боясь спугнуть вора. А тот на ощупь, а, может, и каким-то особым нюхом что-то отыскал, зашуршал, зазвенел чем-то похожим на столовое серебро и также тихо выскочил в коридор. Надо сказать, что в руках вора не было мешка, а под грязной курткой ничего не топорщилось. Куда же он дел украденное? Я также на цыпочках прокрался следом и выглянул из-за угла, наблюдая за входной дверью. Наземникус, наскоро попрощавшись со всеми прямо из коридора, прогулочным шагом направился к выходу, что-то насвистывая. Вот он взялся на ручку, выполненную в виде змеи с открытой пастью, толкнул дверь – в проёме ясно просматривалась площадь Гриммо и гуляющих по ней магглов – и легко шагнул за порог. Наверное, такой смеси разочарования, злости на себя и дурацкую магию и бессмысленной ярости я не ощущал – меня распирало так, что мне казалось – сейчас раздуюсь и вознесусь, как присно известная тётушка Мардж. Или же уничтожу полдома стихийным выбросом, до которого мне было уже недалеко – кровь грохотала в висках, как гидромолот, а зрение сконцентрировалось на удаляющейся фигуре Наземникуса. Флетчер, который не потрудился даже закрыть дверь, уже сходил с крыльца, когда его подхватило и понесло обратно. Я остолбенел – приземистый мужчина пролетел, как пушечное ядро, по всему коридору и со всего маху приложился к стене тупичка. Я зажмурился – от такого удара его должно было размазать, словно джем по тосту. Однако негодующие вскрики показывали лучше всего, что Наземникус – воистину живучая тварь. Я приоткрыл один глаз – наглого вора мотало по коридору, будто бы он оседлал необъезженного фестрала. А портрет Вальбурги Блэк притопывал, прихлопывал и по-хулигански улюлюкал, подтверждая мнение, что пожилые люди недалеко ушли от малых детей. Правда, я сам готов был пуститься в пляс, убедившись: мои полуночные бдения даром Наземникусу Флетчеру не пройдут. На вопли Наземникуса оставшиеся члены Ордена гурьбой вывалили из кухни. Кто-то ловил вора за ноги, пытаясь остановить колдовство голыми руками, по-маггловски, кто-то отходил подальше, чтобы его не зацепило, а были и такие, как я и Молли, которая подмигнула мне и украдкой усмехнулась в рукав вязаной кофтейки. Мотало Флетчера знатно – вся его землисто-коричневая куртка была щедро припорошена побелкой, а на заплывшей физиономии наливались малиновым цветом роскошные синяки. Он уже не кричал, а икал от каждого скачка на невидимой зверюге, и те, кто пытался ему помочь, повиснув на его ногах, тихо охали, подскакивая вместе с виновником происшествия. Картина ещё та – от сдерживаемого смеха у меня в груди сжимало обручем, а на глазах выступили слёзы – уж больно комично выглядела группа в такт подпрыгивающих орденцев. Но финал этой истории вырвал смех не только у меня или Молли – половина толпившихся разразились гомерическим хохотом, когда на очередном прыжке всю эту кавалькаду перевернуло вверх тормашками и потрясло от души. На пол посыпалось всё, что обреталось по карманам: мелкие деньги, пергаменты, флаконы и всякая другая дребедень, но главное – столовое серебро с гербом Блэков. И лишь последний предмет покинул потайные карманы Флетчера, как его самого и защитничков подхватило и вынесло за двери, наподдав напоследок так, как если бы я лично пнул каждого из них под зад для придания нужного ускорения. Вслед грянул слаженный хохот. Однако это оказалось ещё не концом: те из Ордена, кто защищали Наземникуса, со стонами и оханьем отскреблись от брусчатки и, демонстрируя незаслуженную обиду, поплелись к дому. Ан нет! Они нас видят, мы их – тоже, а войти – никак: дом создал невидимый барьер и не давал обратного хода защитникам воров. Обездоленные орденцы, лишённые пристанища, долго не расходились – всё бродили кругами под крыльцом, ожидая самого главного и самого светлого. Ну и Грюма, конечно. Дамблдор прибыл быстро, но – какая жалость! – не смог сделать ровным счётом ничего. Фиделиус не тронут, защита не потревожена, а незадачливые поклонники флетчеровского таланта войти, как не могли, так и не могут. На площадь Гриммо тихо опустился полог, отвращающий магглов, и тишины заодно. Альбус Дамблдор в ярко-бирюзовой мантии с золотыми звёздами ходил вдоль фасада и то и дело воздевал руки к небу, напевая какую-то мантру. По дому шли золотистые искры, изредка он вздрагивал, как от несильных сейсмических толчков, Вальбурга Блэк с довольным видом потирала руки, а Кикимер срочным образом собирал с пола разбросанное столовое серебро, бурча проклятия на головы предателей крови и грязнокровок. И было утро, и был день, а картина за окном менялась весьма незначительно – Дамблдор бродил призраком замученного толпой фокусника. За ним по пятам следовал Грюм в образе Гэла, но, судя по отрывистым фразам директора, только мешал. А на лавочках сквера, нахохлившись, как воробьи после купания в осенней луже, сидели те, кому вход в особняк был заказан. Я же, похихикав от души над незадачливыми дельцами, сначала спокойно пообедал, а потом, сделав знак Вальбурге, пошёл строить с ней дальнейшие планы, то есть учиться, конечно же, учиться!