Тайный Санта

      Джим от природы не был прижимист и не считал денег, когда речь заходила о воплощении его буйных фантазий. Если бы не рачительная строгость Сесиль Блейк, управлявшей его финансами столь же умело, как дирижер — симфоническим оркестром, он год за годом пускал бы на ветер миллионы, мешая пустые прихоти с благотворительностью, бешеные кутежи с меценатством и детские подарки с орудиями убийства.       Моран, в принципе, поощрял щедрость Мориарти и его желание жить на широкую ногу, но порой его здравый смысл, презрительно именуемый Джимом «крестьянским», восставал против очередной фантастической затеи и безумных трат на построение воздушного замка, и тогда между влюбленными случались ссоры, короткие и бурные, как летние грозы. За ними неизбежно следовало примирение, и они оба бросались во все тяжкие, послав к черту благоразумие.       И все-таки Джим не брался заранее предсказать, как Себастьян воспримет рискованный сценарий рождественской ночи и приготовленные для него подарки? Особенно после сексуальной провокации, устроенной Кошачьим царем в Андорре. Это немного пугало, но вместе с тем волновало и возбуждало, как добрая порция «Вдовы Клико».       На подготовку у Джима было всего несколько часов, однако он распорядился ими на славу — та щедрость, с которой он на сей раз швырялся деньгами, не хуже русского олигарха или османского шейха, поставила ему на службу всех сутенеров, проституток, уличных мимов и клубных зазывал, роившихся возле увеселительных заведений у подножия Монмартра. Так что Моран не сумел бы заблудиться и сбиться с пути, даже если бы захотел: по меньшей мере пятьдесят человек на прогулочном маршруте по площади Пигаль высматривали в толпе высокого офицера в полевой форме, и готовы были сопровождать его по всем кругам сладострастного ада к желанной цели…       Из всех любовных авантюр, когда-либо затеянных Джимом в отношении Себастьяна Морана, «рождество в Париже» пока что выглядело самым безумным проектом — хотя бы потому, что Тигр никогда прежде не встречался с Оскаром Лурье, французской ипостасью Мориарти.       Готовясь к встрече, Джим для начала прогулялся своим любимым маршрутом: от собора Нотр-Дам — к площади Сорбонны, через Латинский квартал, а потом на другой берег Сены, мимо Лувра, все выше и выше, за Гранд Опера и церковь Тринитэ, к Монмартру, где в квартале красных фонарей вокруг бульвара Клиши, площади Пигаль и улицы Блан кипела бурная ночная жизнь, полная соблазнов и рискованных встреч.       Город, завернутый в кружевную вуаль холодного зимнего тумана, пах духами и сладостями, и лучился кокетливым весельем, подобно куртизанке, нарядившейся для бала. Это амурное настроение, готовность к греху, вливалось в Джима, как шампанское, пьянило и подстрекало — и два часа до прилета Морана он провел в своей маленькой студии, запрятанной в недрах старинного дома неподалеку от площади Тертр, рисуя необходимый образ с помощью грима и воображения.       Оскар Лурье — вечный студент Сорбонны, художник, дитя богемы. В меру изысканный, в меру порочный, он время от времени пополнял свой кошелек с помощью секса за деньги, но был достаточно умен, чтобы не выглядеть уличной проституткой, хотя таковой по сути и являлся. Это было внутренним содержанием роли. А в качестве внешнего антуража Джим выбрал мягкую жемчужно-серую водолазку под горло, надетую на голое тело, черные кожаные джинсы с широким ремнем и без нижнего белья под ними, замшевые мокасины, смягчавшие походку, и короткое черное пальто из кашемира. Ярким акцентом стал вишневый шарф, живописно наброшенный на плечи; последним штрихом, завершающим образ — марокканская черная подводка для глаз…       Закончив гримироваться, Джим поцеловал Ричи в зеркале — о, как он любил эти поцелуи с братом, живущим в Зазеркалье, во время них было так легко поменяться местами… — прошептал:       «Ты прекрасен!» — и получил ответное заверение от близнеца, что придало вдохновения и уверенности. Теперь он был полностью готов встретить Морана, отдаться ему со всей страстью искушенного и вечно неудовлетворенного парижанина, и утолить желание любовника, впитать губами белоснежную теплоту, которую член Бастьена выплеснет ему в рот…       Готовый образ был настолько удачен и дразнил такой сексуальностью, обещал такие запретные удовольствия, что, пока Джим пробирался по узким улицам, запруженным праздничной толпой, женщины и мужчины то и дело хватали его за руки, трогали за плечи и бедра, гладили по заду и шептали на ухо зазывные слова… но он только высокомерно улыбался и качал головой, отвергая чужие прикосновения.       …24 декабря, 22.00 аэропорт Орли — 23.00 площадь Пигаль, Париж       Сумев подремать только последние двадцать минут полета, и то благодаря второй дозе виски, принятой им уже на борту, Моран рывком пробудился, всем телом ощутив, что самолет накренился, заходя на глиссаду в Орли. Алкоголь немного помог снизить напряжение, сковавшее его ниже пояса после того, как Джим своей смс-кой буквально сдернул его с Деборы, а их обоих — из Андорры и отправил его к себе в Париж, а Дебору — в Лондон, к мужу-заключенному.       Быстрые сборы не оставили ему времени на повторное принятие душа, и всю дорогу до аэропорта, вплоть до посадки, он испытывал такой крепкий стояк, что поклялся как следует отплатить за него Джиму Мориарти при их встрече где-то посреди города любви и грехов.       Но Джим не был бы Джимом, если бы ограничился только одной смс-кой. Когда самолет сел и Себастьян перевел свой смартфон в нормальный режим, в его памяти обнаружилось еще несколько посланий от Мориарти, прочитав которые Моран, всегда гордившийся собственной невозмутимостью, покраснел, как мальчишка-курсант, впервые зазванный на свидание. Сердце забилось чаще, разгоняя адреналин в крови, и он крепко выругался вслух, проклиная время и расстояние, все еще разделявшее их.       Париж светился праздничной иллюминацией на каждой улице, превратившись в столицу сказочного королевства. У храмов были развернуты нарядные вертепы, на площадях раскинулись рождественские ярмарки, работающие даже в столь поздний час, бары и рестораны ломились от туристов и местной публики, спешащей занять лучшие места в сочельник, по улицам то и дело пробирались «волхвы», спешащие возвестить благую весть, а темное ночное небо то и дело расцветало мириадами вифлеемских звезд.       Французская столица знала толк в праздновании события, столь же мифического, каким в представлении Морана были и все прочие библейские сюжеты, но давно и прочно оккупированного индустрией развлечений… Но сегодня у них с Джимом был свой собственный праздник, мало связанный с преданиями двухтысячелетней давности. И Моран испытывал по этому поводу ничуть не меньшую радость, чем все эти туристы и парижане, высыпавшие на ярко освещенные улицы и городские бульвары.       Монмартр в своем убранстве не отставал от центра города, главный храм всех парижских проституток — Сакре-Кёр, сверкал над холмом, словно гигантская сахарная голова. Но такси не довезло его туда, свернув в дебри узких улочек квартала «красных фонарей» вокруг знаменитого кабаре Мулен Руж.       Преобразившись по желанию Джима в капитана британских ВВС еще в аэропорту, и оставив там свой багаж, Моран налегке выбрался из такси и вдохнул полной грудью праздничный дух Парижа. Дух, кружащий голову и вызывающий странные фантазии, словно в воздухе плескались пары марихуаны, а не туманная дымка теплого французского декабря.       В поисках Мориарти, он оглядел площадь, залитую светом так, что и солнце не сумело бы осветить ее лучше. Здесь было слишком людно, чтобы Моран сумел сразу и безошибочно выцепить из нарядной толпы знакомый силуэт. Кроме того, он был уверен, что Джим с помощью Ричи прибегнет к собственному маскараду и явится перед ним в не совсем ожидаемом облике…       — Monsieur le capitaine, voulez-fille de la nuit? Non? Alors le garçon? Le gentil garçon! (Месье капитан, не хотите ли девочку на ночь? Нет? Тогда мальчика? Красивого мальчика?)  — к нему подкатил разукрашенный под дьявола негр с белоснежной улыбкой и принялся отираться так близко, что Бастьен при желании мог заглянуть ему за пазуху и пересчитать амулеты и золоченые побрякушки, которыми тот себя украсил в эту праздничную ночь.       — Non, non, j'ai déjà occupé aujourd'hui. ( Нет, нет, я уже занят на сегодня)  — твердо отодвинув надоедалу-сутенера в сторону, заявил Моран и пошел вперед, в сторону бульвара, где народу было все-таки немного меньше, и шанс встретиться с Джимом — повыше. Он достал телефон и набрал быстрый вызов, но трубка ответила певучим уведомлением, что с абонентом никак невозможно связаться.       — Джим, ну где ты, чертенок? В такую ночь тебе следует лежать в яслях и прикидываться пай-мальчиком! — пробормотал он себе под нос, и набрав своему ветреному любовнику смс следующего содержания:       «Я на месте, и иду тебя искать по компасу, стрелка которого вот-вот порвет мне штаны!» — продолжил оглядывать пеструю толпу в его поисках. Но, чем дольше он стоял на площади Пигаль, тем неуютнее ему делалось от того, что едва ли не каждый второй гуляющий начинал пялиться на него с глубоким интересом, и Себастьян никак не мог взять в толк, с чего бы?       Моран был пунктуален. И неотразим, совершенно неотразим в своей военной форме: стоило ему выйти из такси и остановиться посреди площади, растерянно оглядываясь, вокруг него немедленно начали виться девки обоего пола. Да и обычные туристы, которых занесла в этот район жажда приключений, не обделяли своим вниманием рослого военного — кто-то исподтишка фотографировал, кто-то смело махал ему рукой и кричал поздравления на разных языках.       Джим усмехнулся, подумав, что его Себастьяна, должно быть, принимают за коронованную особу, и готов был поставить деньги на то, что принцы Уильям и Гарри вызвали бы меньший ажиотаж.       Жером — чернокожий сутенер, заправлявший на этой территории уличными девицами и парнями — подкатил, позвякивая браслетами, но не имел успеха: Моран отогнал негра прочь, как надоедливую муху, хорошо еще, если не прибавил расистского «комплимента», что с ним порой случалось в минуты раздражения.       — Ну же, Бастьен, посмотри по сторонам… — прошептал Мориарти, кусая губы от нетерпения, но твердо решив не двигаться с места, пока Тигр не решит его загадки. Прошла минута, две, три… Себастьян попробовал позвонить, потом, должно быть, отправил смс, и это было тщетным старанием — ведь навороченный смартфон Мориарти остался на туалетном столике в мансарде, а у Оскара Лурье с собой была только старенькая «нокия». Но ее возможностей хватило на то, чтобы в свою очередь отправить послание:       «Почитай вывески. И найдешь то, что ищешь!»       Смартфон пискнул придушенной мышью, а не знакомым смешком, но текст послания, отправленного с неизвестного номера с французской сим-картой принадлежал Джиму — в этом никаких сомнений у Морана не возникло.       — Вывески… вывески… — он закрутил головой, переключив внимание с лиц и силуэтов на сочащиеся всеми оттенками красного огни, которыми пестрили праздничные улицы и все фасады на площади. — Пип-шоу… секс-шоп… еще один… музей эротики, ебать вас в ротики… черт! Джим, ты не мог бы выразиться яснее, раз уж притащил меня в этот рождественский вертеп разврата и соблазнов?       Подсказкой оказалась не самая приметная вывеска «Le chat roi», гласившая, что под ней находится дверь во владения кошачьего короля.       — Ага, значит вот где ты прячешься от голодного и сердитого Тигра, хитрец… — хищно ухмыльнувшись, Моран в два счета достиг входа в это заведение и, поднявшись по лесенке, проник внутрь, пытаясь определить, к какому разряду ему стоит отнести это местечко — кофешоп, бордель, диско-бар или все сразу?       Внутри толкался народ и висели клубы дыма с характерным запахом слегка запрещенных в Евросоюзе травок, но Моран, хорошо зная, что Джим всегда выбирает позицию, удобную для наблюдения за внешним миром, пошел сквозь плотно клубящихся завсегдатаев прямиком к столикам, занимающим стену с окнами, выходящими на площадь.       Знакомый незнакомец нашелся как раз за одним из этих самых столиков. На сей раз Ричи предстал перед ним в образе парижского богемного художника, юноши с кокетливо подведенными глазами, не стесненного строгими моральными устоями семьи или религии. Антураж и настроение для предстоящего свидания были им выбраны и обозначены как нельзя яснее, так что Моран, подойдя к нему почти вплотную, закурил и, порывшись в кармане, кинул на стол пару смятых купюр по сотне евро каждая:       — Voulez vous coucher avec moi, garçon? (хотите лечь со мной, мальчик?)  — спросил он на своем чудовищном французском, выпустив в лицо сидящего любовника струю густого дыма и рассчитывая на единственно верный положительный ответ.       Теперь Джиму не составит труда собственными глазами и руками убедиться, насколько Моран уже готов сделать с ним все, что полагается делать в «куше», прямо здесь и сейчас.       Моран еще не успел дойти до него сквозь семь кругов табачного дыма и кабацкого чада, как чувствительные ноздри Джима затрепетали, различив во всем многообразии экзотических ароматов тот единственный, что вот уже четвертый год был его персональным афродизиаком.       «Ву ле ву куше авек муа», хрипло выдохнутое прямо над головой, было ожидаемо, но сигаретное доминирование, полуосознанно пущенное Тигром в ход, заставило Кошачьего царя сморщить нос, закашляться и прикрыть лицо рукой; свободная ладонь тем временем по-хозяйски накрыла купюры.       — Я говорю по-английски, милый. Не мучайся. Я пойду с тобой. — Джим легко перешел от мягкой певучести к гортанному мурлыканью в конце фразы — имитация французского акцента в его исполнении была чрезвычайно сексуальна.       Он повернулся на стуле, занимая наиболее удобную диспозицию для диалога с «клиентом», плавным движением слегка развел бедра — теперь британский офицер, которому явно не терпелось покончить с формальностями сговора, мог свободно заглянуть под расстегнутое пальто и оценить, за что платит весьма приличные деньги. Тонкая рука легла на бедро Морана, мягким змеиным движением скользнула вверх, к горячей промежности, пальцы нащупали многообещающую округлую тяжесть переполненных тестикул:       — Ты хочешь меня на всю ночь, или тебе хватит одного раза? За целую ночь придется прибавить…       Себастьян отвел руку с сигаретой в сторону и наклонился к сидящему воплощению парижской богемы:       — Я хочу тебя на всю жизнь, мальчик… и заплачу за это по самой высокой ставке. Не сомневайся.       Он выпрямился, снова залез в карман, поддерживая остро дергающую его за нервы игру в съем юноши-проститута, и вытащив еще пару бумажек аналогичного достоинства, протянул их Ричи:       — Держи. Если оставишь меня довольным, накину еще сотню-другую. А если покажешь отель, где белье действительно меняют после каждого клиента, получишь и на чай тоже. Идем. — Моран требовательно мотнул головой в направлении выхода, всем своим видом демонстрируя испытываемое им нетерпение. Обманчиво-ласковое прикосновение Джима на деле было подобно утонченной пытке — оно сделало эрекцию почти болезненной, и если они прямо сейчас не трахнутся, то потом Тигру будет очень трудно достичь нормальной разрядки…       Джим низко опустил голову и прикусил губу, чтобы скрыть счастливую улыбку влюбленного, но краска все равно бросилась ему на щеки алыми всполохами, и сердце застучало, как метроном, повторяя в такт единственное на свете имя: «Ба-стьен, Ба-стьен, Ба-стьен». Медлить дольше было немыслимо, они вдвоем балансировали на пределе терпения, и Кошачий царь, легко догнав Морана, обнял его сзади, сцепил руки на животе солдата, где-то в области ременной пряжки, потерся членом о задницу любовника, очень выигрышно смотревшуюся в камуфляжных штанах, и прошептал:       — Я знаю такой отель… он в трех минутах ходьбы… позволь, я поведу, так мы скорее попадем туда.       Он выпустил Тигра из объятий, но тут же снова завладел его ладонью, как собственностью, и потащил за собой, в сияющую тьму парижской ночи.       На сей раз Джим не собирался обманывать ожидания Себастьяна — выбранный им отель, Lovely Studio, был в самом деле уютным и чистым, и вместе с тем настолько богемным, насколько хватало самого живого воображения, и конечно, номер был выкуплен заранее, чтобы принять солдата и студента, когда они того пожелают…       Следуя за своим проводником, Моран не видел и не слышал никого, кроме него одного. В другое время его внутренние мистер Осторожность и мистер Перестраховщик все мозги ему проклевали бы за столь небрежный подход к обеспечению безопасности своего возлюбленного и босса по совместительству. Но сегодня весь его внутренний Клуб Любителей Попиздеть куда-то свалил, видно, и на них подействовала особенная любовная магия Парижа, и они разбрелись из его головы кто куда в поисках развлечений по вкусу…       Тигр же всеми своими семью чувствами был прикован к любовнику, игриво вившемуся вокруг него всю дорогу до отеля, который, по счастью, располагался совсем рядом с местом их встречи. И, похоже, там все уже было готово к приему гостей, поскольку портье только понимающе кивнул им, ввалившимся в дверь не разжимая объятий, и, отдавая ключ от номера с брелком в виде крылатого амурчика, пожелал господам приятного вечера.       «Господа» с трудом удержавшись от соблазна начать раздеваться и трахаться прямо на лестнице, ведущей на второй этаж, все-таки затащили друг дружку туда, где им никто не мог помешать восполнить дни, часы и минуты разлуки.       Все еще сохраняя игру в брутального и сексуально неудовлетворенного британского офицера и утонченного богемного французского юношу-художника, они последовали логике выбранных ими героев. Едва дверь номера за Ричи и Мораном закрылась, он повернул ключ в замке и, привалившись к ней спиной, притянул к себе любовника и положил его руку на рвущийся к свободе член…       — Я порву им твою нежную задницу, если ты не приласкаешь моего тигра прямо сейчас, мальчик. Живо! — он надавил на плечо Джима, буквально заставляя того встать на колени и отсосать ему в темном закутке между входом в ванну и вешалкой.       — Если ты порвешь мою задницу, то тигр останется без главного блюда рождественского ужина… — покорно становясь на колени, лукаво прошептал Ричи, и зубами расстегнул молнию на солдатских штанах. Этот возбуждающий прием он проделал с такой профессиональной ловкостью, что все шлюхи девятого округа бурно зааплодировали бы, стань они случайно свидетельницами сцены. По счастью, в номере не было никого, кроме тьмы и двоих мужчин, задыхающихся от страсти.       Себастьян застонал от нетерпения, у него втянулся живот и задрожали бедра, пока пальцы Джима вытаскивали наружу член и высвобождали побольше пространства, чтобы не оставить без внимания чувствительную нижнюю часть основного мужского орудия.       -О-о, Тигр и впрямь не на шутку голоден… ну что ж, начнем с entress…       — Да… да… так… о… да… — одними губами повторял Себастьян мантру страсти, ибо Джим не нуждался в указаниях и все делал правильно. Освобожденный член качнулся к нему, словно стрелка компаса к магнитному полюсу земли, и Моран прислонился затылком к двери и прикрыл глаза, весь растворившись в ощущении острого удовольствия, которое ему дарили губы и язык любовника. Он лишь слегка качал бедрами ему навстречу, проникая чуть глубже каждый раз, и ощущая головкой ребристую поверхность нёба, а уздечкой — бархатные объятия языка.       За годы близости Джим успел узнать тело Морана, как свое собственное, до мелочей изучить его сокровенные пристрастия и привычки, и это знание позволяло ему играть наслаждением любовника сотнями искусных способов, исторгавшими из уст Себастьяна наипрекраснейшую в мире песнь. Эти мгновения полного взаимного обладания и принадлежности заставляли Джима переживать острейшее счастье, в котором удовольствие и боль жизни сливались воедино и порождали то, что он всегда искал, как алхимик — Философский камень: смысл… Высший смысл сложного и запутанного бытия, которое до встречи с Мораном представлялось Джиму лишь геометрическим лабиринтом на ледяной поверхности, или кладбищем, полным разбитых статуй, воплотился в образе влюбленных, сплетенных в объятиях. Роденовская Вечная весна стала личным Евангелием Джима, победившем мрачные пророчества Экклезиаста.       Джим умело ласкал пальцами его яйца, и даже осмеливался запускать их дальше ему в штаны, заставляя Морана сжимать ягодицы и оборонять границы дозволенного. Единственное, чего еще не было между ними — это того, чтобы Джим занял доминирующую роль и Моран позволил ему распечатать свою девственную задницу. Этот рубеж пока еще не пал, хотя Мориарти время от времени делал попытки подобраться к нему. Но сейчас для подобных экспериментов их роли были выбраны неудачно, а вот для всего остального…       Принимая в рот член Себастьяна, Джим чувствовал себя причастником, припавшим к святыне, и это возбуждало его сверх меры и побуждало еще усерднее трудиться над средоточием телесных блаженств.       — Ааааа… да-да-да… — дыхание Морана кратно участилось, когда Ричи почти подвел его к пику, и тут дразняще отступил, почти выпустив его член изо рта. Но голодный Тигр глухо зарычал, грубо и властно обхватил ладонями голову любовника, заставив его снова взяться за работу и, ускорив фрикции, бурно пролился ему в горло — Дааааааа..... аааа...... аааааооооо..... оооооо…       Сильный оргазм волной сладкой дрожи прокатился по телу, подарив ему вспышку сверхновой в голове, и следом пришла волна теплого расслабления…       Краткость сексуального акта и пряные тугие струи, хлынувшие в рот и горло, были наивысшей похвалой искусству любовника, а спутанные признания и благодарные поцелуи Себастьяна — знаками отличия.       Ухватившись за Тигра, Джим стащил его вниз, поближе к себе, и они почти улеглись на пол, обнявшись, сплетясь руками и ногами. Ощущая ноющую боль в перевозбужденном, но все еще не получившем полной разрядки члене, Кошачий царь подтянул к нему расслабленную ладонь Бастьена и слегка потерся об нее, мурлыкая на ухо Тигру:       — Я был хорош, милый? Ты доволен? И… ты позволишь мне кончить прямо сейчас, или я должен потерпеть для тебя?       — О, да, ты был хорош, чертовски хорош… Признайся, ты этому… ммм… искусству тоже в Сорбонне обучился, а? — искренне полюбопытствовал Моран, ощущая под рукой лучшее свидетельство того, что Джим как и прежде к нему небезразличен и желает теперь ответной ласки.       Тут ему вдруг пришла в голову озорная мысль, и, вместо того, чтобы прибегнуть к испытанному средству, Себастьян вернул себя в роль клиента, снявшего на ночь мальчика для собственных утех.       — Ты что это разлегся, а? Давай-ка поработай как следует своей кисточкой, ну, а холст я тебе… обеспечу… вот! — он даже приподнялся, утвердившись на коленях, распахнул на груди камуфляжную куртку и, задрав майку, подставил ему грудь и живот.       — Что смотришь, ты ведь художник? Так рисуй! Давай, распиши-ка меня на свой вкус!       Моран редко видел, как Джим мастурбирует, чаще он сам вмешивался в этот процесс, завладевая его членом, или же они кончали одновременно. Но сегодня была особенная ночь, ночь, в которую не грех побаловаться возбуждающим зрелищем любовника, страстно мастурбирующего и столь же страстно кончающего…       — А ты затейник, милый… — сказал Джим с обманчивой кротостью Кошачьего царя, но глаза его дьявольски блеснули, обещая поджарить любовника на медленном огне утонченного соблазна. Он не стал вставать — просто лениво и грациозно повернулся на бок, так, чтобы Морану было удобно наблюдать за «сеансом живописи», в конце которого художник выплеснется в точности на загорелый живот и дорожку жестких волос, спускающихся к лобку… Прямо туда, где разнеженным пашой возлежал полурасслабленный член, еще влажный от семени и слюны, перемешанных, как краски на мольберте.       Глядя с вожделением на эту картину, Джим вместе с новым приступом желания испытал страстный азарт заново пробудить младшего тигра, заставить его поднять голову, изготовиться к новой атаке. Обхватив ствол у основания, он начал не торопясь, сдерживая жадные пальцы, чтобы не привести себя к чересчур быстрому финалу, но зато позволил себе не замедлять дыхания и не глушить стоны, звучавшие все громче, в то время как навершие истекало прозрачным маслом, и порой роняло тягучие капли Морану на живот.       Ноздри Себастьяна жадно раздулись, едва знакомый пряный запах Джима долетел до них, и он не удержался от соблазна схватиться за собственную «кисть» или «хвост тигра», чтобы устроить им обоим праздник в стиле индийского Бходжпури (4). Подобно Шиве, он сжигал обожаемого Каму (5) не огнем третьего глаза, но взглядом, полным страсти и неутоленного пока телесного голода, а его «змей» быстро ожил в руке и задвигался в едином ритме с танцующей «коброй» Джима-факира, гипнотизирующего его своим голосом и дыханием…       — Да… да… давай, красавчик… я жду… я весь пылаю… — бормотал он, облизывая пересохшие губы и неотрывно любуясь движениями Джима и его подвижным лицом, рассказывающим ему целую историю страсти без единого звука, кроме сладостных стонов.       Себастьян превзошел самые смелые ожидания Джима и вспыхнул мгновенно, как сухой порох или бенгальский огонь. Словно у семнадцатилетнего юноши, одержимого постоянным желанием, его член забыл о лени и пришел в состояние полной эрекции за считанные секунды.       — Мрррррррр… о, мииииилый… миииилый… — поощрительно зашептал Ричи, особенным образом растягивая гласные, что позволило его голосу довершить колдовство любовных заклятий и полностью подчинить Морана. — Ты получишь, что хочешь… ты… аааах… получишь меня. Ты получишь все!       Еще одно гибкое движение — и Джим придвинулся вплотную, почти соединив оба члена в сладострастнейшем поцелуе, затем вдруг резко отпрянул назад, содрогнулся всем телом, и на живот Морана обрушился жемчужный дождь…