"Огонь, что меня хранит"

Наследник престола, первенец Одина, громовержец, столь любимый всеми в Асгарде, может тысячи раз отдавать приказы, приковывая корабли к Радужному мосту и оставляя на страже Хеймдалля, и метаться по дворцу, всё круша на своём пути непривычно пустыми руками - сколько угодно, Тор, сколько угодно. Не под силу ему удержать на привязи того единственного, кто точно знает, что же случилось с верным и незаменимым молотом, речной водой ускользнувшим из ослабевших некстати пальцев. Не усмирить, не поймать за край подбитого мехом плаща, не унять и не урезонить - поздно препятствовать очередной проделке трикстера, не теперь, когда Локи видится способ всё успеть, всего избежать и обо всём желанном узнать. Не теперь, когда рядом с ним есть Сигюн. Локи принимает решение. Быстро набрасывает на плечи супруги дорожный плащ - путь им предстоит долгий и он хотел бы пройти по нему в одиночку, но одному теперь из Асгарда не выбраться, а значит, нужно позаботиться и о Сигюн, обезопасить обоих. Он бросает в корзину взятую со стола неначатую свечу, следом с осторожностью укладывает масляную лампу (притушив в ней огонь, но не загасив его до конца). Собирает припасы: немного фруктов в дорогу, пара чистых салфеток и две фляги воды - на каждой ладье есть заполненные до краев меха, но там, куда они направляются, не будет лишней ни единая капля - и вновь расправляет зелёную ткань, придавая корзине невинный вид. Взяв Сигюн под руку, отправляется на поиски царицы. Фригг ему рада как никогда, встречая сына благосклонной улыбкой. Сперва тревожится и сердится, конечно, переживая за Мьельнир, но вопросов не задаёт - всё пересиливают материнские чувства и стоящая рядом Сигюн, не заслужившая присутствовать при семейной ссоре двух сильнейших в Асгарде магов. Скользкую тему Локи обходит молчанием: царице бесполезно лгать, она сама научила сына большинству из его уловок, пусть ни она, ни он, никогда и не признаются в этом в открытую. Но им и не нужны слова сверх тех, что другим безопасно услышать. Фригг отдает Локи свою ладью - единственный корабль, кроме фрегата Одина, на который запрет Тора не распространяется. Отдаёт, и желает приятного пути сыну - и его молодой жене, выражая надежду, что когда они вернутся, вернётся к хозяину и Мьельнир. Локи мрачнеет на глазах, понимая и угрозу, и условие отъезда, но выбора нет: поджимает время, подгоняет грозный окрик Тора, разносящийся где-то в дальних комнатах дворца. И Сигюн придётся брать с собой, до конца, не высаживая где-то на безопасной лужайке, и возвращать всеми правдами и неправдами Мьельнир - царица имела право требовать от него всего этого. И Локи соглашается, с любовью целуя мать в щеку - и крепче обнимая супругу за талию. Отплывают они минуту спустя.

***

Вначале, прокладывая путь к Хельфхейму, Локи непривычно молчалив и сосредоточен - смотрит в клубящуюся темноту, выстраивая нужный курс, сверяется с картами и указаниями, нацарапанными в книгах. Но отдаляясь от Асгарда, понемногу отпускает себя, начиная посмеиваться над новой удачной проказой: не вдаваясь в подробности, мыслит вслух, вспоминая Трима и раздумывая над планом возвращения Мьельнира. Делится обрывистыми фразами; спрашивает у Сигюн, как раздобыть ему женское платье, способное подойти размерами крупному мужчине. Сигюн обещает над этим подумать. Локи ловит её взгляд - и наступает его очередь улыбаться супруге в ответ. Мимо плывут туманности и перистые облака, под ладьёй разгораются звездочки червоточин. Сигюн убеждает себя, что голодный отблеск в улыбке мужа её ничуточки не пугает. До Хельфхейма они добираются в срок, раньше Одина пересекая невидимые границы. И когда радужные всполохи межимирового пути сменяются тусклыми пейзажами умирающего мира, любая веселость слетает с Локи, словно стёртая чьей-то рукой: трикстер собран и мрачен. Но во взгляде его нет ни сомнения, ни испуга - лишь предвкушение. Их корабль врезается в серую почву Хельфхейма выше ватерлинии, почти до бортов утопая в песках. Дальше отправляются пешком. - Небезопасно, - скупо поясняет Локи, - ладья не поможет - чужая здесь, как и мы. И слишком заметная. Нужно найти укрытие. Тяжелый воздух пропитан серостью и колким ветром, под ногами то и дело обнаруживаются проржавевшие доспехи, расколотые щиты и изломанное оружие, но разглядеть толком не получается ничего - прикасаться к железу трикстер не разрешает: велика опасность пораниться об острый край, раньше времени связав себя с Хельфхеймом кровью, позволив ему оказаться внутри себя. Но почерневшие от времени куски дерева, встретившиеся на пути, Локи забирает с собой - на растопку. Вокруг разбросаны занесенные пылью крохи былого величия, остовы разбитых дворцов. Сигюн думает, что здесь бушевала когда-то кровопролитная война, бурей снесшая все, попавшееся ей на пути, но трикстер лишь усмехается в ответ. Эти дома никогда и не были новыми. - В Хельфхейме все умирает, не родившись. Сигюн верит. Хельфхейм похож на безликий кошмар, за прошедшую вечность своих повторений источивший зубы, крепко цепляющийся за тень того, чем он должен быть. Упрямая память себя самого. Никаких следов присутствия. Никого: нет ни живого, ни мёртвого, все слишком части единого целого, неразличимого толком среди дымчато-серой пелены. Даже невидимая могущественная Хель представляется Сигюн вросшей корнями в основание собственного трона: Хельфхейм так долго снился ей, что сама она стала его собственным сном. Больше всего Сигюн боится войти в её свиту. И ускоряет шаг, стараясь ступать за мужем след в след. Лачуга, которую выбирает трикстер, сохранилась лучше остальных и находилась достаточно близко к ладье, чтобы поддержать иллюзию безопасности, старательно накладываемую Локи в последние полчаса: что-то подсказывало Сигюн, что старался трикстер не только для супруги. Асгардцам неведом был страх, но сталкиваясь с неведомым и могучим, даже Локи способен был испытывать трепет, и закопченные стены старой хижины успокаивали его, помогая держать себя в руках, не метаться, стремясь мгновенно объять необъятное. Помогая заняться самым важным. Локи выкладывает на стол тяжелые книги, пристраивает на них свечу и подносит к фитилю принесённый из Асгарда огонь, прогоняя по углам залёгшие в хижине тени. Возможно, впервые за всё время, что Хельфхейм существовал.