Принцип неопределённости

      

Короче говоря, Мор относился к категории людей более опасных, чем мешок, набитый гремучими змеями. Он был полон решимости докопаться до логической основы вселенной.       Сэр Терри Пратчетт. Мор, ученик Смерти       Мало кто представляет себе, сколько мошенников и безумцев населяет ничейную зону между современной наукой и психиатрическими лечебницами.       Станислав Лем. Глас Господа       Случайный визит в дом умалишённых показывает, что вера ничего не доказывает.       Генрих Гейне       Музыка:       Телевизор — мечта самоубийцы       Van Canto — Speed of Light       The Chordettes — Mr. Sandman       Septic Flesh — Science       Скверный Анекдот — Полнолуние       Пикник — Клянись же, ешь землю

      Лгут, будто бы прошедшее время остаётся позади, за спиной. Будто бы оно следует за нами тенью, отбрасываемой тем неверным и лукавым светом, что поджидает в конце туннеля.       Неправда. Пусть и скрываясь за театральными занавесками от самих актёров великого представления, прошлое всё же перед нами. Доступно к рассмотрению.       За спиной с увесистой сучковатой дубиной наперевес подкрадывается будущее. У меня весьма непростые отношения со Стариком, но грядущее скрывается именно за спиной, бывает, забегает вперёд, на миг показываясь в области периферийного зрения, давая узреть себя. Но стоит присмотреться к размытой тени, как она вновь прячется, показывая только ближайшие свои несколько секунд или минут. Словно стесняясь обнажиться передо мной.       Возможно, грядущее «было», «есть» или «будет» столь неприглядно, что это, как сказали бы некоторые, к лучшему. Но сколь бы ни была ужасна истина — я стремлюсь к ней не ради душевного спокойствия.       Сейчас моё будущее скрывалось от меня так тщательно, как никогда ранее. Было ли это добрым или дурным знаком? Что оно таило?       А пока, без привычного подсказчика, что за левым плечом, я впервые в жизни вступал на поверхность планеты, протискиваясь через мелкое сито официальной таможни.       Гигантский распределительный пункт жадно всасывал желающих влиться в законные загоны. Притворно-приторные улыбки таможенников сопровождали каверзные вопросы и полное сканирование всего моего имущества — с оценкой и декларированием его стоимости. Будь у меня официальный билет с пассажирского лайнера, который в свою очередь предоставил бы бортовой журнал, подтверждающий, что он никуда по пути не заворачивал, я, как гражданин Республики, мог бы попасть сюда без каких-либо препон. Поскольку в таком случае путешествовал из одного подвластного силам закона пространства в другое.       Но я явился из Космоса, едва ли не из Хаоса — а значит, неизбежно покидал территорию, на которой царил закон Республики, и мог принести с собой из бездны, полной неведомого, нечто, способное пошатнуть законность и порядок. Например, взявшуюся из ниоткуда наличность… Или какую-нибудь ценную вещицу, законность покупки которой я не мог подтвердить.       К каждому предмету, которым я владел, независимо от его вещественного вида нужно было приложить цифровую квитанцию. Подтвердив тем самым, что он приобретён законно. В Республике ли, или в другом месте — не столь важно. А если такого документа у меня не было, или существовали барьеры для беспрепятственного ввоза такого товара в Республику в целом или конкретно в местный её субъект — я обязан был платить грабительскую пошлину. Меня и самого также оценили и измерили, я прошёл медицинскую кабинку, где мою биометрию сверили с паспортной и удостоверились, что я не болен чем-нибудь заразным.       К предметам искусства и ювелирным изделиям надо было прикладывать сертификат подлинности, который по умолчанию содержался в любой, даже сувенирной статуэтке, произведённой в пределах цивилизации. Теоретически это сокращало бюрократическую возню: благодаря этим цифровым радиочастотным меткам заполнение деклараций было автоматизировано.       Каждый житель Республики сохранял все документы о совершённых им сделках и денежных переводах на протяжении всей своей жизни. Происходило это само собой — всякий раз, когда сделка совершалась с помощью паспорта. Даже мои документы, накопленные всего за один год, «весили» уже несколько десятков гигабайт. Хотя я редко совершал официальные сделки. Хранились эти файлы в нескольких местах, в том числе и в массивной пластине цифрового паспорта.       Поскольку простой текстовый документ превращался в официальный документ лишь после того, как подписывался электронными подписями — как моей, так и всяческих продавцов, дарителей, нанимателей или каких-то иных юридических лиц. Бывает, и кучей сторонних лиц — посредников, свидетелей, кассиров. Многие из моих документов несли сотни таких цифровых «отпечатков».       В любой миг из любой точки Галактики, где существовал голонет, можно было легко удостовериться в подлинности такого файла. Республика не могла существовать без этой сети: по ней текли реки её «крови», разнося до каждой клеточки столь необходимую ей информацию.       К чему бы мне вспоминать всю эту скучную и омерзительную налоговую муть? Теперь мне с этим жить, как живут и все прочие граждане Республики.       Это пристальное внимание означало и то, что, например, свою любимую коробку из-под обуви, в которой ровными стопками были уложены кредитные чипы — датари, я взять с собой не мог. Как физическое лицо, не являющееся инкассатором со специальной банковской лицензией, я не имел права этого сделать. Поскольку перевозка определённой суммы наличности на одного человека экипажа, размер которой зависит от региона — мерзкая, человекопротивная контрабанда. Входили в список контролируемых товаров векселя и любые ценные бумаги, которыми можно было расплатиться, минуя посредника — банк. Даже некоторые ценные материалы и металлы.       Кореллия — не Космический город, правовой статус которого соответствует открытому нейтральному космосу. В котором права граждан Республики в отношениях друг с другом регулируются по тем же правилам, что и отношения целых государств. За неимением как такового государства, заявляющего свои права на чужие судьбы.       Стоит в месте, подобном этому, чипам наличных денег собраться в критическую массу, как нежданно-негаданно появляются юстициары из отдела по борьбе с финансовыми преступлениями. Или из отдела по борьбе с «хищениями капиталистической собственности». И начинали усердно раскапывать их источники.       Все деньги, поэтому, желательно было хранить на электронных счетах — так, чтобы всякий перевод или списание средств можно было проконтролировать и обложить налогом. А кредиты, нажитые преступным путём, нельзя было использовать на что-то большее, чем покупка мороженого. Любая операция с кредитами будет записана, её никогда не забудут.       Для этого всякая ценность, пригодная для использования в качестве валюты, декларируется. Так, чтобы никто ничего не покупал и не продавал, не уплатив налоги. Чтобы никто не мог оказать незаконных или нелицензированных услуг — попросту не имея возможности получать за это оплату и пользоваться плодами своих трудов. Боролись не столько со зверским преступлением — отмыванием денег, сколько с уклонением от сакральной жертвы — налогов. Чудовищное по своей циничности преступление. Богохульство против Золотого тельца.       Нет, никто не мешал хранить деньги в нереспубликанских банках, работающих по иным правилам, но воспользоваться таким счётом здесь не выйдет. Платёжная система не позволит расплатиться в магазине даже за расчёску. «Интернет вещей», повальная чипизация и автоматизированный учёт оставляли мало узких мест для контрабанды и «финансовой оптимизации».       Как лидер галактической экономики, Республика яростно боролась с оттоком капиталов. И будь она в Галактике одинока — это эпичное сражение Света и Тьмы, пардон… дельцов и налоговой полиции закончилось бы решительной победой закона. Закрыть всю эту лавочку, впрочем, мне и в существующей ситуации не представлялось трудным. Всего лишь всем нужно было договориться…       Но вот микроскопические аутсайдеры реальной экономики, напротив, с радостью принимали на своих берегах чужие деньги, приманивая их владельцев крайне привлекательным климатом без лишних налогов и отчётности, с одним лишь условием — не конкурировать с собственными компаниями таких райских мест. Офшоры — изобретение, известное ещё со времён Гомера и Геродота; те же пресловутые финикийские купцы весьма непочтительно относились к афинской таможне.       Все эти офшоры, номерные и просто забугорные счета, ушлые трасты и серые схемы помогали укрывать бизнес от налогов, отмывать преступные доходы и наоборот — выводить из-под надзора налоговиков жирные, напоённые потом и кровью потоки наличных, если вдруг возникала необходимость в увесистых чемоданах с блестящими полированными чипами. Иногда меня посещала мысль, что столь массивными их сделали, чтобы досадить контрабандистам и иным игрокам теневой экономики. Раз уж нельзя совсем отказаться от наличности.       Современные технологии теоретически позволяли полностью исключить саму возможность финансовых преступлений. Например, отменив наличность — и введя контроль за всеми операциями, что в итоге лишило бы большинство преступлений экономической целесообразности. Поскольку, нарушив закон, нельзя было бы воспользоваться плодами такого «сомнительного» труда.       Но находчивость живого разума, эксплуатирующего в том числе и электронные «мозги», многообразие различных культур, правовой вакуум Внешнего кольца и тысячи самых удивительных государств со своими причудливыми законами давали возможность вполне свободно «отстирывать» республиканские кредиты.       Хотя из всех валют именно эта была самой «маркой».       Но тут и каперство местами законно, а уж офшоры-то! В Республике, конечно, такую дикость, как, например, счета на предъявителя, ни в одном контролируемом банке не выдадут, но на Внешнем кольце такое встречалось повсеместно. А были ещё и банки Муунилинста, ловко лавировавшие между законами и ограничениями.       Половина, а то и большая часть денежного оборота Галактики проходила через различные «прачечные» и офшорные счета. И большая часть моих денег также прошествовала этими тайными путями, приобретя внешний лоск и чистоту.       Сейчас я был самым настоящим мультимиллионером. Почти миллиард лежал только на моих легальных счетах. Одно спасённое от расстрела планетарное правительство и много проданных маршрутов, по котором уже снуют грузовые звездолёты. Всего остального можно было и не делать.       Мысли о деньгах занимали меня не просто так. Всего один мелкий прокол в совершенных финансовых махинациях мог превратить все материальные плоды моих стараний в пустоту. Впрочем, другие мысли сейчас и не приходили на ум, ведь на поверхность Кореллии я спустился в скорбном одиночестве: замороженное тело Ивендо забрали при досмотре. Запротоколировав мои показания про нападение выдуманных пиратов, меня отпустили, а «Ивендо» наконец-то вернулся домой. Теперь мне стоило вести себя как законопослушному гражданину: я уже накопил первоначальный капитал, и отныне мне была выгодна ситуация, в которой его охраняет закон. Да и разнообразие не помешает — посмотрю, как долго я протяну, не нарушив ни одного закона.       Я всмотрелся в хрустящее костями прошедшее. То, что прямо передо мной.       Всё — прах.       Кости «Ивендо» смелют в муку и испекут из неё кристалл, один из тех, что нужны для работы гиперпривода. Его тело станет частью звездолёта, вращая жернова космической цивилизации.       Mortem in mobili.       Он погиб как хотел, но вот погибать… хотел ли? Если бы он хотел умереть — то давно пустил бы плазму в висок, сжигая свой истерзанный кислородным голоданием мозг. Но ведь он не поступил так — оплачивая лечение от наркозависимости из своего кармана, лишь бы его не лишили дееспособности, не отняли столь дорогой ему космос. Меняя орган за органом, цепляясь за жизнь так, как уже почти соскользнувший с крыши держится за скользкий карниз. Пусть понимая, что падение безальтернативно, но до крови разрезая пальцы об острые края, цепляясь за пикосекунды последнего мгновения.       Нет, несомненно, он рассматривал самоубийство как альтернативу отвратительному для него существованию, но точно не считал такой исход благополучным. Заменив лёгкое, само сердце, пройдя многочисленные операции… — хотел ли он умереть? Он не желал жить по правилам, навязанным столь презираемым им миром, но жить он хотел. Причём, так, как сам считал нужным, полагая отказ от неприемлемой для него жизни не актом трусости, сдачей перед самим собой, но гордым нежеланием подписывать капитуляцию на условиях своего вечного противника.       Ивендо реалистично оценивал опасность своего занятия. Не обманывался он и относительно своего всё ухудшающегося состояния: никакие препараты не были способны бесконечно поддерживать его разум в ясности. Он не желал гнить на пенсии, едва осознавая это постепенно деградирующим сознанием. Лейтенант понимал неизбежность смерти, и оттого близость её делала Ивендо бесшабашным, до неадекватности храбрым. Воистину, желаешь вновь обрести молодость — повтори все её безумства!       Выбрал ли старик способ смерти, желал ли он её? — Нет, никто не желает своей гибели. Но смерть, насколько мне известно, неизбежна и любой выбор способа жизни — и есть выбор способа смерти. Мы все — самоубийцы, ведь что бы мы ни делали, это приводит к одному печальному результату.       А может и нет?       Я не хочу быть самоубийцей. Я не вижу или пока не нашёл объективного смысла в жизни, но не считаю, что небытие лучше бытия. Потому что небытие непознаваемо в рамках моего существования. Заключённый в ловушку непознаваемого до конца мира, покидать её тоже не желаю, как абсурдно бы это ни звучало.       Пока я размышлял о смысле жизни и вообще, на проходной ещё долго выясняли, что же я везу в замороженных в карбоните пакетах — не запрещённое ли какое вещество? Хотя там была только моя собственная кровь — столь важный для меня запас. Но просветив пакеты разными лучами, меня всё же пропустили. Последний бастион на моём пути пал.       «Иммунная система» сплоховала, и мои латные ботинки оказались на ровных плитах аэровокзала. Колено еле гнулось — оно уже не просто ныло, оно нестерпимо болело.       Небо вспорол всполох небесного огня, донёсся удар грома, упали первые тяжёлые капли дождя. Прохожие прибавили шаг, скрываясь под козырьками и крышами зданий. Я же никуда не торопился. Хотя холодные капли упрямо барабанили по моей броне, омывая пластины и стекая вниз, только попадая в открытое лицо они достигли моего тела. Я, запрокинув голову, подставил лицо под ливень и всмотрелся в змеящиеся потоки небесного огня, вонзающиеся в громоотводы небоскрёбов. Таилось в этом гневе природы что-то недоброе, в отблесках молний чудились картины насилия и разрушения.       Стряхнув минутное наваждение, я, опираясь на напечатанную ещё на борту корабля трость, двинулся дальше.       Следом за мной, как привязавшаяся собачонка, плыл в воздухе, отталкиваясь от пола репульсорами, рундук. Контейнер, принадлежавший ранее Ивендо. «Мозгов» у него, кстати, и было, как у самой глупой псины — он понимал простейшие команды и мог сам размещаться в стандартных пазах, ловко огибая по пути людей и предметы мебели. Ящик этот мог даже выступить в качестве импровизированного оружия — в датападе лейтенанта я нашёл инструкцию по активации нелицензионного протокола, заставляющего этот сундук давить и расталкивать своим немалым весом всех разумных в пределах его видимости.       Кроме, разумеется, его собственного хозяина.       Под пласталевой крышкой с заплатой на оплавленном отверстии, пробитом выстрелом истребителя, умещался весь мой скарб. Самым объёмным был подогнанный под мою фигуру скафандр, даже в сложенном состоянии, со снятыми жёсткими элементами, он занимал немало места. Лежал там так и не открытый мною голокрон и все прочие безделушки, включая агатово-чёрный кайбер-кристалл с Апатроса.       Всё внутри было закреплено так, чтобы оставаться в сохранности при больших ускорениях, смертельных для человека, что съедало внутреннее пространство. Был и отдельный отсек со своим компенсатором — на тот случай, если в каюте, где хранится рундук, выйдут из строя штатные средства компенсации перегрузок. Поэтому размещение предметов в нём — непростое ремесло, которое при этом должен постичь каждый профессиональный космический скиталец.       Мне не удалось протащить бластерного оружия: его ношение в Кореллии требовало лицензии. Но и не чувствовал себя беззащитным: потрескавшаяся, с глубокими выбоинами броня всё ещё была на мне, а на предплечье был закреплён массивный эмиттер военного щита. Верная сабля на поясе, шпага Ивендо с рапирой — в рундуке.       Прихрамывая, я дошёл до парковки воздушного такси и отправился прямиком в храм Джедаев. Бегать от них можно было ещё долго, но чем раньше я рассчитаюсь по долгам, тем лучше. И чем раньше приступлю к своим поискам — тоже.       В Галактике сейчас неспокойно — странные и тревожные вести начали приходить с самых дальних и оторванных от цивилизации рубежей. Чего только стоила услышанная мной в кантине история, про то, как целую штурмовую дивизию айлонцев, нанятую для разборок на какой-то забытой всеми богами планете, смешали с грязью за две минуты. Какая-то третья сторона — словно ради развлечения. Айлонцы — несомненно дикие животные, не видящие в своей убогой жизни никакой иной цели, как сражения на грани своих возможностей. Что-то и зачем-то кому-то или себе доказывающие. Но они отлично знали слово «дисциплина» и получали немалые деньги, умирая и исправно поставляя новых рекрутов для перманентно тянущейся за пределами Республики войны, комплектуя сильнейшие наёмные бригады в Галактике. Сражаясь за тиранов и за освободителей, за завоевателей и за мирные страны — за любого, готового заплатить им звонкую монету. Вернее, увесистый кредит.       Но две минуты… Говорят, с окраин Галактики вернулись сражавшиеся за Экзара Куна и ушедшие в никуда после своего поражения кочевники-мандалорцы. Жители диких окраинных миров, а то и просто межзвёздной пустоты, ведомые новым вождём. Если это было правдой — то где-то вспыхнет новая кровопролитная война. Эти дикари жили только войной и грабежами, не имея развитой промышленности, постоянных поселений или известных баз — приходя из пустоты космоса только для того, чтобы жечь и убивать. Хотя, вероятнее всего, об их базах никому не было известно, как и об иных делах. Учитывая замкнутость их общества, неудивительно, что они не делились своими гиперпространственными маршрутами с посторонними.       Приближение к Храму джедаев, или вернее, офису, учитывая местную специфику, я ощутил в Силе до того, как об этом мне напомнил автопилот спидера.       Сосредоточение внешней воли, из-за чуждости стремлений пытавшейся размыть мои собственные установки. Были тому виной свойства Храма или моя тотальная неспособность ограничивать свои желания в Силе? — я до конца решить не мог.       О своём прибытии я заранее по «телефону» известил мастера Боду, и он предупредил лиц на проходной в джедайскую крепость, прячущуюся под цивильным фасадом.       «Телефоны» и сотовые операторы как таковые в Галактике мне ещё ни разу не встретились. Для общения использовались стандартизированные протоколы, как защищённые шифрованием, так и нет. Подобные нашей электронной почте, только куда более гибкие и включавшие в себя все известные способы передачи любых цифровых данных.       Разумеется, все они были «защищены», но ключи при этом могли находиться в чьих-то ещё руках, кроме непосредственно участвующих в переговорах. Например, у государства, контролирующего сети. Поэтому-то я и не считал такую связь безопасной.       Начиная жить как законопослушный гражданин, я даже завёл совершенно официальный привязанный к моему паспорту номер для связи. Самый надёжный способ связи, если забыть о дани, взимаемой за эту «надёжность». Для входа в этот аккаунт я должен был пройти многофакторную авторизацию, используя свой паспорт, помещённый в специальный разъём, и отправив кое-какие данные биометрии для подтверждения своей личности. Но это было не всё.       Для того чтобы официально подключиться к такой сети, требовалось сертифицированное устройство — датапад или коммуникатор, положение которого в пространстве должно было легко отслеживаться. Никакая подмена адреса или прокси не допускались — всё ради защиты «конфиденциальности» связи. Поскольку возможность такого тайного доступа делала аккаунты «уязвимыми», многими считалось, что это хорошая мера по защите от недоброжелателей. Сама же Республика при этом «чужими ушами» почему-то не считалась. И недоброжелателем тоже.       С такого аккаунта, привязав к нему лицевой счёт, совершенно ничего не опасаясь можно было совершать покупки, пользоваться государственными услугами, заключать сделки и договора. Общаться и публиковать подписанные научные работы. К нему можно было привязать и социальные сети — всю свою жизнь, вручив её республиканским юстициарам. И ключи от квартиры, где деньги лежат…       Законопослушным людям, частям системы, вероятно, было нечего опасаться, но вся Кореллия использовала альтернативные способы общения, предусматривавшие шифрование из конца в конец, пользуясь своим правом на приватность, установленным кореллианскими вольными законами. И использовала операционные системы с открытым кодом и тотальным шифрованием информации непосредственно на датачипах. Это только звучало сложно: использование такого программного обеспечения — всего лишь дело привычки.       Возможность использовать все возможности криптографии и полноценно контролировать свои данные — нисколько не меньшая составляющая свободы, чем право на ношение оружия.       Для входа в такой «чёрный» аккаунт склерозникам требовались внешние физические носители ключей, поскольку не все считали возможным запомнить надёжный, а значит, длинный пароль. Но некоторые запоминали сотню-другую знаков наизусть. В том числе и я сам. Хотя это и потребовало некоторого напряжения сил, но должно было обезопасить мои данные, контакты, запасы криптовалюты, офшорные счета и всё прочее, нажитое непосильным трудом. Внешние носители ключей доступа не столь надёжны — их могли и украсть. И даже если они сами были запаролены, то, как правило, коды доступа на них самих были куда короче. Можно было и завязать их на биометрические данные, так надёжнее.       Так же был организован и доступ к моим официальным счетам, я мог совершать денежные переводы у муунов, сохраняя своё инкогнито. Тем более, это касалось и всех моих офшоров.       Проблемой было то, что лицензионный коммуникатор, привязанный к паспорту, такой удобный, в том числе и для копов — за счёт встроенных телеметрии и бэкдоров — с трудом «подружился» с моим интерфейсом. Коммуникатор не воспринимал его как полноценный компьютер, равноценного участника цифрового диалога, а только лишь как примитивное устройство ввода-вывода. Что не позволяло без специальных хитростей отправлять через коммуникатор зашифрованные массивы данных.       Республиканское устройство считало всю мою прочую электронику неэтичной и нецивилизованной, отвергая её лицензии и сертификаты.       Программы перехвата голоса, например, могли получить образцы моей речи, вести стенограмму и анализировать её на лживость или определять психическое состояние говорившего. Меня тревожила сама мысль, что кто-то обладает таким эффективным оружием. Поэтому другие не менее сложные протоколы, которыми был оснащён мой интерфейс, могли подменять мой голос бесстрастным вокодером, неуязвимым к такому анализу. Или выравнивать темп подачи текста, лишая мою манеру печатать уникальности, удаляя мой клавиатурный почерк(1).       Это поражало — вся многотриллионная Республика жила по таким правилам, мешавшим в том числе и полноценной киборгизации. Граждан ограничивали в возможностях превращения аналоговой информации в цифровую, и тем более не давали полноценно ей пользоваться или обмениваться! В том числе и под предлогом борьбы с цифровым пиратством.       Законы математики в этом оказались сильнее законов Республики или норм этики — импланты, контактирующие с мозгом, двусторонние нейроинтерфейсы позволяли совершать действия, никак не контролируемые законом или обществом. Позволяли беспрепятственно устанавливать программы и расширения, контролируемые так же строго, как и распространение оружия или наркотиков.       И если гаджеты ещё можно было отобрать во время обыска, то регулярно вскрывать черепную коробку ради доступа к чужой информации было куда как сложнее. Ведь киборг — сам по себе «чёрный ящик», передающий и принимающий хатт знает какую цифровую информацию, практически всегда защищённую криптографией.       Лицензированные же киберимпланты имели закладки и не являлись полноценной частью или настоящей собственностью киборга. Это как завести у себя прямо в мозгах «Windows 10» со всеми включёнными по умолчанию шпионскими протоколами. Или «Андроид», ради справедливости. Разумные шли и на это, но иметь частью своего разума то, во что в любой момент могут вмешаться — очень сильно настораживает большинство людей. Вернее, уже киборгов. Хотя некоторые культуры и виды не видели в этом ничего дурного. Кроме того, это было ещё и очень дорого, а доступные за умеренные деньги импланты были уязвимы для ионных деактиваторов.       А кое-где и убийство с помощью такой невинной штуковины, безвредной для обычного человека, суд считал убийством по неосторожности, если наличие киберимплантов не было очевидными и зримым.       Поэтому, в большинстве миров по отношению к нелицензионным киборгам действовала «презумпция виновности». Как и в отношении чрезмерно защищённых гаджетов: считалось, что с помощью них можно совершать множество преступлений, в том числе и экономических, которые, не нарушая презумпцию невиновности, раскрыть логически невозможно. Нельзя никак доказать факты переговоров или сговора. Вообще никак. Зафиксировать передачу криптовалюты некоторых типов тоже ведь невозможно. А презумпция невиновности — один из краеугольных камней в основании Республики, как союза множества видов, народов и культур. Немалая часть из которых с почти религиозным рвением почитала логику и математику, законы и порядок.       При любом обвинении всегда можно было сказать, что, например, происходил обмен голографиями резвящихся фелинксов — и доказать следствию обратное было невозможно. Одних подозрений мало.       И потому было нарушено другое правило — о том, что возможность злоупотребления не повод запрещать источник возможного злоупотребления. Хотя никого из законотворцев это никогда и не сдерживало…       Государства были не готовы к тому, что могло их упразднить. Поэтому я и влюбился в подобные устройства — из-за их потенциальных возможностей. Даже мои полуразумные очки были вызовом традиционной цивилизации — не давая ей вмешиваться в свою работу. Поэтому частенько вместо вывесок и объявлений в дополненной реальности я встречал предупреждения и пожелания не использовать такое устройство. Иногда оскорбительные или весьма жёсткие. Но со временем я научил очки самостоятельно распознавать такие неприятные вывески и всю ненужную мне рекламу, и забыл про общественное осуждение.       То, что я видел и слышал, постоянно записывалось и могло затем анализироваться всеми известными науке методами. А наука придумала их за тысячи лет немало. Настолько, насколько это позволяла производительность нейроядра, которое было расширено в три раза с того момента, как мне их «подарил» Травер. Я даже сам научил очки кое-каким мелочам — это оказалось нетрудной задачей, благо захватывать лица или стенографировать речь они умели и сами.       Учить нейроматрицы, используя простейшие программы с весьма простым интерфейсом, написанные специально для идиотов, не так сложно. Нашлись языки программирования с невероятно простым вводом кода, более того, понимающие формальный язык человека. Хотя из-за своего сверхвысокого уровня они были весьма прожорливы и громоздки, а закрытый код украденного невесть когда программного продукта не вызывал доверия.       Пара человек метрах в двадцати спорила о чём-то. Стоило мне сосредоточить на них внимание, как чуткие микрофоны выделили из окружающего шума их разговор, и возникли комментарии, подсказывавшие, кто на кого давит, кто испуган и с девяностопроцентной вероятностью лжёт. Я усмехнулся. С помощью «очков» я мог узнать с достаточной вероятностью отношение ко мне посторонних лиц, смотревших на меня с расстояния до ста метров, безо всякой Силы.       При входе в храм джедаев мне пришлось выключить эти «очки». Не потому, что кто-то боялся, что его поймают на лжи — само использование Силы приучало к иным правилам общения. Нет — очки могли самостоятельно создать карту здания, или вынести за его пределы какую-нибудь секретную информацию. Из всех гаджетов я оставлял включённым только одобренный коммуникатор, и то — с парализованными модулями спутникового позиционирования и голокамерой. Которые отключились и сами — получив крепкий удар в затылок от правительственных закладок в программном обеспечении. А то и непосредственно в чипах.       Но этот факт был дополнительно проверен на проходной. Никто даже не подумал сделать вид, что доверяет мне. Какая неприятность! Избавившись от достижений кибернетики и электроники, я прошёл, наконец, в Храм-офис.       — Привет, — поприветствовал меня мастер Бода. — Что заставило тебя задержаться почти на два месяца? Какие такие неотложные дела? — бородатый старик, сложив руки на груди, укоризненно смотрел на меня.       — Резервный гипердвигатель не предполагает резких движений, — пожал я плечами. — Особенно если опасаешься выхода из строя единственного целого реактора.       — Я слышал, что ты опустился до пиратства, — сказал он осуждающе.       — Чушь! До открытой войны — да. Но пиратство?       — Твой капитан получил каперский патент. Зачем отпираться?       — Формальность. Нас пытались убить, причём после того, как мы проявили жест доброй воли. Мы не могли оставить такое без ответа.       — Ты выглядишь ещё хуже, чем тогда, когда покинул офис, — внимательно присмотрелся ко мне старик. — Что с ногой?       — Старая травма. — Я покрутил в руках увесистую трость, выполненную из хитро переплетённых титановых теплообменных трубок. Венчало её титановое оголовье с тремя гримасничающими лицами, напечатанное ещё на корабле. Эстетика и художественное начало тут были вторичны — я учился работать в трёхмерном CAD приложении.       — Но есть и свежие. И твои доспехи выглядят так, будто бы ты прошёл целую войну, — произнёс Бода. — В таком состоянии от тебя будет мало проку, тебе нужно в лазарет, пройти обследование. Как получишь заключение, обсудим наши планы. Пропуск у тебя есть, дорогу помнишь?       — Помню, — ответил я.       — Доспехи можешь и снять, — сказал джедай. — У тебя травма ноги, а ты эту тяжесть на себе таскаешь!       — Тут, думаю, это можно сделать, — решил я, понимая, что от светового меча они защищают так же хорошо, как и листы тончайшей рисовой бумаги.       — Сундук! (рус.) — приказал я, и рундучок послушно подлетел ко мне. После того, как я ввёл код на лицевой панели и приложил палец к сканеру, крышка сдвинулась в сторону.       Я незамедлительно начал снимать с себя увесистые пластины неоготического доспеха, иссечённые шрапнелью и несущие отметины слабых бластерных попаданий. Хорошо, что некогда мне не пришло в голову на этой броне сэкономить.       — Не лучше ли вообще избегать таких попаданий? — задумчиво спросил Бода, разглядывая глубокие оспины на листах прочнейшей дюрастали.       — Сможешь ли ты отразить огонь из десятка бластеров одновременно? — спросил я мастера, отвинчивая грудную пластину с разгрузочного пояса, передающего в свою очередь нагрузку на пассивный экзоскелет, в качестве которого выступали соединённые друг с другом пластины, прикрывающие ноги. Отчасти потому я и не снимал доспехов — эта часть брони дублировала измученный сустав.       — Десятка? — мастер задумался. — Зависит от дальности и меткости стрелков. Но это всё же немало, и я постараюсь не оказаться под таким обстрелом.       — Это намёк на то, что мне нужно сделать световой меч? — усмехнулся я. — Думаю, что у меня получится. Конструкция секрета не представляет.       — Тебе? Не стоит… Ты не умеешь им пользоваться. К тому же, изготовление оружия без лицензии — незаконно, — напомнил мне мастер. — И его ношение тоже требует лицензии… тебя арестуют, если найдут у тебя световой меч. Даже тут, в Кореллии.       Вслед за восьмикилограммовой плитой я скинул и остальные элементы жучиного панциря — сразу почувствовав себя словно бы в области пониженной гравитации.       — К голокрону ты так и не притронулся? — спросил Бода.       — Не успел.       — Странно. Ты очень деятелен и охоч до знаний. Но тут пасуешь. Почему?       — Были дела и поважнее — я мог погибнуть. Я всё-таки навигатор, и моя работа требует немалых интеллектуальных усилий.       — Отговорки… Иди уже к целителям, — напомнил он мне. Причём он не сказал «к врачам», использовав куда более архаичное слово.       В лазарете меня встретила симпатичная девушка. Мягко говоря, симпатичная. Скорее идеальная. Её формы приковывали взгляд, едва уступая в геометрическом совершенстве внутренним поверхностям термоядерных стеллараторов. Продукт генетической технологии в неизвестно каком поколении. Но такое можно сказать про любого кореллианца или кореллианку. Я едва перевёл взгляд с округлых форм на её лицо.       — Олег? Мне сказали, что вы прибудете, — почему-то холодно сказала она. — Проходите.       Я, прихрамывая, дошёл до указанной кушетки.       — Раздевайтесь.       — Полностью? Или как? — попытался улыбнуться я девушке, но она меня явно не поняла.       — Полностью — вас будут сканировать, — так же неприязненно ответили мне. Я слегка расстроился. В Силе она ощущалась как нечто достаточно заметное, строго очерченное и явно имеющее крепкий внутренний стержень. Мне потребовалось немало времени и немало встреч, чтобы научиться интерпретировать те ощущения, что сопровождали попытки всмотреться в людей через Силу. То была или уверенность в чём-то, или даже вера, что довольно-таки близко. Угловатая, строгая, как кристалл. Печально-то всё как… Самые твёрдые убеждения всегда свидетельствуют об окаменелости разума.       Минут пять какие-то манипуляторы, напичканные датчиками, медленно огибали моё тело, после чего меня попросили одеться.       — Такое ощущение, что вас много били, бросали о стены, протыкали и рубили, а вы, не обращаясь за квалифицированной помощью, ограничивались самолечением. Что неудивительно при вашей-то «деятельности», — язвительно сказала девушка, внимательно изучая результаты сканирования и знакомясь с соображениями медицинского ИскИна. — У вас несколько сросшихся без медицинского вмешательства переломов. Вероятно, пулевое ранение ягодицы. Порезы я даже перечислять не буду. Грудь чем насквозь была пробита?       — Рапирой, год тому назад, — ответил я.       — Ясно. А выглядит, как будто прошита отбойным молотком. Вам часть лёгкого удалили. Небольшую, но часть. Не беспокоит?       — Болело пару раз. После сильных нагрузок.       — Ребро неудачно срослось. И нервы были повреждены. Колено?       — Последние три дня болело, как проклятое, — доложил я.       — Если бы вы потерпели ещё неделю-другую, пришлось бы менять мениск, — девушка поджала губы, затем протараторила: — Можно долго проводить кольто-терапию или заниматься симптоматическим лечением, но в вашем случае толку мало — слишком серьёзные повреждения. Даже если они и зарастут сами, это лишит вас подвижности. И старый вывих вместе с двумя подвывихами тоже в плохом состоянии. Вам повезло, что попали сюда. Сейчас я постараюсь вам помочь.       — И каким же способом? — спросил я.       — Исцелением Силы. Лежите смирно и постарайтесь очистить своё сознание, — велела она мне.       Я расслабился, закрыв глаза. Но сознание не очищал — лишнего мусора у меня в нём мало. Всё что есть — моё. Как и тараканы, что роются в этих отбросах.       Почувствовал прикосновение пальцев к больному колену. Ощутил тепло, касание чужой Силы, странной, не злой и не враждебной, но чем-то для меня отталкивающей. Постарался осознать чужие намерения, но не понял самих устремлений — настолько они были чуждыми. Тем более, я не понял механизма воздействия.       — Я, кажется, советовала очистить сознание? Сила — не игрушка, надо уметь себя контролировать, — строго укорила меня девушка.       — Извините, это довольно непривычно для меня, — попытался я отбрехаться.       — Вас никто не учил сдерживать любопытство? — спросила она меня. С таким видом, словно бы испытывала праведный гнев. Хотя… гнев — громко сказано, но, кажется, согласно её мнению я делал что-то не так. Что всем этим джедаям от меня надо?       — Я погружусь в состояние умиротворения, если мне хотя бы в общих чертах скажут, что вы делаете, — сказал я. — Не люблю, когда кто-то вмешивается в моё сознание или организм. Учитывая, что полностью разделять их ошибочно.       — Восстанавливаю естественный ход событий, нарушенный насилием или болезнью, — ответила джедайка. — Если мастер Бода захочет вам объяснить подробнее — он это сделает. Я целитель вашего тела, а не души.       — Естественный? — переспросил я, пропуская глупую дихотомию и понимая, почему я ощутил нечто для меня неприятное. — Как «благо»?       — Разумеется, — устало сказала девушка, — восстанавливая тем самым естественное течение Живой Силы, или наоборот, направляя её потоки, гармонизируя тем самым состояние организма.       — Ясненько, — сказал я. — Сейчас я постараюсь войти в дыхательную медитацию. Это поможет?       — Должно.       Естественное… Естественна та же эволюция, что довольствуется простой жизнеспособностью, не стремясь довести свои творения до совершенства. Не имея плана и не обладая способностью к прогнозу, она громоздит наслоения далеко не самых удачных решений на прошлые — ещё более неудачные. К тому же только из наличного строительного материала, преступно ограниченных вариантов. Чего только стоят наши глаза, кишечник и несчастный позвоночник.       И всё это логично, поскольку важнейшая задача любого организма — вовремя умереть, освободив место для организма последующего. Любой результат работы эволюции — промежуточный, этапный вариант, а потому не может быть совершенен. Наш мозг — тоже «этапный вариант». Со своими несовершенствами и ограничениями. Естественными…       Поэтому стремление к естественному ходу событий для меня столь отталкивающе. Несовершенное по определению, полное заблуждений стремление в болото довольства наличным, дорога в зыбкую трясину самоуспокоения. И даже вера, столь омерзительная для меня, почему-то считается естественной для человека.       Несомненно, полезное свойство для выживания вида — готовность быть запрограммированным. Но как только человек начинает думать, верить он уже не может.       Отбросив все эти гнетущие думы, я сосредоточился на ощущении дыхания, чувстве воздуха, сопровождающего каждый вдох и выдох, постепенно погружаясь в неглубокую медитацию. Отрешаясь от мыслей и мимолётных стремлений, ограждая разум от случайных мыслей. Меня занимало лишь ощущение воздуха, омывающего мои ноздри, а спустя некоторое время, и оно ослабло, улетучившись вместе с весом и границами тела.       — Вот и всё, — сказала девушка, поглаживая мою ладонь, ту, в которой я недавно сломал пару косточек. Вероятно, дважды.       Я медленно размял затёкшие руки и невольно залюбовался подтянутыми ягодицами, скрытыми за джедайской униформой. Жаль, что я ей абсолютно не интересен.       — Не занимайтесь пока физическими упражнениями, избегайте нагрузок на сустав и желательно — правильно питайтесь. Подойдёте через три дня — процедуру нужно будет повторить. Возможно, даже два раза, но основные ранения я исцелила, — проинструктировала она меня.       — В чём дело-то? — спросил я. — Ты понимаешь, что я имею в виду.       — То, что я тебе помогаю, не значит, что ты мне симпатичен. И дело не в том, что ты не способен контролировать себя и бесцеремонно транслируешь свои желания в Силе. Я не осуждаю тебя за это — мои представления о приличном субъективны. Но каким бы ты симпатичным парнем ни был, мне не интересны убийцы. Ясно? — жёстко сказала она, гневно сверкнув глазищами.       — Ясно, — вздохнул я, поднимаясь с кушетки.       Одной Силе тут не доверяли. Мне выдали набор препаратов, разработанный ИскИном в индивидуальном порядке. Подробная инструкция о порядке и способе их приёма была сброшена на мой коммуникатор. Препараты не имели коммерческих наименований — комплекс действующих веществ был смешан прямо на моих глазах, поскольку лекарства были персонализированными.       В теле царила неожиданная лёгкость, с удивлением я заметил, что постоянно преследовавший меня дискомфорт куда-то ушёл. Словно тяжкие вериги, к которым привыкло тело, неожиданно спали. Затаившаяся боль покинула меня, и я понял, сколько повреждений накопил за год, работая на износ. И умственно, и телесно.       Бода, после того как я подкрепился, направил меня пройти какое-то грандиозное тестирование, которое проводила пара отвлечённых от своих дел джедаев. Человек в уже привычной зелёной униформе и гибкий мохнатый селонианин, из одежды на котором были только короткие свободные шорты и световой меч.       Сначала меня заставляли угадывать карточки, но быстро бросили это дело — глупо даже пытаться обмануть пусть и начинающего, но карточного шулера, владеющего Силой. Затем долго и старательно оценивали мою способность к краткосрочному предвиденью с помощью ряда простеньких игр, в которых надо было нажимать «стрелочки». Предварительно, разумеется, оценив мою физиологическую реакцию.       У меня, как и у всех джедаев, время реакции не просто мало, оно отрицательное — что отличает нас от всех остальных разумных в Галактике. За год я перестал отделять действующий момент времени от ближайшего будущего. Желание открыть дверь возникшее ещё до того, как в неё постучались — обыденное дело для джедая. Но я, дабы не выделяться, с этими позывами постоянно боролся.       Под конец меня оставили одного в пустой комнате и попросили описать всё, что находится в соседней. Дали датапад со стилусом, и я начал чертить — отображая воспринимаемое за стеной, с точностью до сантиметра указывая положение разнообразных предметов.       Моё внимание привлекли: световой меч на подставке, переплетение чудных металлических змей, чью геометрию я строго описал эскизом на листе фримси, указав все необходимые размеры; ряды голокронов и пропитанные Силой предметы лишь оттеняли собой множество не менее важных мелочей: небрежно брошенный на пол кредитный чип, медный кубик, зачем-то подвешенный под потолком. Бластер, деактивированный, что было мне ясно. Карта доступа, что могла отпереть ту комнату изнутри. Чьи-то останки?! Джедаи могут удивить…       Осознавались и забитые электроникой лабораторные установки с парочкой крошечных ускорителей.       Не прошло и пары часов, как ко мне вошла пара джедаев.       — И что тебе удалось рассмотреть? — спросил первый. Человек.       Я продемонстрировал свои наброски и записи.       — Пойдём, посмотрим, что же там в действительности, — забавно пошевелил усами селонианин.       Передо мной распахнулась дверь, и я едва подавил смешок. Из бластера действительно никого нельзя было застрелить — то была невинная детская игрушка. Световой меч оказался дюрасталевой трубкой, в которой болтался напоённый Силой кристалл. Часть голокронов оказалась ненастоящими. Странное соединение металлических конструкций оказалось единым массивом…       — Впечатляющий результат, — похвалил меня селонианин. — но ты должен критически оценивать свои возможности. Так что… смотри же на комнату такую, какова она есть. — Наука смотреть — великая вещь, — кивнул я.       Я вгляделся в металлическую конструкцию, находившуюся на том месте, где нашёл её в Силе. На вид монолитный массив, сверкающий сотней граней, хотя и близкий к кубу по форме.       — Одной чувствительности к Силе мало, — сказал человек. — Что бы Она нам ни показала, увидим мы только то, что привыкли или желаем видеть. Как бы джедай ни был зримо могущественен, внутренне он слаб, до тех пор, пока находится в плену своих мелочных представлений о мире. Даже познавая Силу, но не познав самого себя, мир и своё в нём место, останешься слепым.       — Но этот «куб»? — спросил я. — Он не ощущается гомогенным. Материал в нём… разный. Напоминает разноцветные слои отравы в коктейле за миг до того, как его взболтают.       — Он цельный. Целиком стальной, хотя и изготовлен из многих элементов. Только марки стали разные. Но они подогнаны Силой и соединены на молекулярном уровне, теперь он един.       Я коварно улыбнулся.       — Но это для кого как, — покачал в ответ головой джедай. — Большинство воспринимает в первую очередь эмерджентные свойства объектов, опуская то, что они состоят из отдельных частей, и их природа определяется их взаимодействием.       — Довольно легко заметить, что материал в различных точках отличается, у него другие механические и теплофизические свойства. Это же очевидно, — заметил я. — И да, не спорю, свойства системы можно свести к сумме свойств её компонентов. Но, если это зависит от восприятия, истиной это уже являться не может.       — И тем не менее, опыт подсказывает нам, что дробить всё на части — неплохой способ разобраться в том, как оно функционирует, — заметил джедай-кореллианец.       — То, что ты отличаешь такое с помощью Силы, занимательно, — удивился селонианин, также изучавший мои наброски. — Некоторые ощущают разнородность, но не только заметить указать с точностью до миллиметра размеры, углы и кривизну поверхностей… Да даже просто общую внутреннюю геометрию. Как тебе это удалось? С такой точностью воспринимать пространственное положение предметов?       — Там всего три измерения. Элементарная задача по ориентированию в пространстве, — всплеснул я руками.       Не столь важно даже, что из себя представляет предмет, определить его местоположение для меня легче лёгкого. И как показала практика, сделать это действительно проще, чем выяснить настоящее его назначение. Возможно.       — Всего три? Неужели ты думаешь, что способен воспринимать более чем три? — насмешливо спросил меня джедай-человек.       — До пяти… Пусть и с трудом. Но, к сожалению, я не могу воспринимать шестимерную реальность — это бы серьёзно облегчило мою задачу, — опечаленно сказал я.       — Чушь! — высоким голосом сказал селонианин. — Твой мозг не приспособлен для этого.       — Я навигатор, должно быть, для меня ориентироваться в гиперпространстве — обыденное занятие, — сказал я, извлекая из внутреннего кармана символ своего статуса.       — Значок не способен изменить твоё пространственное воображение, — осадил меня джедай-человек. — Ты можешь записать или представить строчки формул, рассматривать сечения, разворачивая пространство до трёхмерного или же и вовсе до простой плоскости. Но не стоит это называть полноценным восприятием!       — Но я способен представить в голове все пять измерений! — воскликнул я. Сам, наконец, осознав, насколько дико это звучит.       — Развернув проекции, ступенчато. Но не как единую картину, — продолжил он оспаривать мои возможности.       — Пожалуй, ты прав, — «согласился» я, в действительности не желая и дальше убеждать их в своей ненормальности. Но если прав он, то нечто необыкновенное произошло со мной за этот год — раз теперь я был способен воспринять четырёхмерную картину так же просто и естественно, как некогда трёхмерную.       Если я не «могу» это, то пусть так и думают. Судя по всему, пару новых координат я обменял на весьма популярные у людей оси — этическую и ту, вдоль которой измеряют здравомыслие.       — А что с этим, гм… бластером? — спросил я, всматриваясь в ярко-оранжевую игрушку.       — Ты решил, что он настоящий, но деактивированный? Ничего необычного. В мирах, где оружие под запретом, такие игрушки не редкость. Но никому и в голову не придёт покупать своему ребёнку нечто напоминающее настоящее оружие ни здесь в Кореллии, ни тем более на дальнем фронтире. Это опасно. И глупо.       — А почему ты решил, что я ошибался? — вздохнул я.       — Потому что в комнате лежит игрушка, — возвёл очи горе джедай.       — Постой, — поднял я открытую ладонь. — Я заметил в Силе деактивированный бластер. Возможно, я ошибался, возможно — нет. Сейчас я вижу, что здесь лежит игрушка. Но почему я должен сделать вывод, что она лежала там всегда?       — Это не очевидно?       — Нет, — не согласился я. — Сейчас передо мной одно. Но тогда я видел, что это, возможно, бластер. Поэтому это и был, возможно, бластер. Не так ли?       — Но ведь теперь-то ты видишь, что здесь. И совершенно ясно, что тут всегда был этот муляж, — терпеливо ответил джедай.       — Теперь да…. Но ясно ли? Я вижу его… сейчас. Не более того. И никак не могу проверить, был ли он здесь раньше, — с усмешкой указал я на очевидный факт.       — То, что ты видишь сейчас, недостаточно? — повторился джедай.       — Нет, само собой. Я же вижу его сейчас, в миг «настоящего», и не могу попасть в прошлое. Всё сводится только к «здесь» и «сейчас». Но то, что сейчас я вижу, не означает, что это было здесь хотя бы пять минут назад. Или вообще было.       — Любопытная логика. Если ты что-то не наблюдаешь прямо сейчас, то его, возможно, нет? — поразился мой собеседник.       — Именно так, — ещё раз поразился я недогадливости джедая.       — Возможно, нет самого Корусанта, для примера? Если мы не наблюдаем его с орбиты? — вклинился селонианин.       — Несомненно. Возможно, его нет. Не касаясь природы «реальности» как таковой и не ведя философских споров, но это так даже в рамках приемлемой для всех нас научной картины мира…       Не знали? Гиперпространство и корабли или голонет, проходящие через него, несомненно, связывают весь мир воедино, но мир за пределами установившихся гиперпространственных координат никак не связан с нашим. Нет взаимодействия, а потому не может быть причинно-следственных связей.       — Но гиперпространство отображает реальные объекты, — вполне резонно заметил мохнатый джедай.       — Отображает. Но нет ни единого доказательства происходящего взаимодействия. Всё, что мы наблюдаем — происходит в нашей проекции, даже если не отбрасывать гиперприёмники и иные, явно искусственные объекты. При этом, независимо от их наличия или отсутствия, необходимо исходить из специальной и общей теории относительности. Её-то ещё никто не опроверг. Поэтому любой сигнал, даже если он распространяется в гиперпространстве, не может обгонять свет в нём же.       Вспомните и про конус причинности(2) — гиперповерхность в пространстве-времени, ограничивающую области будущего и прошлого. Разделяющего его на три части: То пространство-время, на которое повлияют наши собственные или наблюдаемые поступки, то пространство-время, события в котором могут сейчас влиять на нас, и та загадочная область, на которую мы никогда не повлияем, да и она на нас тоже не сможет. Которая за пределами конуса.       Мы находимся в одном пространстве с Корусантом, но по оси времени ближайшее событие, которое случилось в столице и хоть как-то могло повлиять на нас, произошло семь тысяч лет назад. А событие, произошедшее здесь, повлияет на происходящее в Корусанте — также через эти тысячи лет. Не ранее.       — В целом ты прав, если судить только по формулам, но мы же путешествуем? — хмыкнул джедай-человек.       — И что бы ни произошло, я узнаю об этом через секунду, через экстранет, — сказал селонианин.       — Но где это произошло? — полюбопытствовал я.       — На Корусанте.       — На каком именно? — продолжил я с невинным видом.       — Который в расположен по координатам Ноль-ноль-ноль. Планета такая.       — И как мне об этом узнать? — оскалился я. — В рамках «реальности»? Либо регулярно происходит мгновенная и величественная редукция семи тысячелетней квантовой неопределённости… либо мы квантово спутаны со столицей. Хотя о чём это я? Это ведь тоже не даст передавать информацию быстрее скорости света в вакууме. К тому же уж очень это непрочное состояние, хотя и возможное, благодаря принципу нелокальности. В любом случае, с учётом Силы расстояние не является проблемой для нахождения в рамках одной большой квантовой системы. В одной такой огромной суперпозиции.       — Ладно, пусть так. И что?       — Беда в том, что если принцип нелокальности верен — а он верен, то любой физический эксперимент не более чем профанация. А самое любопытное — путешественники через гиперпространство постоянно нарушают причинно-следственные связи, поскольку с позиции мира, его лишённого — совершают сверхсветовую передачу информации. В итоге информация может быть получена раньше, чем отправлена(3). Приёмом такой информации и я, и вы — джедаи, заняты ежедневно и ежесекундно, — я громко расхохотался, затем продолжил речь:       — А согласно отрицанию локального реализма(4) до измерения свойств любой квантовой системы — а все системы квантовые, нельзя точно говорить ни о каких «объективно существующих» значениях их параметров или характеристиках.       Так что, Корусанта, возможно и нет. Он не одна из планет Кореллианской системы и прямо сейчас, пусть и с секундной задержкой, не колышет нас радиоприливом. А вот то, что Корусант «есть» — я, возможно, и узнаю, но не ранее, чем через семь тысяч лет.       — Любопытные умозаключения, — сказал селонианин, — Думаю, есть у нас пара джедаев, которые бы с тобой это обсудили. Но они все в командировке, так что, увы, я не буду вступать с тобой в спор по этому поводу.       — В нелокальных взаимодействиях нет ничего дурного, — словно бы извиняясь, сказал я. — В случае истинно случайных явлений. Ведь совершенно случайные события не переносят информации, и принцип причинности(5) потому не нарушается. Но сложившаяся ситуация ставит под сомнение такие вещи, как здравый смысл, или эту никому не нужную метрику четырёхмерного пространства-времени — сказал я. — Скажите, как вы с этим живете?       Джедаи недоуменно переглянулись.       — Почему «мы»? Ты тоже.       — Там, где я родился, не имеют представления о гиперпрыжках. По факту, любые события, происходящие из-за таких путешествий, беспричинны. В физическом понимании слова, в смысле отсутствия взаимодействия с причиной — корабль или гиперсигнал попросту вываливаются из гипера. Никакой связности, последовательности… Хатт знает, что там может явиться с внешней стороны конуса причинности, — заявил я.       А ведь явиться так может многое. Например, звездолет, вернувшийся из сверхсветового путешествия раньше, чем его отправили в полёт. В самом невероятном случае одномоментно будут сосуществовать два идентичных до винтика корабля. С одинаковыми экипажами. А учитывая, что ничто, кроме не применимой к безответственным людям пресловутой Новиковской самосогласованности, не обязывает посылать космический корабль в уже увенчавшееся успехом путешествие, цепь причин и следствий распадётся, разрушая привычную нам реальность.       Однако временной контур в гиперприводе мешал путешествовать во времени. Пусть и не всем — я уже встретил навигатора, обокравшего старика-время.       Гипердвигатель будто бы и не был «настоящим» сверхсветовым двигателем, не ускоряясь до сверхсвета в четырёхмерном пространстве-времени, не затрачивая бесконечную энергию; он ловко проскальзывал в иные измерения. Однако в нашем привычном пространстве Минковского разорванная, дискретная траектория ситуации не меняла: звездолёты всё ещё вырывались за световой конус, теряя тем самым связь с прошлым, событиями и информацией, переставали быть причинно-связанными в новой системе отсчёта.       Поэтому, чтобы столь цинично, бесцеремонно не нарушать причинность, после череды обычных, не релятивистских полётов в одном месте, чтобы вернуться в прошлые координаты — точку отправления, одновременно со сверхсветовым (с точки зрения пространства Минковского) перелётом звездолёт совершал путешествие и во времени. В противном случае прорыв через стенки светового конуса с точным позиционированием в пространстве-времени совершить было невозможно.       Принцип причинности всё равно нарушался, пусть и не столь наглядным способом, впрочем, вполне вписывающимся в бытовое восприятие действительности человеком. Для выходящего из гиперпрыжка корабля беспричинно возникала целая новая вселенная, для наблюдателей в этом новом световом конусе — беспричинно, из ниоткуда выныривал корабль. Всего-то делов!       Однако причина в головах людей вполне себе была — хотя она и нарушала физику, была внефизической, то есть магической, опираясь на синхронию, смысловое упорядочении истинных случайностей. Такой же, как причина срабатывания симпатической магии, магии подобия; вот только в силу дурного знания физики, не казавшаяся такой же нелепой.       Впрочем, примерно так же работало и моё предвидение. Вероятно.       — Ты и сам говорил про нелокальность, — сказал селонианин, вырвав меня из собравшейся в единое целое цепочки выводов.       — Говорил. Но сверхсветовой перенос информации невозможен — как раз из-за принципа причинности. Такие события беспричинные и совершенно случайные, — устало ответил я.       — Не бывает беспричинных событий, — ответил мне джедай.       — На всё воля Силы? — безнадежно вдохнул я.       — В действительности, именно так.       — Кажется, мы зашли в тупик, — решил я.       — Не мы, не мы… только ты. Бросай эту демагогию, займись делом.       — Ну ладно. Счастливо, — сказал я уходящим с результатами моего тестирования джедаями. Даже не подозревающим, в каком же лютом пиздеце они живут. Вот так и путешествуй меж звёздами, не задумываясь, что каждый раз выпадаешь в новой, по сути, реальности. И никогда ни в какое «назад» не возвращаешься. И что их связывает? Сила?       Я достал коммуникатор с парой пропущенных вызовов от Боды — он уже заждался меня. Дойдя до турболифта, я донёсся до нужного уровня, и, стараясь беречь ногу, добрался до оговорённой точки встречи.       — Я уже знаю, почему ты так долго, — повстречал он меня. — Кому-то мозги полоскал?       — Есть тут те, кого волнует совершенная несуразность этого мира? — сказал я, уставший от всеобщего спокойствия.       — Таких нет. Всё идёт путём, жизнь хороша… Вот твоё расписание, если ты не против, — он сбросил файл мне, и я ознакомился с графиком.       — Трёхдневная рабочая неделя, остальное время свободно? — я вопросительно вздёрнул бровь.       — Свободно. Ещё талоны на посещение столовой, спортзала, бассейна и прочие радости жизни. Считай, что неограниченные. Так что почувствуй себя живым, в конце концов, это же не корыто с чахлым гиперпривоводом, а поверхность Кореллии, — улыбнулся в бороду старик. — Отдохни, наберись сил. Для работы, конечно.       — Сегодня есть время для работы?       — Да, пара часов у тебя есть, если считаешь, что не слишком утомился.       — Я в настроении совершать церебральный половой акт беспрерывно. Как только поем, — поднял я палец.       Мастер Бода посмотрел на часы.       — Хорошо, я извещу пару инструктируемых. Помещения для ваших занятий уже подготовили, — он указал на небольшое кресло с ограждением, казалось бы защищавшим сидящего в нём от столкновения. — Прихвати гравиплатформу. Береги ноги.       — Предлагаешь перемещаться как инвалиду? — ко мне пришло понимание, что это репульсорная «инвалидная коляска».       — Как тому, кто может им стать. Не надо этой бравады. Береги здоровье! И как мне сказали в лазарете, ты уже не должен так хромать — так что обратись туда пораньше. Что-то не так.       Я сел в кресло, активировал пульт, потянул боковую ручку управления — кресло упруго оторвалось от пола и как влитое, даже не покачиваясь, поплыло в ту сторону, в которую я склонил ручку. Фантазия уже дорисовала способы модернизации — реактивную тягу, пару заточенных серпов по бокам, так, на всякий случай.       — Ограничение скорости — десять километров в час. И сбить ты им никого не сможешь даже при желании, — опечалил меня Бода. — Пользуйся на здоровье.       Я слетал перекусить, жалея о том, что на этом драндулете нельзя разогнаться быстрее. Забавная хреновина. Вслед за мной, распугивая прохожих джедаев, кирпичом летел мой исцарапанный рундук. Офицерская модель, служащая ещё с прошедшей войны, натужно гудела репульсорами, привлекая тщательно скрываемое, но всё же проступающее на лицах прохожих брезгливое внимание.       Довольный и сытый, я остановился перед нужным шлюзом, пропустив вперёд сначала рундук. Помахал рукой паре ожидавших меня джедаев.       — Олег, — представился я. Хотя в этом и не было особой нужды.       — Падаван Бранко, — поприветствовал меня долговязый голубоглазый блондин.       — Мастер Тари Онори, — строго посмотрела на меня женщина давно знакомой мне наружности.       — Навигатор Олег, — придал я себе веса и осмотрел помещение. — Смотрю, у нас уже всё есть.       В комнате был стол с удобным интерфейсом и широким экраном, подключённый к сети. Вдоль стен были уложены несколько древних, списанных дроидов, были и различные устройства видеонаблюдения. Джедаи запаслись тренировочными снарядами.       — Мы знакомы? — спросила меня женщина, мигом интерпретировав мою реакцию.       — Заочно, полагаю, — сказал я. — Ведь именно вы прилепили трекер на «Счастливую шлюху» год назад.       — Если не секрет, то как его нашли? Профессиональный интерес, — сказала мастер-джедай.       — Сила, разумеется, помогла, — не стал я отпираться. — Но вы попали на видеозапись. Даже было предупреждение, но никто не обратил внимания, а капитан, не обращающий внимания на предупреждения такого рода — это нонсенс. Словно бы все на миг отвернулись и заткнули уши. Некая разновидность обмана разума?       — Вы же сами всё понимаете, — сказала она, а я запомнил. — Но как вы его сняли?       — Ручками. И плазменным резаком. В гиперпространстве. Пришлось выбираться на поверхность корабля, — пожал я плечами. Бранко вытаращил на меня глаза.       — На поверхность корабля?! Во время прыжка?       — А что удивительного? — фыркнул я. — Это не опаснее, чем ползти в окопе под огнём из повторителя. Много свиста и ярких вспышек, но всё строго над головой, чудесный фейерверк, совершенно безопасный для здоровья… Но, как я понял, джедаи не могут изменять записи голокамер.       — Нет, не можем. Может статься, кто-то такое и умел, но сейчас никто из нас на это не способен. Так что ты обязан объяснить, как у тебя такое получается, — сказала Тари.       — С камер, думаю, начать будет проще, — джедаи кивнули мне. — Но с чего именно начинать? Я никого не учил использовать Силу. Не имею представления, как передать столь глубоко воспринимаемые вещи.       — И вас тоже? — строго спросила меня Тари. — Никто не учил?       — И меня никто не учил. Вероятно, кто-то и хлопал одной ладонью — но к тишине я прислушивался сам.       — Просто расскажите, как, по-вашему, это происходит, — сказала женщина. Бранко достал коммуникатор, приготовившись записывать. Заодно включили камеру, мне было безразлично: не повторять же одно и то же десятки раз.       Силой деактивировал рундук, и тот с грохотом рухнул на пол, хотя должен был плавно опуститься — конденсаторы почти умерли. Вытянув ноги, я положил их на рундук и начал речь.       — Самое главное в том, что процесс работы любой полупроводниковой техники — квантовый. Оптотронные чипы, дроидные «мозги»… неважно — всё это квантовые объекты. Это не вера и не убеждение — это научное знание, в него, повторюсь, не обязательно верить, но им можно пользоваться. Почему столь важно ни во что не верить — к этому я вернусь позже.       Следует начать тренировку с малого — одного объекта. Легко изменяющего своё состояние, как это принято говорить. Можно найти такие устройства в любой лаборатории у физиков. Можно взять тепловизор с одним рабочим болометром, или запрограммировать её так, чтобы он реагировал на сигнал одного-единственного фоторецептора. Он сам сложная квантовая система, но на неё можно воздействовать по принципу подобия — на всю разом. Одним способом.       Предвосхищая вопрос, эту идею можно было бы продолжить на всё что угодно, но квантовые неопределённости в цифровой технике куда проще для восприятия и куда более «гибкие». Мне трудно это выразить, но мои возможности ограничены. Либо объёмом, либо в отношении живого вещества тем, что оно, как правило, осознаёт себя как самостоятельное, что вырывает его из суперпозиции и выводит за пределы моей воли.       Чужая уверенность всегда мешает мне, она разрушает первобытно-невинную картину мира, ещё не изнасилованную редукцией, полную разнообразия.       Когда я говорю о камере, каком-то датчике в ней, я автоматически подразумеваю наблюдателя. Нельзя говорить о чём-либо и исключать говорящего. Немыслимо смотреть и забывать о смотрящем — он такая же часть наблюдаемого, как и само наблюдаемое.       Согласно кое-каким представлениям, являющимися научным знанием, предмет до измерения находится во всех возможных своих состояниях, прибор, с помощью которого определяют его некое «конкретное» состояние, — тоже. Его для удобства иногда называют классическим прибором, но в действительности он состоит из большого числа квантовых систем, образующих квантовую же систему.       И человек, если его рассматривать со стороны — тоже квантовая система. А все это вместе: квантовый объект(6) или какой-то предмет, прибор и человек — одна большая квантовая система, ведущая себя по законам квантовой механики. Находящаяся во всех своих возможных состояниях одновременно. Или не находящаяся — если исключить скрытые параметры. И какие бы в ней взаимодействия, наблюдения, «измерения» ни происходили — все возможные состояния, суперпозиция, никуда не исчезают.       Но наблюдатель, разумное существо, не может почему-то воспринимать их одновременно, а ведь в то же время суперпозиция что до измерения, что после никуда не девается, измерение ведь можно и стереть. Для всей системы, включающей и наблюдателя тоже. Стоит только взглянуть со стороны(7). И вот, не желая всмотреться в свои собственные свойства, наблюдатель, стремясь сохранить привычную картину мира… или так называемый здравый рассудок, приносит извне «редукцию», так удачно объясняющую всё происходящее при измерении.       Раз! И все прочие состояния исчезли… что нельзя доказать, хотя и опровергнуть тоже. Поскольку мы с вами наблюдаем только один из вариантов разрешения неопределённости. Хотя суперпозиция квантовых объектов порождает суперпозицию различных наблюдателей, наблюдающих различные варианты этих объектов. Редукция не нужна!       Нет потому никаких причин, чтобы некий наблюдатель, которого, в свою очередь, наблюдаю я сам, не увидел на экране своего головизора то, что нужно мне. Нужную мне альтернативу. И происходить это будет за счёт того, что беспричинное событие, происходящее внутри голокамеры, будет происходить именно так, как того желаю я. Поскольку в суперпозиции находятся далеко не только самые малые частицы.       Но для этого нужно знать, что я способен так или иначе воздействовать на беспричинные события. В чём я убедился экспериментально. Кроме того, любое предсказание — именно оно и есть, поэтому прийти к этому было нетрудно.       — С чего ты решил, что события беспричинны? — оборвал меня Бранко.       — С того, что мне неизвестны доказательства наличия некой причины. До тех же пор, пока у меня их нет — я исхожу из того, что причины, возможно, нет. Или она есть, но только возможно — что едино. Естественно-научная же интерпретация подобных логических конструкций — слово «нет».       — Разумный — не какой-то там квантовый объект! А вполне классический и реальный, — сказала Тари Онори. — Он однозначно есть.       — Простите, но ваши представления о квантовой физике находятся на школьном уровне, — сказал я. — Все «классические» объекты — это приближение, упрощение квантовых. Когда оно позволяет получить практический результат, мы говорим, что объект «классический». Квантовым он от того быть не перестаёт. И, соответственно, «однозначно» его вообще нет.       — Но человек-то находится всегда в одном конкретном состоянии, — заметил Бранко. — Во всяком случае, его сознание.       — А! Да, наблюдатель видит только одну из компонент суперпозиции. Это самая чудесная из сегодняшних мыслей. Посмотрите на человека со стороны: он состоит из кучи атомов, каждый из которых совершенно неопределённый квантовый объект. Но эта протухшая метафора о противопоставлении частицы и волны заставляет нас склоняться к одному из ограниченных представлений о действительности.       И все вместе они также описываются волновой функцией. Несомненно, длина волны вероятности такой системы очень мала, вот и кажется, что всё с другими людьми в порядке. Но границ-то по-настоящему нет — иных как в нашей голове. Во всяком случае, нельзя доказать их наличие.       И, что немаловажно, физика не выделяет сознание человека как что-то примечательное, удивительным образом воздействующее на реальность. Занятный электрохимический процесс, но не более того. Так что и сам человек не может находиться только в одном состоянии — он находится в суперпозиции. Так же, как и какой-нибудь отдельный электрон. Хотя и не может сам этого понять… или принять.       — Бранко, ты понимаешь, о чём он говорит? — спросила падавана Тари, уже обхватившая голову руками.       — Конечно, Олег рассказывает о многомировой интерпретации квантовой физики. Только эту теорию никак нельзя доказать, — ответил он ей.       — Впрочем, как и любую другую, — добавил я. — Я, кажется, недавно говорил, что нам пригодится отсутствие веры? Верно?       — Стоп, стоп. При чём тут вера? — выставила вперед руки Тари.       — Вы же хотели узнать, как это «по моему мнению происходит»? Так что слушайте. Сами напросились. Пока стоит запомнить, что в квантовой физике сознание такой же необходимый элемент материализма, как и в идеализме. А теперь на миг забудем о физике как науке. О науке вообще. Забыли?       — Забыли, — улыбнулся Бранко.       — Назовём смотрящего на экран головизора «охранником», — начал я вводить переменные.       — А что, если его нет? Никто не смотрит на экран? — спросила меня Тари.       — Так его в любом случае возможно нет! — опять поразился я тугодумию мастера-джедая. — Поэтому ничто не мешает его при необходимости выдумать — результат-то равнозначен. А экран без наблюдателя вообще не существует! Вернее, про него нельзя сказать ничего конкретного. Потому что некому!       — Между тем, чтобы наблюдать «охранника», которого, как ты говоришь «возможно нет», или ничего не видеть и не знать, но не исключать того варианта, что он всё-таки существует — колоссальная разница. Не находишь? — сказала Тари. — Первый из них может ударить тебя по голове дубинкой, а другой — нет.       — Оба могут. Или не могут. Но если это для вас так сложно, то предположим, что на запись посмотрит кто-то в будущем. Вероятный наблюдатель ничем не хуже и не лучше прочих. И добавлю: то, что кто-то бьет меня по голове дубинкой, ещё не означает, что он существует в некой «действительности».       — Как хочешь, — сказала Тари. — Пока мы не докатились до солипсизма.       — Верно, — согласился я, — камера — это посредник между неким полем наблюдения и охранником. Хотя и сама она — тоже объект наблюдения.       — И что дальше?       — Я хочу убедить «охранника» в том, что в «поле наблюдения» меня нет. Или, наоборот, есть, к примеру, чёрный фелинкс. В какой ситуации он может так решить? Если весь его сенсорный опыт будет свидетельствовать об этом.       — Обман разума? — предположила Тари. — Но это иллюзия, которая не изменяет реальности.       — Действительно? А с точки зрения самого обманутого? Как он сможет отличить «реальность» от «иллюзии»?       — Он обманут, и об этом знаю я. Нет в этом никакой сложности. Его представления о действительности не совпадают с реальностью.       Я засмеялся.       — С вашими представлениями о реальности. Вы, похоже, верите, что ваши представления о реальности — это и есть сама реальность? Вернее, вся реальность? Но для «охранника» его представления о реальности заключаются именно в том, что меня нет. Или в том, что вместо меня он наблюдает фелинкса.       — Пусть согласно нашим представлениям о реальности обман разума — лишь иллюзия, но дальше-то что? — спросил меня Бранко, заслужив укоряющий взгляд учителя.       — Как бы то ни было, моё сознание не может одновременно воспринимать ситуацию, когда я есть и когда меня нет. Реальность последовательна. Нельзя выйти одновременно через две двери. Или нельзя войти, но потом не выйти. Или выйти, никогда не входив, — усмехнулся я, вспомнив свой собственный опыт разрушения «реальности». — Так диктует нам наш здравый смысл. Но истина контринтуитивна.       Мы регулярно наблюдаем зависимость причины от последствий и торжество последствий вне причин. Да, я не смогу этого доказать, но и опровергнуть это у вас не получится. Следует потому научиться наблюдать, не наблюдая. Понять, что в проблеме наблюдения нет никакой «проблемы». И всегда помнить, что причины возможно нет. Возможно, вообще все без исключения события не имеют причины.       — И что даст это добровольное сумасшествие? — неприязненно поинтересовалась Тари Онори.       — То, что ко всему как вмещающемуся, так и не помещающемуся в нашем воображении можно и нужно прибавлять приставку «возможно», и ничто, в свою очередь, нельзя опровергнуть до конца. Ничто не истина — всё возможно. Это неудобное представление, как правило, отбрасывается ради психологического комфорта, но предположения замещаются твёрдой уверенностью, становясь верой.       — Чисто логически в отношении совершенной истины, ты прав. Но к чему эта оторванная от реалий жизни философия?       — Если есть вероятность того, что меня здесь нет, то и камера, вероятно, может меня не записывать. А ведь линейность реальности и причинность требуют того, чтобы наблюдаемое своими глазами и то, что записывает камера, непременно совпадали.       Так, если у вас информация о том, что фотон — это волна, то он и должен вести себя соответствующим образом. Если его поймали как частицу, то с его стороны будет непоследовательно вести себя не как частица. Невежливо даже будет вновь менять своё состояние, он бережёт ваше душевное здоровье. Оттого он полетит по прямой и «забудет» о том, что может интерферировать сам с собой.       Но я могу исходить из того, что события беспричинны, а эта последовательность есть лишь свойство моего сознания, а не мира в целом. А слово «возможно» я повторяю постоянно вслух только ради вас — для меня оно неотделимое свойство любого предмета или события.       — И что это даёт? — спросил Бранко, глубоко задумавшись.       — И что? — вторила ему Тари. — Какой смысл обсуждать то, что нельзя экспериментально подтвердить или опровергнуть?       Я тяжело поднялся с инвалидного репульсорного кресла и подошел к пишущей меня камере, помахал перед ней руками.       — И что?       — Проверьте запись, — посоветовал я. — Последние секунды, пять минут назад и самоё её начало.       Джедаи так и поступили, чему немало удивились.       — Тут нет фелинкса! — заявил Бранко, увидев, что у меня в течение целой минуты на коленях лежало мохнатое животное. Исключительно на записи. А затем он не увидел меня вообще — словно бы я и не подходил к камере в последние моменты записи.       — Я представил виртуального, вероятного наблюдателя, который, по моему мнению, мог видеть одно или не мог видеть другое. Такому наблюдателю, «охраннику», соответствовала бы и камера, пишущая его версию мира. Раз такое состояние возможно — я спроецировал его на голокамеру, «посредника», отталкиваясь от вероятного наблюдателя. Я не способен представить состояние каждого электрона, каждого датчика в голокамере, но я способен представить состояние «охранника», вооружённого такой камерой. Это-то куда ближе и понятнее моим обезьяньим мозгам, — обрисовал я ситуацию.       А вообще — это магия. Воздействие на часть с желанием изменить целое, — подумалось мне.       — А может и был… Как теперь ты это проверишь? — злорадно сказал я, взглянув на часы.       — Я могу продолжить твою мысль, Олег, — подобралась Тари. — Но так возможно сделать что угодно.       — Что угодно? Увы, но не так. Даже эти мелкие трюки потребовали значительного напряжения усилий и сработали лишь тогда, когда вы упорно обдумывали сказанное мной, не обращая внимания на меня самого. Уже прямо сейчас у меня ничего не выходит — вы смотрите на меня, держа в уме камеру и запирая её в рамках своих ограниченных представлениях о действительности… возможно, верных.       Действительность была разорвана, причины оторваны от последствий, последствия произошли без причин, а куски противоречивой реальности затем были сшиты заново. И ничто в моём существе ничего не сказало против этого. Такое возможно. Но я ничего не могу поделать и с тем, что в моей реальности есть ещё и уйма людей, которые считают такое неосуществимым. Верят в это, и я не могу исключить это из рассмотрения и выдвинуть их за пределы своей воли. Особенно если это джедаи.       — Это проблема? — спросила Тари.       — Для начала надо воспринять центром мира самого себя, рассматривать всё происходящее только в контексте своего сознания. Попробуйте, у вас получится.       — То есть, чтобы повторить твои сумасшедшие трюки, надо сойти с ума.       — Скажите, вы считаете, что мир реален и существует объективно? — подколол я их.       — Да, мы так считаем, — кивнула Тари.       — Как’ие ваш’и доказательства? — протянул я с неймодианским акцентом.       — Их нет, но исходить из любой иной альтернативы не имеет смысла.       — Или она вам не нравится? Хм… Как правило, всё именно так, как вы говорите. И я даже согласен с вами по большей части, — ответил я. — Но это чуть больше, чем игра ума. Ваше предположение подменено верой, а это преграда на пути познания. Вы не считаете, что это только возможно, а в действительности верите в это, ведь так?       — И что, если так? — задала вопрос Тари.       — Тогда это создаст непреодолимый барьер… но вы можете попытаться. — Я бросил ещё один взгляд на гибкий экран с цифрами. Часы, вшитые в мой рукав, торопили меня. — Думаю, на этом вводную лекцию можно считать законченной. Можете попрактиковаться без меня, но сомневаюсь, что у вас что-то выйдет.       — Ещё бы. Ты хоть понимаешь, что предлагаешь? — встала Тари.       — А в чем дело? — попытался я изобразить невинное непонимание. Конечно же, я это знал из общения с Реваном.       — Понимаешь, — кивнула мастер-джедай. — И понимаешь, что предлагаешь джедаям?       — Вполне, — не стал я отпираться.       — Джедаи годами медитируют, стараясь познать Силу. Ту, что не оставляет их в одиночестве и не противопоставляет окружающему миру, но соединяет его в целое. Ты же предлагаешь двигаться не к познанию, но от него. Вместо единения со всем окружающим, разрушать эту связь. Мы не отрицаем сознание, но сама идея собственной индивидуальности, возведённая в абсолют, противоречит нашему пути, — сказала Тари.       — О да, слияние индивидуального сознания как микрокосма, с космическим абсолютом, как макрокосмом — вот ваш идеал. И абсолютом этим выступает Сила, — сказал я с улыбкой, наблюдая как джедаи смотрят на меня со всё нарастающей настороженностью. — И тогда наступит Просветление, состояние, выраженное в спокойствии сознания, снятии противоречий между внутренним и внешним мирами. Ясное осознание воли Великой Силы, более значимой, нежели наше пустотное сознание, цепляющееся за иллюзорное право управлять телом. Но прекращение всяких попыток строения концепций либо интерпретаций непосредственно переживаемой реальности — это вовсе не мой путь.       — Не думал, что ты знаком с основными идеями в познании Силы, — высказался Бранко.       — У вас в Кореллианском Ордене давно не в почёте эта древняя философия… я знаю. Прочитал это в одной древней книжке за авторством некого Одан-Урра, но с тех пор ведь много воды утекло? Уже и не все вспомнят, кто это. Или помните?       — Такое ощущение, что ты всё знаешь, — произнесла Тари. — Но тогда ты должен и понимать, что попытка думать так, как ты, извращённо и эгоцентрично, войдёт в противоречие с годами выработанной дисциплиной ума.       — Всё теряет смысл, — добавил Бранко. — Не за что зацепиться.       — И всё будет низринуто в пучину безумия! — воскликнул я, указав направление для движения глубин души, и ненадолго замолк. Затем продолжил:       — Если только не найти своё «Я». Но не исходить же из некой посылки, которая не обязательно верна? — я приблизил кресло к джедаям настолько близко, насколько это было возможно. — Я не нуждаюсь в вашей гипотезе понимания Силы.       — А мы нуждаемся, — дипломатично сказал Бранко.       — Я это отлично понимаю, — сказал я, сложив руки, — но я подписался на то, что попытаюсь обучить вас этим «противоестественным» техникам. И если вы потерпите неудачу на этом пути — меня это волновать не будет. А пока позвольте блистать мне своей слепотой.       Откланявшись, я активировал рундук и вылетел в медпункт: меня попросили ещё раз зайти туда.       На этот раз меня осмотрел какой-то экзот, причмокивая длинным языком в необыкновенно вытянутой пасти. Рептильные сплющенные зрачки долго изучали мои ранения. Он ещё раз попытался воздействовать на меня исцелением, но, как выразился этот инопланетный джедай, результат его усилий был неожиданно скромным. Заявив о том, что состояние по крайней мере пока не ухудшается и не ухудшится в ближайшее время, он отпустил меня на свободу.       Предоставленный самому себе, я добрался до выделенного мне номера в жилом секторе Храма. Разувшись и заприметив ближайшую горизонтальную поверхность, тут же рухнул на неё.       И кто тянул меня за язык?! Но ведь иначе не объяснишь? Нет, не объяснишь. И нога ещё…       Требовалась интеллектуальная терапия. И судя по всему, нашла коса на камень — исцеление Силой не хотело работать на мне.       За помощью я обратился к Ревану — одному из немногих людей, возможно и вовсе единственному из моих знакомых, который знал и понимал, кто я. Нет, не о моём «возникновении» в этом мире звёздных дорог, но в том, что составляет мой пустотный modus operandi.       Этот безмерно странный — даже по меркам своего Ордена — джедай был единственным в этой галактике, с кем я мог и говорил не стесняясь. Ему я излагал мысли в том грубом первозданном виде, в котором они и обретались в моей голове. Без самоцензуры, не смягчая слов и не опасаясь задеть кого-то или вызвать непонимание. И он воспринимал их как должное, хотя мы и расходились по многим вопросам. Но вопросам не более важным, чем любимые цвета или предпочитаемый вкус мороженного. Например, имея одинаковые представления о ценности человеческой жизни, мы делали диаметрально противоположенные из этого выводы. Я из её абсурдности делал вывод, что чужая жизнь ничего для меня не значит, поскольку существует лишь в контексте моей. Со всеми вытекающими последствиями.       Реван же не ставил свою жизнь выше жизней окружающих — впрочем, как и все прочие настоящие джедаи. Незамысловатая максима которых ставила служение Силе превыше собственной жизни или смерти — неважно. Он не придавал поэтому своей жизни какой-то невероятной ценности, поскольку считал себя объективно ничем не более важным или не значимым чем любой другой разумный. Учитывая как данность некий реальный для всех мир, который безмерно важнее, чем он сам.       Написав ему, я занялся своей ногой — втирал мазь, но не стал принимать анальгетик, чтобы не снижать чувствительность к Силе, и направил внутренний взор на воспалённое место. Спустя пару часов джедай ответил мне:       — Соединение не скомпрометировано? — написал он первым делом.       — Всё чисто, — напечатал я в ответ.       — И как, получилось научить кого-то своей технике? — спросил меня Реван с явной подколкой, перейдя на голосовой режим связи.       — Бесполезно. Что в лоб, что по лбу. Не то чтобы я много им объяснил, но подсказывает мне что-то, что результата не будет.       — Нисколько ни удивлён. Мы взаимодействуем с Силой своим разумом, направляя свою волю по руслам своего же восприятия мира. Поэтому навыки Силы не универсальны.       — Зависят от наших убеждений? Каждый по-своему использует Силу?       — Ещё как. Даже джедаи в рамках одного пути не просто так обладают разными способностями. Чтобы использовать «светлую сторону» Силы, тебе необходимо и мыслить как джедай. Все техники джедаев предполагают не только определённый эмоциональный настрой одарённого, но и цельное мировоззрение. То, как джедаю положено мыслить и понимать действительность. Резко изменив своё отношение к миру, джедай теряет связь со «светлой стороной», ведь все наработанные навыки мышления теряют в мгновение свой смысл. Или, как говорят сторонники «разумной» Силы — светлая сторона Силы отворачивается от павшего джедая.       — И на какой стороне Силы нахожусь я? На «тёмной»?       — Если обратиться к трудам тех, кто первым обратился к Богану — то нет… Близко, но нет. Они имели некоторые убеждения, которых ты лишён. Они-то хоть во что-то верили. Скажи, во что веришь ты?       — Я не могу назвать ни единого утверждения, в котором был бы абсолютно уверен. Ни одной истины и описания. Я заключён в пелену возможного и вероятного, иллюзию, действительность или иллюзию действительности — мне неведомо.       — Тогда тебе не подойдёт никакой «готовый рецепт» использования Силы — ты должен выстроить всё самостоятельно. Удивительная задача, которой я не смею мешать, — Реван словно бы надсмехался надо мной. — Или же тебе придётся научиться примерять на себя чужую шкуру, смотреть чужими глазами, на миг убеждая себя в истинности другой картины мира, а в следующий миг критически рассматривать совершенное собой со стороны, как не вовлечённый в процесс наблюдатель.       Но, поступая так, рискуешь разрушить свою психику. Если ты не обученный и накачанный растительными галлюциногенами шаман одного из диких миров, что постоянно пересекает этот предел. Но любой настоящий шаман с точки зрения науки психиатрии несомненно болен; если он настоящий шаман, а не актёр, разумеется. Готов ли ты разрушить свою устойчивую картину мира, или на миг изменить своё сознание? Даже если та, что есть, не очень-то стабильна? — задал мне вопрос Реван.       — Не думаю. Пока не думаю.       — Это не так трудно, как кажется. Для дисциплинированного ума такое возможно. Я долго гадал, как ты способен управлять дроидами…       — И почему я не удивлён? — оборвал я Ревана.       — Узнать это было нетрудно. Не беспокойся — я не болтлив. Ты работаешь в области вероятного и малых энергий. Тонких, но глубоких воздействий. И как воспринимающий мир за иллюзию, ты способен создавать свои собственные иллюзии. Но вместе с тем и в иллюзорности мира ты тоже не уверен. Поскольку не веришь и в неё. Что позволяет тебе придать своим наваждениям иное, весьма неприятное качество. Твои иллюзии могут стать достаточно плотными, чтобы их можно было не только видеть, но и усидеть на них.       — Не знаю и я сам — иллюзия ли это; не знает и никто иной, — подтвердил я. — Но важно ли это?       — Мне недоступно столь значительное отчуждение от реальности, — неодобрительно отчеканил Реван. — Ведь это не просто слова — это понимание сидит слишком глубоко в тебе. Это действительно часть тебя. Всё использование Силы отталкивается от Её ощущения и связи с Ней — а у тебя с Ней особые отношения. И до тех пор, пока ты не найдёшь тех, кто воспринимает мир аналогично, ты не сможешь ни у кого учиться.       — Только у того, кто не может провести чёткую границу между «иллюзией» и «реальностью», — согласился я.       — Даже в Империи ситов подобная точка зрения считалась общественно опасной и подвергалась вооружённому осуждению, — хмыкнул Реван. — Лишь немногие изучали тайное искусство создания плотных иллюзий. Мне известны лишь пара имён, но все, носившие их, давно умерли. Тебе нужны те, кто ищут чистое знание. Ищут не веры, а знания, пусть и недостижимого. Но поскольку знание о вещах само вовсе ещё не есть вещь, то, следовательно, тот, кто обладает знанием, тем самым свободен от подчинения вещам, а значит, и от подчинения каким бы то ни было запретам — в том числе социальным и нравственным.       — Неужели и у ситов был нравственный закон? — спросил я.       — Несомненно. Иной, чем у нас, но был. У них было огромное государство со сложной внутренней иерархией и богатыми традициями. Касавшимися иерархии и правил дуэлей в том числе.       — Значит и эти эгоистичные властолюбцы не были свободны от догм и внешней обусловленности? — рассмеялся я.       — И они тоже. Увы, но подобные тебе не склонны собираться в группы или сохранять свои наработки.       — В этом мало смысла. Этот путь — дело личное, — согласился я.       — Игра ума. Вместе с тем крайне опасная и разрушительная, — заметил Реван.       — Но я обратился к тебе по очень важной для меня проблеме, желая получить ответную за помощь.       — Твоя методика сотворения иллюзий весьма занимательна. Хотя и совершенно хаотична. Слишком много подчинено переменчивым чувствам и ощущению. Трудно развить её как традиционную технику — год за годом усложняя порядок действий, сохраняя полный контроль над результатом.       — И?       — Я всё же смог её освоить. Самую малость и «примерив чужую шкуру». Так что ты можешь просить помощи с любой иной техникой. В известных рамках.       Я подробно обрисовал ситуацию с моим выздоровлением.       — Проблемы с исцелением Силой? Я нисколько не удивлён, — задумчиво сказал Реван.       — И, похоже, ты даже знаешь почему. Впрочем, как всегда.       — Не то чтобы знаю точно… но могу предполагать.       — Я тоже. Но твоё «предположение» я бы внимательно выслушал.       — Ты сопротивляешься чужому вмешательству Силой? — строго спросил меня Реван.       — Очевидно, что да, — не было нужды спорить.       — Обнуляешь его, и я опасаюсь, что это твоё восприятие реальности само как таковое влияет не только на твои собственные способности, но и на чужое воздействие. Что неудивительно для столь нетривиального одарённого.       — И что же мне делать? Меня не прельщает обычная медицина. Если есть такие сверхъестественные, обывательски выражаясь, возможности, то глупо их упускать.       — Если ты воспринимаешь мир столь эгоцентрично, то попробуй изменить себя сам. Если более никто не может изменить твоё восприятие мира, включающего само собой тебя самого…       — Сделать это самостоятельно. Ведь больше некому, — согласился я с Реваном.       — Хотя это и чревато самыми неожиданными потребностями. Учитывая, что твоё тело — такой же якорь реальности, как и разум. Подобное восприятие и проистекающие из него поступки были свойственны ситам, хотя они и находили некоторые техники противоестественными. Даже сами ситы не одобряли их! Что не мешало единицам из них, самым могущественным, замечу, практиковать подобное искусство. Это то, что зовётся «тёмным исцелением». Практически любой джедай будет отрицать, что Тёмная сторона способна исцелять, но это не так… И в тоже время — так. Или всё это одновременно: дело в понимании события и слова «исцеление» — в формальном определении явления…       Ведь это будет борьба не за здоровье, но против болезни.       Такие последователи Тёмной стороны могли восстанавливать повреждения организма — как свои, так и чужие, зачастую самые невероятные. Для них они будут восстановлены, и в их понимании это будет исцелением… хотя не истинным, разумеется. И сопровождающимся искажением мира…       Реван надолго замолк. Мне показалось, или он говорил это с неким воодушевлением?       — Я, мне кажется, сказал уже много, — отметил он бесстрастно. — Но, думаю, ты имеешь право это знать.       — Откуда такие познания у джедая? — задал я закономерный вопрос.       — Мой учитель — главный архивист Храма, — напомнил он мне.       — Я помню, ты говорил про архив.       — Всего Храма! Или, говоря иначе — всего Ордена. И если она считает, что та или иная информация не представляет для меня вреда, я её получаю.       — Что есть «вред»? — не удержался я подколоть джедая в сотый, наверное, раз.       — В твоём понимании никакое знание не может принести вреда, я помню. Но знание, которое привело к разрушениям и горю, никак нельзя называть «благом».       — Единственное благо — это знание, а единственное зло — невежество, — процитировал я одного выдуманного персонажа(8). Возможно, не менее или не более выдуманного, чем сам Реван. Или я сам? О чём я также задумывался, и не раз: если этот мир не был единственным из известных мне и был хоть как-то описан в моём родном, отчего не существовать и иным? У меня не было доказательств, но и опровержений такого предположения у меня не было.       Одна из возможностей.       — В чём я никогда не соглашусь, — привычно упрямо отмёл в сторону мои ценности Реван. — Что будет, если дать каждому в руки инструмент, способный уничтожать планеты? Или подобный ему по возможностям? Ведь это тоже пример знания. Знание — это власть, а власть предполагает ответственность.       — В идеале, — спустя пару секунд добавил Реван.       — Нечто интересное… будет нечто интересное, — ответил я. — Трансмутация общества, новые правила игры. Разумеется, этап изменения будет сопровождаться катастрофическими и величественными событиями. Но такова цена любой революции — технической или социальной. Меня интересует и твой сомнительный допуск к тайнам ситов. Неужели никого это не волнует?       — Ты прав, решения, принимаемые столь узким кругом лиц, могут быть ошибочными с куда большей вероятностью, чем широким. Но программу обучения рыцаря составляет только его учитель. Это важное правило в давно сложившемся Ордене — далеко не во всём централизация и ясная вертикаль власти есть безоговорочное благо, — наставительно сказал джедай. — Так, зачастую излишняя консервативность и косность могут приводить к застою и разложению. Одна из множества причин, почему ты всё ещё на свободе.       — Неужели я зачем-то нужен? Ты всё время отмалчиваешься, — в который раз сказал я       — Отмолчусь и сейчас, — как всегда, Реван умел хранить секреты. Когда считал это необходимым.       — Тайны-тайны…       — Недостаток информации может быть благом, — заметил Реван. — У тебя ещё будет возможность проверить это утверждение.       — Ах, да… ты же великий пророк, который старательно скрывает свои таланты ото всех — даже своего Совета, — жаль, но сжатый звуковой канал не мог передать всего моего сарказма.       — Во всякой шутке есть доля шутки, — невозмутимо ответил Реван.       — Неужели джедай будет советовать мне использовать техники ситов?       — Советовать? Нет, но это твой собственный выбор. Но я, насколько ты помнишь, тебе должен помочь освоить одну из техник Силы. Как и какую — мы не оговаривали.       — Неужели ты смог освоить обман разума дроидов? Неужто мне лгали, говоря, что никак нельзя ничему научиться самостоятельно? И даже ты?       — Предположим, теоретически тебе повезёт освоить что-то методом тыка, и твои усилия увенчаются успехом, — начал рассуждение Реван. — Значит будет такое будущее, в котором тебе будет доступно это знание. Учитывая наше взаимоотношение с временем, ты воспримешь этот навык гораздо более простым путём, связав своё настоящее и своё будущее. Их же влечёт друг к другу, в конце концов.       — Выходит, не все в равном положении. Достаточно чувствительности к Силе, чтобы осваивать техники и быстро учиться? И всё?       — Жизнь вообще несправедлива. События не бывают «справедливыми» или нет, а достижения «заслуженными» или нет. Они попросту должны иметь предпосылки. Так что это произойдёт в том случае, если само такое развитие событий возможно, а метод «тыка» имел хоть какую-то возможность сработать. Сейчас или когда-либо в будущем. Каждый шаг в учёбе будет пройдён в любом случае, только наше обучение будет настолько коротким, насколько это вообще возможно. Без закрепления ошибочных представлений, удивляя всех окружающих почти эйдетической памятью. Хотя, как известно, такой и не бывает.       В любом случае необходимо будет приложить усилие — хотя бы иметь волю к движению в нужном для тебя направлении. И желательно двигаться всё-таки по дороге, а не по канаве. Но, повторюсь, одного желания мало — события, даже подгоняемые Силой, всё равно не происходят сами собой или беспричинно.       — Однако, наличие полной детерминированности недоказуемо, — упрямо указал я на изъян в философии Ревана.       — Как и беспричинных событий. У нас у всех туго с доказательствами, но мы, по счастью, не на суде.       — И что мне делать с моей ногой? Она прямо сейчас болит. Если пояснить способ использования Силы по телефону — дело, мягко говоря, непростое.       — Ещё как! Довольно сложно говорить о том, что каждый воспринимает по-своему? В головном мозге нет специальных зон для контакта с Силой. Не выявлено. Но есть зоны, где в ответ на определённое внешнее возбуждение — сигналом ли, пришедшим от частей мозга, обрабатывающих зрительные или слуховые сигналы, или откуда-то из другого места, неважно, возникает соответствующая ему картина активности — паттерн. Нейроны-детекторы, связанные с тысячами соседних в этой области, суммируют все эти сигналы и реагируют на него. И посредством связей с иными областями мозга, посылают в них импульсы. Там картина повторяется. По мозгу гуляют волны сигналов, его области возбуждаются, как сложная сеть с двухсторонней коммуникацией, — Реван привычно описал картину в головном мозге человека.       — Эти паттерны образуются, когда ты слышишь знакомые звуки, видишь знакомые буквы. Каждая буква — паттерн. Хотя это слишком просто, но для примера сойдёт. В действительности несколько паттернов образуют свой собственный уникальный паттерн — детекторный уже из так называемых нейронов-детекторов. И букве тоже предшествует суммирование сигналов, в неизвестно каком числе последовательностей таких паттернов, причём каждый последующий из них — детекторный для группы предыдущих. Так работают ассоциации, позволяя обобщать информацию.       Сложная сеть таких сигналов, волна, порождённая последовательными активациями этих паттернов, обобщает множество входной информации, превращая её в то, чем мы и оперируем в своём мышлении. Паттерны движений, зрительных образов и чувств, новые закономерности порождают уникальную волну, появляется новое понятие. Причём из-за двунаправленной синаптической связи между нейронами это работает в обе стороны. Волна критериев пошла в одну сторону — узнали понятие, пошла обратно — восстановили его признаки       Но оно, это понятие, конечно, не существует само по себе. Для осознанных операций с понятиями, как реальными, так и абстрактными, необходима внутренняя речь, иначе называемая мышлением. Без области, отвечающей за речь, эти понятия лишены смысла. В ней они ассоциируются с паттернами-детекторами, активирующимися при некоторой речевой активности. Появляется слово.       — Вначале было Слово, — сказал я.       Человек осознал мир вокруг него, создал его для себя. Слово для него было «богом» — творцом его эмической, собственной реальности. Языковая игра обретает некоторый смысл.       — Можно и так сказать, — согласился Реван. — Но где здесь место Силе?       — А если предположить, что Сила — один из раздражителей головного мозга, как какой-нибудь заурядный орган чувств? — спросил я его.       — Тогда как соотнести получаемые от Силы сигналы со словами и смыслами? Сами по себе эти ассоциации не сформируются.       А как же я? — захотелось спросить его. Но вместо этого решил пока про тему на «С» помолчать.       — А творческая и интеллектуальная деятельность? — спросил я его. — Что это, как не создание новых понятий? — задал я ему вопрос.       — На прочном фундаменте старых, — сказал Реван. — Их объём по сравнению с теми знаниями, которые стали для них базой — ничтожен. И при этом сам ты не сформировал эти базовые знания, они содержатся в некоем коллективном интеллекте, строящемся с самого зарождения устной традиции, а окончательно занявшем своё место с письменностью. Но сама эта возможность приступить к получению такой информации не заложена природой в головном мозге. Для этого сначала нужно получить воспитание в среде уже обученных речи разумных. Замкнутый круг.       — Вернее, спираль с очень медленным дрейфом по её оси, — поправил я его. — Когда она стронулась с замкнутой окружности животного неосознанного состояния, генотип и случай перестали быть единственными вещами, управляющими выживанием. И к естественному отбору с конкуренцией генных цепочек между собой добавилась конкуренция наборов знаний и убеждений. Иначе говоря, к одному способу записи информации — геному — добавилась письменность, и тут понеслось.       — Хорошо сказано, — похвалил меня джедай. — И для познания Силы также нужны учителя, уже сформировавшие связи между посланиями от Силы и своей смысловой реальностью. Именно тренировку, обучение мозга узнавать эти паттерны называют «путём постижения Силы». Это долгий труд. Потому, как нельзя научиться говорить и называть предметы словами, не общаясь с теми, кто уже знаком с языком, так и нельзя освоить Силу, не общаясь с теми, кто уже постигает её в какой-либо традиции. Необученный одарённый подобен ребёнку, воспринимающему только простейшие раздражители, не понимающему смысла речи и сложных терминов, но ощущающему в Ней только эмоциональный настрой. Да, он может что-нибудь подслушать, но образования он никогда не получит. Конечно, я утрирую, но организованное обучение не заменит ничто. Ты можешь освоить некоторые удивительные техники и даже превзойти в них ограниченного догмами среднего джедая, но никогда не освоишь такого разнообразия и богатства техник, как он.       Знаешь же, что человек осознанно не разделяет, не различает цвета до тех пор, пока ему не укажут на них и не дадут названия? Аналогично, пока тебе не укажут, что означают те или иные ощущения в Силы, ты не начнёшь их различать. «Само», без предпосылок, ничто не придёт.       — Так вышло, что я иду по «пути познания Силы» самостоятельно, — задумчиво ответил я.       — Это отчасти хорошо. Способствует созданию новых знаний, постижению необычных возможностей Силы. Не ограничивая себя привычной парадигмой можно проложить и иные подходы, смотреть незашоренным взглядом. Но в действительности ты не мог эффективно связать сигнал от Силы с осознанной реальностью сам. В одиночестве. Тебя кто-то, но должен был хотя бы подтолкнуть, показать самый общий принцип. И сделать это без Силы было нельзя… Подтолкнул и бросил в свободный полёт, ведь Сила — это бездна, ступая в её мраке без поводыря, можно и затеряться.       — Мне в этом отказали, — ответил я. — Хотя я и сам не очень-то просил. Поэтому — вперёд в бездну. Как бы она темна ни была, я не могу позволить себе отказаться от прогулок по её дну.       — Не рискуй понапрасну.       — Бояться глупо, — я вспомнил бессмертного в моей памяти старика Ивендо.       И я видел в сумерках и темноте куда лучше большинства. Но предпочитал об этом умалчивать.       — Мы не можем позволить себе такого риска. Хотя я не могу запретить рисковать тебе.       — А себе? — задал я вопрос рыцарю.       — Я учусь у мастеров по всей Галактике. Это удобно и продуктивно. По книгам же это можно делать вечно. Необходим контакт учитель-ученик. Эту связь Силы между двумя разумами я сейчас, кстати, и изучаю.       — Перешёл от дроидов к живым людям? — хмыкнул я.       — Эта тематика если и находит сопротивление в консервативной среде, то намного меньшее, — вздохнул он.       — Я понимаю тебя так: свойства некоторых ассоциативных паттернов одного разумного нужно передать другому. При этом мозги-то у них разные. Для этого надо смотреть на Силу одинаково с учителем, или как-то объединив своё зрение. Ведь объяснить ребёнку, что такое фелинкс, можно только его показав. Хотя бы на картинке. И родитель, и его ребёнок должны при этом видеть одно и тоже.       — Похоже на правду, — кивнул Реван. — Без учителя можно самому прочитать о том, как выглядит фелинкс. Но для начала надо научиться читать или воспринимать цвета. Тот самый «толчок», о котором я говорил.       — Это как дать слепому от рождения зрение — и он не поймет, что видит? — предложил я ему аналогию.       — Если ты сравниваешь Силу со зрением, то явно не имеешь с ней проблем. Это более похоже на ситуацию, когда тебе имплантировали эхолот от мышеястреба и завели от него нервный импульс в неподготовленный для этого мозг. Или киберимплант, предназначенный для другого вида. Такова картина почти для всех джедаев.       Я же говорил о цветах? — напомнил Реван. — Для тебя донесли то, что цвета существуют — и ты начал с трудом, но разделять спектр уже самостоятельно. Причём уникальным, строго своим способом. Но это требует значительных усилий, и создавать живописные полотна так никогда не научишься. Хотя…       — Поэтому я не владею телекинезом? — предположил я. — Я, кстати, неосознанно провожу аналогию со зрением. Но это не так. Это нечто иное, как картина и музыка одновременно. Образы и даже запахи.       — Это индивидуально. Вовсе и не нужно подыскивать для этого термины. Определив для всего названия, ты уничтожаешь чувственное познание реального мира, заменяя его на иллюзорную картину мира, описанного словами, — сказал он. — Ощущение Силы имеет иной характер, чем прочие чувства, и в идеале требует своей терминологии, созданной с нуля. Причём, каждым к Ней чувствительным, самостоятельно и под себя. Но если группа лиц использует сходную методику, то может сойтись на общем для них языке. Но язык диктует мышление, язык же Силы — набор техник.       — Я понимаю, о чём ты, — кивнул я. — Однажды случается что-то новое, с человеком ли, с его мыслями, ощущениями. Нечто ранее им не познанное. Попытка выразить это через ранее известные слова и образы тяжела, но в этом и заключается акт созидания смысла, познания. Нового слова. Но это выглядит так для науки, стиснутой рамками слов. Описываешь предмет через известный набор теней и призраков. И вот уже нечто, вырванное из небытия Безымянного, становится ясным и понятным, получив название и дефиницию. Такова суть нашего мышления. В создании ещё одного отражения непознаваемой реальности.       — Целиком не познаваемой, — веско прервал меня Реван.       — Но вот встретив того, кому не ведомо это поименованное явление или предмет, вновь я буду вынужден описывать его этими ложными ассоциациями, — продолжил я, приняв это уточнение. — Давать куски истины о нем. И не пережив, и не ощутив того же, поскольку я не могу поделиться своими ощущениями, пусть и зная все слова в этом мире, слушатель познать это будет неспособен. Слов недостаточно. Да, это будет похоже на познание, но объяснить слепому от рождения, чем отличаются цвета?       — Слов всегда недостаточно. А те, что есть — применяются не к месту или же каждым разумным со своим собственным понимаем их смысла, — сказал Реван. — И излишняя лиричность только мешает познанию. Хотя это опять же зависит от смысла, который ты вкладываешь в это слово.       — И как тогда вообще учить пониманию Силы? — спросил я с недоумением. — Если нет ни языка, ни возможности посмотреть на одно и то же совместно и увидеть одинаковую картину? Так даже названия передать нельзя для одного и того же. Если оно — это «одно и то же» — вообще наличествует в сознании двух разных людей.       — Но тот, кто познал, может наставить других, — продолжил как ни в чём не бывало Реван. — Да, он не сможет дать готовых и ясных ответов. Но Сила — это истинная реальность, а не иллюзорное познание, ограниченное словами. Её нужно познавать самостоятельно. Непоименованное станет познанным по-настоящему. Как есть — без создания искажённого образа явления, которой соответствует слову.       — Истинная ли? Не ещё ли одна иллюзия? — сказал я с издёвкой.       Если для каждой одарённого такой опыт уникален, а отражённый в переживаниях мир — свой, то попытка загнать всех в одни рамки — лишь следствие веры в общую для всех, предстающую нам через Силу реальность. Но верна ли она? Обучение, а не искажение восприятия возможно только в случае истинности допущения, а доказывают его получая опыт уже сформированный после принятия его. Но, опираясь на свой опыт, я видел иное, иначе.       — Любая истина, отражённая в нашем сознании — грёза. Но пусть и иллюзия, но иллюзия истины, а не грёза о грёзе, — вдруг сказал Реван, знавший о моих сомнениях.       — Оставим спор, ведомый словами о невыразимом, — предложил я.       — Это будет мудро, — согласился Реван со смешинкой в голосе. — Поэтому я не люблю философию, она непродуктивна. Любой ответ лишь порождает новые вопросы. Причём самые главные ответы не достижимы из-за характера этих вопросов, того, как именно они заданы.       — Я бы не сказал, что ты её не любишь, — усмехнулся я.       — Знания о чём-либо, или их отсутствие не всегда диктуются любовью к этому вопросу. Ты понял, почему я стараюсь не давать тебе знаний джедаев? Или ситов?       — Начинаю догадываться, — ответил я.       — Хорошо. Но здоровье надо беречь, — появилось текстовое сообщение на коммуникаторе. — Я отправлю тебе древний текст со стены одной гробницы, он как раз о тёмном исцелении. Решай сам, насколько это тебе нужно. Компилируй на своём языке.       — Благодарю. Посмотрю завтра, — отправил я сообщение.       Я не удержался и разок перед сном взглянул на изображение настенной фрески, испещрённой заострёнными ситскими закорючками, и фыркнул. Реван предполагает, что переводом я займусь самостоятельно? Я же никогда не говорил ему, что знаю ситский. Или?.. Хатт с ним!

* * *

      Я проснулся посреди душно-багряной ночи от неожиданных ласковых прикосновений. Две смуглых приятно-раздетых девицы странной наружности улыбались мне, и я, несмотря на явную необычность происходящего, решил, что мне ничего не угрожает.       На руках и лодыжках девиц болтались разноцветные, казалось, чешуйчатые браслеты. Больше ничего не прикрывало их нагие тела, лишь в свете лучины я заприметил странное — черепа их были сильно вытянуты назад, что исказило черты лиц, придав им непривычную и далеко не самую привлекательную форму.       Они облачили меня в набедренную повязку и короткую накидку, украшенную всё той же цветной чешуёй и длинными красными перьями. Девушка что-то коротко сказала на непонятном языке. Подол входа одёрнули, передо мной предстала площадь, наполненная людьми. Факелы, которые они сжимали в руках, осветили обстановку комнаты, в которой я находился. Постелью мне служила шкура в зелёно-белую полоску. Каменные стены покрывали замысловатые узоры, а подле моего ложа стояла богато украшенная полудрагоценными камнями посуда с недоеденными плодами чудной, неземной формы.       Девушки мягко подтолкнули меня к выходу, от толпы я ощутил странный, словно бы острый на вкус оттенок доброжелательности и восхищения. Стоило сделать шаг, как толпа упала на колени, каждый склонился до самой земли. За окружающими строениями виднелось нечто необычное, приковавшее моё внимание — то были гигантского размера грибы. Даже ночная мгла не могла скрыть эти громадные зонтики. Всё страннее и страннее…       Низкорослый человек почтительно подвёл меня к повозке. Луна осветила удивительную картину: сплетённый из тонких ветвей экипаж стоял на нескольких шевелящих усами гигантских насекомых.       Я решил и далее следовать согласно представленному маршруту, пусть я не понимаю их речи, и возможно через некоторое время мне придётся притвориться повреждённым умом, но я не находил повода обратиться к кому-либо или выяснить, кем они считают меня. Царём? Жрецом? Кем-то ещё? Кто бывший владелец этого рыхлого и явно не моего тела? И насколько это сон?       Моё седалище заняло почётное место в роскошной повозке. Погонщики ткнули хитрой формы палками в зазоры меж головами и панцирями насекомых, повозка двинулась и быстро покатилась по грунтовой дороге. Впереди постепенно вырастала пирамида, чью срезанную вершину озаряли пляшущие огни. Под стук членистых ножек мы споро достигли подножья пирамиды, окружённой бессчётным людом.       Как только я вышел из повозки, меня немедля осыпали множеством красных чешуек. Толпа почтительно расступилась, давая мне подойти к рукотворному холму. Стоило мне приблизиться к нижним ступеням пирамиды, как ко мне подобрались четыре бугая пугающей наружности. С их поясов свисали засушенные человеческие пальцы, на плечах были взгромождены шипастые дубины с острыми хитиновыми зубцами.       Я оглянулся назад, на экзальтированную толпу, и понял, что дорога у меня осталась только одна — наверх.       Эти уроды с вытянутыми черепами сопровождали меня до самой вершины пирамиды, вблизи оказавшейся ступенчатым зиккуратом. На всякий случай я всё прокручивал в голове варианты действий, а именно каким образом я объясню жестами, что потерял дар человеческой речи. Или то, что мне нужно уйти отсюда. Процессия со мной во главе медленно под одобряющие крики поднималась вверх, мимо ярусов изукрашенных резьбой камней. Ярус за ярусом в резных картинах рассказывалась история о повторяющемся цикле, начале и конце.       Каменные блоки, плотно прижимаясь друг к другу, держали на себе вес следующего яруса могучих глыб. Дабы подняться на ступень выше, надо было не только попирать нижестоящих, но и быть готовым подставить и себя самого под гнёт следующего яруса, передавая тем самым дополнительное усилие ниже. Гравитация как фундаментальная сила диктовала положение как камням, так и людям.       А что давит на верхний ярус? Я поднял глаза к небу и едва сдержал тошноту. На предпоследней к вершине ступени виднелась пугающая картина: лежали десятки полуобгоревших человеческих тел. Я встал как вкопанный на лестнице, но, ощутив спиной внимание тех самых крепких парней с дубинами, продолжил подниматься.       На самой вершине находилось всего несколько человек. Один из них держал высокий шест с насаженной на него головой огромного насекомого, четверо воинов крепкого телосложения с раскрашенными лицами стояли по углам площадки. Ветер донёс на меня сладковато-горький чад жаровен, смешанный с тошнотворным запахом сгоревшей плоти.       Но посреди ровной площадки находился некто, вызывающий истинный первобытный ужас. Передо мной предстал человек в окровавленной одежде, сшитой из лоскутов человеческой кожи, руки его по локоть были в крови, волосы спутались, пряди беспорядочно спадали ржавыми лохмотьями на лицо. Свет от жаровен отражался на лихорадочно блестевшем, покрытом каплями пота лице. Замочные скважины крохотных зрачков вели во тьму.       Я подался было в отвращении назад, но готовая ко всему стража грубо схватила меня и втащила по последним ступеням на самый верх, бросив моё тело на массивный алтарь. Затем, растянув руки и ноги в стороны, они крепко привязали меня к горячему камню.       Беснующаяся и выкрикивающая какую-ту мантру толпа застыла в предвкушении зрелища. Но я не чувствовал ни эманаций ненависти, ни страха, ничего подобного — они источали странную доброжелательность и даже зависть, будто бы мне не только ничего не угрожало, но сами они не отказались оказаться бы на моём месте. Мой же страх только рос, намереваясь захлестнуть меня с головой.       Атмосфера абсурдного празднества сбивала с толку, мысли гаснущими искрами метались в голове — я не видел ни одного пути спасения с этой безумной кровавой опалённой вершины. Немеющими от ужаса губами я пытался что-нибудь сказать, но в лёгких резко пропал воздух.       В оглушающем первобытно-вакхическом ритме застучали барабаны, и жрец возложил мне на вздымающуюся грудь несколько тоненьких дощечек. Жилистые, покрытые ожогами руки жреца бросили сверху на них щепу и стружку и ловко закрутили заострённую палочку. Жрец намеревался разжечь костерок прямо на моей груди.       Этот сценарий мне категорически не нравился. Как только появились первые языки пламени, я всеми усилиями воли пытался потушить его. Если я могу его вызвать, то и потушить смог! Показались первые языки огня, и я тут же постарался унять его. Сердце бешено колотилось, на лбу выступала испарина, но огонь послушно потух. Доводящий до бешенства ритмичный грохот барабанов оборвался, толпу внизу охватила паника, люди испуганно закричали.       Жрец предпринял вторую попытку и снова, благодаря моей воле, неудачную. Площадь сотряслась от истошных криков. Казалось, для зрителей наступил конец света. Жрец отбросил дощечки и достал омерзительный хитиновый нож. Я напряг тело, силясь избавиться от пут, но вознесённый кинжал тут же резко опустился на мою грудь. Острая боль пронзила грудную клетку, но затем я почувствовал ещё более чудовищную боль, словно бы мне в грудь засыпали углей — жрец просунул руку под рёбра!

* * *

      Я проснулся. В груди расстроенно стучал «моторчик», выбивая какой-то нездоровый ритм. Хрипло вздохнув, я вновь поднялся, не тая и надежды на прекращение кошмара. Провёл рукой по сырой, замшелой стене темницы — сквозь решётку почти под самым потолком пробивались лучи далёкого солнца.       — Ну вот и всё, — сказал мне некто, притаившийся в другом углу камеры.       — Что-то заканчивается, что-то начинается, — неожиданно чужим голосом сказал я.       — Но не для нас, да? — обречённо, с усилием ответил мне собеседник. Звякнули кандалы. Я ощутил тяжёлые оковы и на себе самом. Они, несмотря на обрывки ткани, обматывавшие местами эти обручи, истёрли ноги и запястья до крови, причиняя при каждом движении боль, заставлявшую с силой сжимать зубы, чтобы не закричать.       — Напомни, за что мы здесь сидим? — спросил я его, ощупывая взглядом грубые камни темницы. Зазоров и прорех, предсказуемо, не обнаружилось. Зато их хватало в моём рту — не хватало доброй половины зубов. Другая половина гнила.       — И это ты спрашиваешь меня?! — с ненавистью бросил мне сосед. — Из-за тебя мы все оказались здесь!       Через узкую прорезь поступал не только свежий воздух, едва разбавляющий фекальный смрад камеры, но слышались и крики. Отдаваемые приказы, лязг и топот.       — Твои товарищи уже все там! — сказал он, звякнув цепью. — Уже встретились с создателем. Из-за тебя, ублюдка, дезертировали. Ты же подговорил их нарушить присягу? Одно греет мою проклятую душу — тебя тоже повесят, — мерзко хихикнул мой собеседник.       — Возможно, — заметил я, разминая потерявшие гибкость руки.       — Всегда удивлялся твоему наивному оптимизму, капитан, — сказал мне мой собрат по несчастью. — Сегодня ты наконец сдохнешь, а ведь, как всегда, жизнерадостен…       Дверь распахнулась, и в камеру вошли солдаты, сжимающие в руках винтовки с примкнутыми штыками. Стараясь не наступить в испражнения, они оттеснили меня в сторону и увели брыкающегося пленника.       — Дерьмо! Твоя очередь следующая! — закричал он.       Лязгнул засов, звуки шагов по коридору удалились. Через решётку камеры ветер донёс краткий приговор, исказив и лишив смысла все слова, произнесённые командовавшим казнью, но сохранив их назидательно-пафосный тон. Спустя пару минут я едва разобрал грязный поток богохульств — дезертиру дали последнюю речь. Затем послышался треск и звук упавшего наземь тела: оборвалась верёвка.       Офицеры и солдаты матерились, вынужденные заново вязать новую петлю, но не прошло и пяти минут, как беднягу повесили во второй раз, на этот раз уже надёжно, с гарантией. Дело принимало весьма конкретное направление.       Мне оставалось лишь затравленно смотреть то на окованную дверь камеры, то на квадратное окно в зарешеченный мир. Вжавшись в самый тёмный угол, я, затаив дыхание, прислушивался к звону подкованных сапог.       Камеры, голокамеры, прочее дерьмо! Все дерьмо одинаковое. Какая разница — обманывать нас могут и наши глаза. Я постарался слиться со тьмой, укрыться в тени, исчезнув для пришедших уже за мной солдат.       Придумать нечто новое, внушить то, чего нет, — это сложно, куда проще удалить известное мне. Ломать — не строить.       — Где эта мразь ёбаная? — спросил офицер, обшаривая камеру, приближаясь всё ближе и ближе ко мне. Я невероятно медленно пытался сдвинуться в сторону, лязг металла, изодравшего засаленные лохмотья мог выдать меня в любой момент. Да, меня всё ещё не замечали, я расширил их слепое пятно до целого слепого полотнища, но это не делало стены проницаемыми, и выбраться из камеры мимо солдат я не мог.       Я шевельнулся, звенья цепи, соединявшие железные кольца, проскрежетали друг о друга.       — Мне что-то послышалось, — сказал солдат, направившись ко мне. Звук! Меня же могут не только видеть, но и слышать!       Но было уже поздно. Я ощупывая стену спиной двинулся в сторону, но проржавевшие кандалы загремели, выдавая меня с головой. Один из одетых в мундир бойцов, двинувшись на шум, наткнулся на меня и тут в ужасе отшатнулся, едва не выронив своё длинное оружие.       — Колдовство! — закричали солдаты, наставив на меня оружие.       — Силы благие! И правда, не врут, продал он душу Чужаку! — запричитал самый молодой солдат, начав молиться.       — Заткнитесь! — гаркнул офицер. — А ты поднимайся, нечего тут таиться. В аду заждались.       Вытащив из камеры и подгоняя прикладами, меня вывели по недлинному коридору на свет. Солнце слепило, сил едва хватало на то, чтобы двигаться, болело всё тело. Каждый шаг давался с трудом. О том, чтобы бежать, не было и речи.       Но как только я оказался на открытом пространстве, то попытался вновь исчезнуть.       Но, что бы я ни делал, у меня никак не получалось — на меня всё время смотрели, постоянно удерживая мой образ в своём восприятии. Я не мог взять и разом «исчезнуть», что-то мешало. Кроме того, оказавшись на ярком свету и испытывая боль от каждого шага, я никак не мог сконцентрироваться. Лишь когда меня довели до эшафота, я на миг сумел исчезнуть из виду, но только на миг. Но этого хватило, чтобы вызывать панику среди солдат. Но когда решил бежать, ноги, скованные железом, подвели меня, и я упал ничком. Попытавшись встать, продолжил отползать в сторону от жуткой перекладины, но выпустил из внимания создаваемую иллюзию, отвлекаясь на боль от врезавшегося в запястья и лодыжки ржавого железа.       — Вот он! Стреляй в демона! Мочи его! — послышались крики за спиной.       Раздались хлопки выстрелов, пули начали рвать плоть, агония пронзила истерзанное свинцом тело.

* * *

      Я проснулся. Вновь. Но не торопился открывать глаза — на этот раз я не мог уяснить, насколько реально происходящее. Собственно, так было всегда, так что проще было относиться к любой ситуации, как к реальной. Ультимативное решение. Сила кричала об опасности, наконец я чувствовал её полноценно, ничто не мешало моему предвидению. Но это нисколько не радовало меня. И я находился в своём номере в Храме джедаев.       Сполоснувшись холодной водой, я выглянул в коридор. Оглянувшись на рундук и поразмыслив, я извлёк из него меч. Крутанул клинок, всмотрелся в слегка выщербленное лезвие. Бескар. Надо выбираться отсюда.       Мне был известен только один выход из Храма, к нему я и направился, надеясь, что обгоняю угрозу не в пространстве, но во времени. Ожидая в любой момент нападения, я ускорил шаг, но оступился на ровном месте и приложился затылком об острый угол рундука, левитировавшего прямо за мной. Эта неприглядная картина предстала перед моим провидением, но изменить ничего уже не мог — я падал.

* * *

      И проснулся. Опять. Желания двигаться не было, его отшибло. Происходящее начинало надоедать. Излишне реалистичный сон или чрезмерно зыбкая реальность? Что на этот раз?       Стоило раскрыть вежды, как мне вновь предстала моя комната. Почти пустая, глазам не за что зацепиться. Рядом с кроватью прямо на полу стоял столь знакомый рундук. Там, где я его оставил, заснув после насыщенного разными делами дня. Я с большим подозрением смотрел на этот лишённый заметных закруглений и фасок параллелепипед. Особенно сильное внимание привлекали острые углы. Я задумчиво потёр затылок, решая, менять ли эту устаревшую конструкцию или оставить её как смертельно опасное оружие?       Умывшись ещё раз, я оделся, оставив двуручную саблю в ящике, опоясался перевязью с трофейной рапирой, той самой, которой меня проткнули в Космическом городе, и никуда не торопясь побрёл к выходу из Храма. Мне откровенно не нравилось это место, и я намеревался снять жильё в городе. Пусть Храм теперь моё временное место работы, но жить в нём? Увольте, мне дорог мой рассудок. Он гибкий, как проволока, но и та может сломаться, если её чересчур часто перегибать в одном месте.       Передвигаться на летучем стуле мне осточертело, кроме того, я не желал связываться с Бодой и спрашивать, можно ли мне угнать орденскую собственность, поэтому я оставил его в Храме. Как только ноги мои коснулись прекрасной мостовой за пределами этого казённого заведения, а мои лёгкие наполнились уличным воздухом, живым и грязным, не рафинированным в кондиционерах, я почувствовал себя намного лучше.       Реальность дополняли очки, наушники изливали на мои барабанные перепонки чистый и качественный звук. Жизнь была хороша. Почти привычна.       И лишь в последний момент я упал ничком — пропуская длинную бронебойную иглу, выпущенную из снайперской винтовки. Жизнь определённо начала принимать привычный оборот!       Поднявшись, я осмотрел искрящийся крошечными силовыми линиями снаряд. Крупная заточенная стрелка раскрошила декоративную плитку и почти целиком вошла в прочнейший дюракрит несущей конструкции огромного небоскрёба. Меня бы она прошила насквозь, даже сквозь панцирь. Мощный электрический заряд в этом сложном снаряде, судя по всему, должен был справиться с моим щитом.       Затем я нарочито лениво оглянулся в том направлении, откуда стреляли — снайпер уже готовился покидать позицию. Я согнул правую руку в локте и рубанул по ней левой ладонью, выражая своё мнение о стрелке. Редкий случай, когда привычный земной жест имел тут неизменный смысл. Увы, но зачастую самые обычные жесты понимались иначе, нередко превратно, поэтому я старался попусту не размахивать руками, особенно в каких-нибудь самобытных краях.       Не то чтобы попытка убийства меня удивила — моей смерти могло желать множество разумных, превосходящее по численности население Земли, но такая оперативность настораживала… Но если кому-то так хочется, то можно и сыграть в эту игру.       Я, отряхнувшись, продолжил путь до стоянки такси.       1) Клавиатурный почерк — это не только скорость ввода информации, но и интервалы между нажатиями на клавиши, и число перекрытий между ними, время удержания мыши, степень аритмичности при наборе текста и использование функциональных клавиш. Это также частота возникновения ошибок при вводе. Простейший пример анализа, доступного любому: правая рука у правши печатает быстрее левой, и поэтому часто буквы оказываются перепутанными наоборот, и по этой перепутанности можно судить — правша или левша набиравший текст.       2) Световой конус (изотропный конус, нулевой конус) — гиперповерхность в пространстве-времени (чаще всего в пространстве Минковского), ограничивающая области будущего и прошлого относительно заданного события.       Световой конус можно определить как множество всех точек, для которых интервал, отделяющий их от данного события (вершины светового конуса), светоподобен (то есть равен нулю). Вершина разделяет поверхность светового конуса на две части. Одна часть поверхности лежит в области будущего по отношению к вершине и содержит все события, которых может достичь световой сигнал из вершины; можно представлять, что в событии-вершине произошла мгновенная вспышка. Другая часть содержит все события в прошлом, такие, что испущенный из них световой сигнал может достичь вершины. Ось светового конуса в пространстве Минковского в любой инерциальной системе отсчёта совпадает с проходящей через вершину мировой линией частицы, неподвижной в данной системе отсчёта.       Поскольку никакой сигнал не может распространяться быстрее света, световой конус имеет прямое отношение к причинно-следственной структуре пространства, а именно, он разделяет всё пространство-время на три части по отношению к вершине: область абсолютного прошлого (конус прошлого; все события, которые могли повлиять на событие в вершине), область абсолютного будущего (конус будущего; все события, на которые влияет событие в вершине конуса) и область абсолютно удалённого (события, отделённые от вершины пространственноподобным интервалом, то есть не связанные с вершиной причинно-следственными связями). [из Вики]       3) Если в одной ИСО (инерциальной системе отсчёта) два события в двух разных местах произошли одновременно, то в другой ИСО второе событие может оказаться позже первого, и если из второго места отправить со сверхсветовой скоростью информацию в первое место, то она будет получена раньше, чем отправлена. Согласно СТО, сверхсветовая передача информации позволяет посылать информацию в прошлое.       «Наилучшим аргументом против СС (сверхсветовой скорости) является «парадокс дедушки». В частной относительности получается, что если частица движется быстрее света в одной системе отсчета, то в другой она может двигаться назад во времени. Иными словами, СС движение или перенос информации автоматически означают путешествие назад во времени или отправку сообщений в прошлое. Если такое возможно, то можно было бы отправиться назад во времени и изменить ход истории, например, убив собственного дедушку. Это и вправду весьма серьезный аргумент, но он оставляет нам возможность совершать ограниченные СС путешествия при условии, что у нас нет возможности вернуться. Это не очень хорошо. Из относительности следует, что все, что можно сделать в одной системе отсчёта, должно быть можно сделать и в другой. Либо может быть так, что путешествия во времени возможны и что причинность нарушается определённым образом при СС путешествии. Это совсем нехорошо, но когда мы говорим о СС, приходится мыслить шире.       Верно и обратное: если возможно путешествие во времени, то возможны и СС путешествия, так как мы можем переместиться назад во времени и потом медленно долететь докуда надо раньше, чем туда прилетит свет обычным путем».       4) Локальный реализм — это комбинация принципа локальности с «реалистичным» предположением, что все объекты обладают «объективно существующими» значениями своих параметров и характеристик для любых возможных измерений, могущих быть произведенными над этими объектами, ПЕРЕД тем как эти измерения производятся.       5) https://ru.wikipedia.org/wiki/Принцип_причинности       6) Квантовый объект — это объект, прошлое и будущее которого однозначно не определены. У такого объекта существовало или будет существовать бесконечное количество состояний, каждое из которых имеет какую-то вероятность. Эти состояния описываются волновым уравнением Шредингера, т. е. квантовая частица одновременно является волной, и её состояние зависит от амплитуды и фазы волны. Любое наблюдение квантовой частицы изменяет её характеристики, поэтому мы не можем одновременно точно знать некоторые пары её характеристик, например, координату и скорость, время и энергию. И каждое наблюдение изменяет не только будущее частицы, но и ее прошлое. Опять же «изменяет её характеристики» для нас — наблюдателей. (Тут всё ещё зависит и от трактовки квантмеха)       7) Стоит только взглянуть со стороны, и — выходит — мы все «Коты Шредингера». Советую ознакомиться с многомировой интерпретацией квантовой физики или, иначе, интерпретацией Эверетта.       8) Единственное благо — это знание, единственное зло — невежество. Диоген©.       Олег заблуждается в авторстве цитаты. Напомню, что вселенная Wh40K чудовищно эклектична и практически все осмысленные цитаты в ней являются заимствованиями. Например, автор небезызвестной цитаты про последний камень последнего храма — Эмиль Золя. А не Император. И так далее.