Red lipstick

Nancy Sinatra – My Baby Shut Me Down.

В прошлый раз Инквизитор из Чунмёна всю душу вытряс затянувшейся паузой между убийствами. В этот раз очередное убийство после Placebo – Чунмён называет каждое песнями, оставленными на месте преступления, - происходит буквально через неделю. А следующее после него – через пять дней. Если это, конечно, дело ловких рук Инквизитора. Чунмёну то ли хочется хоть в чём-то быть уверенным, то ли он боится выйти за уже привычные рамки дела, но он вдруг сомневается в почерке. Всё бы хорошо, конечно, если два трупа, один с перерезанной шеей, лежащий на балконе многоэтажного дома и заливающий кровью балкон этажом ниже, другой подвешенный за ноги на оконной решётке квартиры, превращённой в наркопритон, вообще подходят под определение «хорошо». Обе жертвы, как и прежде, не отличались праведностью при жизни: торговля нелегальным оружием, несколько сроков за разбойные нападения, и несколько сроков за изнасилования и распространение наркотиков... Неприятные и уже не молодые люди, с незапоминающимися именами и без особых примет. Как всегда. Раны на шее у обоих точно такие же, как у предыдущих одиннадцати, ровные, глубокие, беспощадные, нанесённые уверенным жестом, действительно сильными руками. Но. В этот раз появилось это чёртово «но», которое чуть не свело Чунмёна с ума. Он даже переспросил у Чонина, не приснилось ли ему. Не почудилось ли. - Нет, Чунмён. На первом месте преступления… На первом за эти дни действительно не было песен. Если, конечно, мы не просмотрели... Но я лично облазал всю квартиру. Если Инквизитор оставил плеер или телефон на втором теле, его, конечно, могли украсть – контингент в «гетто», конечно... – Чонин брезгливо морщится, - но я, почему-то, в этом сомневаюсь... Чунмён сомневается тоже. Если честно, ему хочется просто перевернуть к херам стол, выругаться в голос и летящей походкой удалиться в ночь холодную без шапки. Ну, то есть, просто свалить в закат, швырнув на стол начальника свой жетон. И к чёрту карьеру. К чёрту все амбиции, планы на будущее и желание доказать себе и всему миру, что он, Ким Чунмён, любого негодяя поймает и справедливо накажет. - Если у него появился последователь... Чонин, если кто-то пытается маскироваться под Инквизитора, я этого не выдержу. Просто не выдержу. – Чунмён просто сжимает голову руками и лохматит чуть отросшие волосы, в явной панике. – Либо кто-то подхватил идею этого ублюдка доканать меня, либо... - Возьми себя в руки! – В последнее время никто иной, как Чонин оставался тем, кто трезво смотрит на жизнь, и периодически встряхивал Чунмёна, чтобы тот пришёл в себя. – Почему ты считаешь, что это не Инквизитор? - Потому что, - Чунмён вздыхает и тянется за сигаретами, но руки трясутся, и ужасно хочется выпить. Выпить нельзя, потому что одно только упоминание алкоголя приводит Чонина в ярость, достойную всех Чужих и всех Хищников, вместе взятых. – Потому что нет песен. А наш с тобой приятель, - Чунмён с отвращением шипит, - ещё ни разу не изменил своим традициям: «плохие ребята», гаррота, море крови, никаких улик и одна из моих любимых песен, как вишенка на торте. Чонин молчит, словно размышляет, рассеянно посасывая колпачок шариковой ручки, и Чунмён тихо отчаянно скулит. Потому что если Инквизитор и правда хочет от Чунмёна чего-то возвышенного, хоть и в извращённой форме, то этот подражатель, неудачно и несколько бесталанно копирующий без сомнения величайшего убийцу столетия, а то и двух-трёх столетий, явно имеет своей целью свести лейтенанта бостонской полиции с ума. К тому же, отсутствие музыкального сопровождения вполне объяснимо: эта трогательная, но незначительная для следствия, деталь никогда не освещалась в прессе. Собственно, до сих пор все в отделении, кроме Чунмёна и Чонина, разумеется, не считают это важным. Но Чунмён-то знает. Он, как никто другой, знает, что все эти убийства скорее были второстепенными, так сказать, кровавым обрамлением к песням. К сообщению «я знаю про тебя абсолютно всё» от Инквизитора. Поэтому Чунмён не верит, что последние два убийства – Инквизиторская работа. Это просто низкое, дешёвое, но, стоит признаться, весьма грамотно состряпанное издевательство. Чунмён чувствует почти непреодолимое желание плакать. - Котик, мы же сегодня пойдём ко мне вместе, правда? – Он смотрит на младшего почти умоляюще. Очень не хочется оставаться одному, почти страшно. Чонин вдруг мнётся, словно сомневается. Или не особо хочет. - Я обещал всё-таки доехать до матери... – Он смотрит на любовника и вдруг мягко и нежно улыбается. - Но я могу поехать завтра утром, это не проблема. Я позвоню маме и предупрежу. Не оставлять же тебя одного, бедняжку. Он, конечно, немного издевается, но Чунмён слишком устал, чтобы возмущаться. - Ты меня пугаешь... Знаешь, Тигр, мне кажется, что ты немного преувеличиваешь... Просто... Может, у него кончились песни? - Пффф… Ты сам в это веришь? У меня-то не кончились, - плейлиста, скопившегося за год цифрового романа с Маугли, хватило бы, чтобы вырезать полгорода. - Ну... Или он хочет выбить тебя из колеи. Понимаешь, может, он ждёт, что ты начнёшь действовать... - Как? – Чунмён не понимает, что за бред Чонин несёт. – Как еще я должен действовать? Начать убивать в ответ? Он режет глотки, а я буду простреливать затылки? Думаешь, наш дружок просто хочет поиграть со мной в салочки?! Кровавые салочки в «гетто». Блять, что за сценарий к дерьмовому фильму. - Между прочим, я тебе не хамил, - холодно замечает Чонин, который никогда не позволяет обращаться с собой неуважительно, если дело происходит не в постели. В постели-то всё совершенно наоборот... - Прости. - Я не знаю, как ты должен начать действовать по его мнению. – Чонин говорит сухо, явно немного обиженный. – Может, он хочет, чтобы ты его нашёл. Знаешь, такое случается с некоторой периодичностью, я читал в архивных хрониках. Может, он правда хочет, чтобы ты его поймал, он даёт тебе подсказки, а ты как не видел для него очевидного, так и не видишь. Понимаешь? Вот он и бесится. Чунмён смотрит на младшего порядком удивлённо. Откуда в этой юной голове столько не юношеских мыслей? И ведь совершенно правдоподобные вещи говорит парень, такое правда случается время от времени. Осознавать себя объектом вот такой извращённой страсти маньяка Чунмёну откровенно страшно. - Если и так, мне не легче, - Чунмён вздыхает, снова прикуривая, пока и это Чонин не стал ему запрещать, изверг. – Потому что я не понимаю, кто он. Я понимаю, что у него есть доступ к моим данным, ко мне самому, возможно, мы виделись с Инквизитором, и не раз. – Чунмён передёргивает плечами, понимая, что паранойя не за горами. – И скоро он порешит меня самого, нерадивого идиота. Потому что я не вижу того, что для него очевидно. - Сплюнь, дурак. Дома Чонин ластится, как кошка, обнимает, словно нет в их жизни красной помады, наручников, рваных чулок и прочих атрибутов не самых целомудренных любовных игр. А потом стонет, изгибаясь на Чунмёне так, словно танцует. Чунмён никогда не закрывает глаз, когда они занимаются любовью, потому что грех, грех пропустить хоть миг восхитительного зрелища по имени Ким Чонин, который отдаётся настолько искренне, настолько горячо и фанатично, что можно обалденно кончить, даже не вставляя в самую классную в мире задницу. Просто глядя на это совершенство. Чонин растягивает губы в излюбленной наглой полу-усмешке, без намёка на смущение раздеваясь и доставая из шкафа новую пару чулок. В этом весь Чонин – он подчиняет себе всё пространство, целиком и полностью, словно совершенно не имеет ни малейшего понятия о том, что такое границы личного пространства и рамки приличия. Поэтому, с первой ночи, Чонин пользуется всем, что есть в квартире Чунмёна, даже не думая просить разрешения. Чунмён просто смотрит на свой личный домашний фетиш и кусает губу в предвкушении. - Дай мне?.. Он встаёт на колени перед самым сексуальным парнем в мире, подхватывает кружево резинки чулка, и медленно, очень медленно тянет вверх, осыпая смуглую шелковистую кожу горячими, страстными поцелуями. Чонин улыбается довольно, прижмуривает хитрые лисьи глаза, явно наслаждаясь таким неприкрытым обожанием. Чунмён целует у паха, дуреет от едва уловимого пряного запаха, и весьма ощутимо прикусывает чувствительную кожу у лобка, упиваясь тихим шипением. Замерев на какой-то миг и напрочь позабыв о втором чулке, Чунмён совсем неласково толкает любовника в плечи, заставляя упасть на кровать. Он выхватывает из чужих пальцев серебристый цилиндрик, срывает колпачок и сам, слегка трясущейся рукой, мажет алым по обожаемым пухлым губам. - Какая же ты красивая дрянь... Чонин самодовольно улыбается, заводя руки за голову, и весь плавно изгибается, изнывая от желания. Чунмён, устроившись между стройных ног, сжимает лицо Чонина в пальцах, смотрит в совсем недавно такие наглые, совершенно бесстыжие глаза и тихо рычит. Потому что невозможно, просто невозможно терпеть: Чонин теперь смотрит так покорно, так податливо и послушно, такой восхитительный, великолепный в каждом изгибе божественного тела, что старшему просто сносит башку, и он, в один толчок, тихо шипя, входит на сухую, причиняя такую сладкую, такую желанную боль им обоим. Чонин хнычет, запрокидывая голову, сминая в пальцах подушку за своей головой, великолепный, неотразимый, божество... Но не противится, а скрещивает ноги на поясе любимого и толкает его в себя, требовательно и даже капризно. Чунмён просто протирает любовником, кажется, все поверхности в квартире, оставляя повсюду белёсые подтёки спермы. Чонин кажется неутомимым, и Чунмёна это приводит в восторг. Впрочем, к семи утра он чувствует себя просто выжатым лимоном. Совершенно бессильным. - Котёнок... Ну куда ты, давай спать?.. – Он ловит намеревающегося подняться с постели Чонина за резинку единственного чулка и сонно зевает. Чонин закуривает, оглядываясь на любовника, и смеётся, мягко покачивая перепачканной задницей. - Вообще-то, я хороший сын и еду к маме. Мой автобус отходит чуть больше, чем через час, а с твоими аппетитами, «по-быстренькому» не получится. - Я имел в виду просто сон, мистер хороший сын, - Чунмён усмехается, садясь в развороченной постели. – Когда ты вернешься, любовь моя? - Скажи это ещё раз. - Любовь моя. – Чунмён улыбается. - Ещё раз. - Любовь моя. - Ещё. - Я люблю тебя. - Ещё! - Сучка, я люблю тебя, люблю, слышишь, ты! – Чунмён сейчас совершенно счастлив. Секс-марафон вытеснил из него все мысли, которые, впрочем, уже готовы вернуться, как только мальчик закроет за собой входную дверь. Приходится ограничить себя в поцелуях, потому что, в конце концов, мама это святое. Чунмён садится в разгромленной давешней страстью кухне, и сыто улыбается. Он варит кофе, прикуривает и просто пытается проснуться. На кухонной стене, как в кино, приколоты фотографии с мест преступлений и даже подобие схемы убийств, потому что даже дома Чунмён не может перестать думать. И вдруг его накрывает. Неожиданно накрывает настоящим осознанием, ярким, удушающим, одновременно страшным и восхитительным. Он просто знает, он точно знает, где будет следующее убийство. Он, наконец, понял, он разгадал последнюю загадку Инквизитора! Ликование захлёстывает его полностью, как вода пробитый корабль. Чистый, неразбавленный восторг абсолютного знания. Он победил, хотя бы в этом раунде, он победил! И как же всё просто, до пошлого, до смешного просто! Как можно было не догадаться! Чунмён начинает рыться в ящиках в поисках карты, находит её и раскладывает на столе, поверх пепельницы, небрежно смахнув на пол пустые чашки. Его даже потряхивает от восторга. От азарта охотника, вставшего на верный след. От чувства свободы, потому что он больше не жертва. Нет, он не жертва. И он никому не позволит больше себя запугать. Чунмён даже перепроверяет всё через интернет и победоносно хмыкает. Во всём долбаном «гетто» есть только одна такая улица, только один дом, точнее, длинная цепочка домов, давно сплавленных в один, где номера квартир доходят до трёхзначных. Первое убийство без песни, которое – Чунмён больше не сомневается – стопроцентно дело рук Инквизитора, произошло в квартире номер 271. Второе, чёрт подери, на той же улице, в том же доме, в квартире 017. Всё так просто, что серьёзно тянет на гениальность. 271-017-337. Это же номер мобильного телефона Чунмёна. Его личный мобильный номер. Сейчас Чунмён даже не пугается, что Инквизитор в очередной раз даёт понять, как глубоко запустил лапы в личное пространство полицейского. Да пусть хоть в постель залезет, Чунмён уже дышит ему в затылок. - Триста тридцать семь, - напряжённо стонет Чунмён, понимая, где случится новое убийство. И оно случится сегодня, потому что между первым и вторым убийством прошло пять дней, и сегодня пятый с последнего. Чунмён надеется, что последнего. Поэтому он одевается, ещё раз всё перепроверяет и убеждается в собственной правоте. Он берет табельное оружие, но понимает, что никого не предупредит о том, куда направляется. Это его личное дело, личное дело между ним и Инквизитором. Сегодня роковой день, когда они, наконец, сведут счёты. И он, Ким Чунмён, победит. Иначе в этом мире просто нет справедливости. Чунмён даёт себе время перекурить, потому что его проклятье выходит на дело только ночью. Время бежит, вопреки законам жанра, как сумасшедшее, и вечер наступает практически неожиданно. - Бэнг-бэнг, я выстрелил в тебя, - напевает Чунмён, выходя на ту саму улицу, подходя к тому самому дому, выискивая табличку с нумерацией квартир, - Бэнг-бэнг, ты упал на землю, бэнг-бэнг… ужасный звук, бэнг-бэнг… Чунмёну трудно дышать от щекотки в горле, от дрожи, вызванной ликованием и предвкушением победы. Нужная квартира находится в пятнадцатом подъезде, Чунмён выбрасывает недокуренную сигарету на лестничной клетке. Незапертая дверь только подтверждает догадки, Чунмён входит в квартиру, держа пистолет наготове, с ноги открывает дверь в комнату, и понимает, что немного опоздал: пол залит кровью. Ещё горячей. Но он успел, успел, потому что Инквизитор ещё здесь. - Вот мы и встретились, Инквизитор. Привет…