Барон Одного Угла

Когда Фридрих закрывал глаза, он видел мир в единстве жизни и смерти. Его сны — не все из них, но многие — приводили его в места, далекие от понимания. И все-таки он никогда не давал изнанке властвовать над собой. Мертвые не видели в нем ни отца, ни брата, но друга. Они жалели его как такого же неупокоенного, стоящего одной ногой в царстве смерти. В этом знании не было боли. Мир по ту сторону выбрал его, когда он не просил; Фридрих пришел к нему сам много лет спустя. Мертвые больше не щетинились, не боялись его и не гневались; они слетались к нему, словно мотыльки на свет, льнули к теплу, но не сгорали. Он обрел то, что давно искал. Ступил на путь, избранный для него Господом, и более не сходил с него. В Грофстайне они встречают больше мертвых, чем в любых других землях. Фридриху теперь есть, с чем сравнивать. — Быть может, они чуют в тебе родную кровь, и потому не боятся выйти, — сказал Фахим в ответ на его удивление. — Для каждой земли свой колдун, верно? — печально улыбнулся Фридрих. Как далеко бы он ни бежал, пути все равно привели его обратно на родину. Девочка, привязавшаяся к ним в одной из деревень, сопровождала их до самого монастыря в горах. Ночью она плакала и звала маму. Фахим утешал ее колыбельными на кайнарском, и тогда она успокаивалась и засыпала. Дети всегда искали матерей. Где бы они ни жили: в жарких лесах Юга или в восточных степях, дети, похороненные без обряда, просили об одном. Когда Фридрих вспоминает свою мать, он чувствует лишь зияющую пустоту посреди груди. Он видел Бенедикту в те тоскливые, стылые годы; она бродила по коридорам замка, тихая и печальная. Она не пыталась убить его, как Гертруда: в ней не было обиды и ненависти, растущей в старой королеве день от дня. Его мама умерла, не сожалея ни о чем. Его отец умер от горя по ней. После смерти он искал ее и не мог найти — таково было наказание за грехи предков. Умрет ли Фридрих, если потеряет Фахима? — Что нам делать? — Будем искать ее маму, — пожал плечами Фахим. Фридрих взглянул на светловолосую девочку, прижавшуюся к его ноге. — Ее мама могла давно уйти. — Значит, проведем обряд. Когда спустя три дня они покидали стены Терского монастыря, Фридрих не мог найти себе места от тревоги. — Навестим Густава? — мягко спросил Фахим. — Нет… Нет, пожалуйста, пойдем дальше в горы. — Ты совсем не хочешь его видеть? — Не в этом дело. Густав был страшным знамением грядущих перемен. В мире, где он готовил паству к неотвратимому концу времен, больше не было места мечтам и свободе. Фридрих мог бы стать таким же. Если бы остался. Если бы его ярость в один день вырвалась наружу и обратилась оружием против друзей и врагов. Заканчивалось время первобытных дикарей, смеющих выбирать судьбу и живущих без господ и палачей. Господь для них — друг и наставник, что направляет по пути, но не вынуждает стаптывать ноги в кровь. Наступало время жертв и искупления. Фридриху не было в нем места. — Ты замерз? Сейчас разожгу костер. — Давай. В темноте пещеры, на которую они набрели в конце дня, чиркнуло огниво. — Здесь сквозняк. Наверное, есть выход с другой стороны. — Кажется, иногда сюда приходят монахи. Огонь от костра осветил лицо Фахима. Тот задумчиво посмотрел на пламя и сказал: — Инга нам что-то собрала в дорогу… Фридрих рассмеялся. — Тебе лишь бы поесть! Умер бы он от горя? — Так, хватит трястись. Снимай сапоги, они промокли. — Сейчас… Нет, оставь плащ себе. — Не глупи. Тебе нужнее. Фридрих не чувствовал сквозняка. Мертвая девочка кидала мелкие веточки в огонь, сидя перед костром на корточках. Фахим спал, прислонившись к стене пещеры. — Здесь живет дядя, — сказала девочка по секрету. — Что за дядя? — Фридрих на всякий случай осмотрелся. Девочка улыбнулась, подперла пухлые щечки ладошками. — Красивый. Он похож на моего папу. Только он всегда спит. — Все правильно. Ты спишь днем, а он — ночью. — Нет. Я сплю, когда хочу. А он — всегда! Сердце пропустило удар. Фридрих обернулся к Фахиму, тронул того за плечо. — Что такое?.. — Девочка хочет кое-что нам показать. — Я только уснул… Ух, ладно. Пещера уходила куда-то вглубь, все ниже и ниже. Наспех смастеренный факел в руках Фахима освещал им путь. — Куда мы идем, козочка? — спросил он, и девочка, до этого момента скакавшая впереди, остановилась и надулась. — Я не козочка! — Хорошо-хорошо. Зайчонок? Девочка кивнула, удовлетворенная. — Я хочу показать вам дядю. — Дядя, дядя… Что за троглодит такой? — заворчал Фахим. — Может, кто-то из монахов, — предположил Фридрих. Пещера постепенно сужалась со всех сторон. — Если окажется, что я тут не пролезу, клянусь богом… Фридрих фыркнул и мягко подтолкнул Фахима вперед, чтобы шел побыстрее. Тот не обиделся. Он уже давно ни на что не обижался. Фридрих не умер бы. Он не был своим отцом. — Сюда, — сказала девочка и шмыгнула в узкий проход впереди. — Надо было уснуть… Надо было! Я тут не пролезу! — возмущался Фахим. — Пролезешь. Нечего лишний раз гулять на той стороне. Внутри было светло и без факела. Пещера была заполнена мягким свечением, будто бы рожденным из самих каменных стен. Фридрих замер, рассматривая их. — Это… фрески? — выдавил он. — Похожи на те, что пишут в Эйдосе, — тихо ответил Фахим. — Хм, дяди нет, — озадаченно сказала девочка. Она прошла в середину пещеры и остановилась у каменного ложа, украшенного завядшими маковыми цветами. Фридрих подошел ближе, коснулся камня, теплого, будто только что покинутого. Цветам было не больше трех дней. — Густав был прав, — прошептал он и поднял взгляд. Фреска над его головой изображала золотое солнце, внутри которого сиял венец с сотней разноцветных драгоценных камней. — Помнишь, Инга говорила, что призрак епископа пропал из крипты? Фридрих не обернулся. Голова кружилась от света и ярких красок на фресках. Они ни на каплю не померкли за многие столетия. — Это он их написал, — понял Фридрих. — Может быть. Фахим подошел ближе, положил руку на плечо. Фридрих чувствовал тепло его ладони сквозь шерстяную ткань туники. Когда он повернулся, Фахим смотрел на него с беспокойством. Фридрих на мгновение отвел взгляд и заметил, что девочка пропала. — Куда она делась? — Сказала, что ей скучно. Фридрих прикрыл глаза. Горячая рука Фахима легла на его шею сзади, погладила позвонки. — Король вернулся, — пробормотал Фридрих. — Действительно стоило сбежать, чтобы открыть ему дорогу. — Навестим Густава? — Да. Они были на пороге перемен. Инга писала трактат о мертвых. Густав ждал конца времен. Фридрих открыл глаза и увидел перед собой тлеющий костер. Фахим спал, прислонившись к стене пещеры. Он не чувствовал сквозняка. — Фахим, — тихо позвал Фридрих и не получил ответа. Нет, он бы не умер. Он не умер, когда потерял Эдмунда. Почему же он думал об этом? Сердце сжималось, стоило только помыслить; они не расстанутся после смерти, не потеряют друг друга, но он был человеком и знал тяжесть горя, убившего многих в его семье. — Иди спать, — пробормотал Фахим со своего места. Фридрих вздохнул и сел рядом, положил голову на его плечо. Фахим накрыл его краем плаща и обнял за плечи. — Что тебя мучает? — спросил он, уткнувшись носом в волосы Фридриха. — Что мы будем делать теперь? Теперь, в мире, где они больше не нужны. — Мы будем нужны заблудшим, — словно отвечая на его мысли, произнес Фахим. — Может быть, даже больше, чем обычно. Духи чутко чувствуют перемены — они волнуются при любом, даже самом маленьком, изменении. — Давай уйдем. Далеко. Туда, где нет королей и епископов. Куда не ступала нога подкованного коня. Где наши голоса будут слышать только птицы. Фахим засмеялся, ласково, с добротой, на которую только он был способен. — Боюсь, таких мест больше нет, любовь моя. — Мы найдем. — Когда-нибудь нам придется вернуться. Фридрих ощутил себя глупым ребенком. Он обнял Фахима в ответ, вцепился крепко, будто тот вот-вот сбежит. — Я не хочу видеть бурю, — сказал он тихо. — Я думаю, это будет не буря… а увядание. Словно цветы мака на королевском ложе, их мир умирал. — Пройдет много-много лет. Мы успеем состариться и умереть. И даже тогда время не остановится. Быть может, лишь чуть-чуть устанет. — Солнце погаснет. Фахим поцеловал его в висок, прижался сухими губами. — Какое нам будет дело до солнца? Я буду любить тебя, в каком бы мире мы ни оказались. Даже там, где не будет неба и земли; где души бодрствуют, не отрываясь на сон. Но к чему загадывать так далеко? Давай найдем, где скоротать эту зиму. А там разберемся. Фридрих закрыл глаза. Он знает. Он не был похож на своего отца в главном: весь его мир не умещался в одном человеке. Он был шире. Когда он захотел сражаться с кочевниками Степи, Фахим не стал его держать. Разлука эта не была болезненной: каждую зиму она предвещала возвращение. Они встречались вновь, будто и не расставались вовсе. И дело было не во снах. Когда-то давно Фридрих сделал горе своим другом. Это было их маленькой тайной: когда тоска становилась невыносимой, он думал о том, что должен продолжать жить. Несмотря ни на что. Когда-то давно Фахим стал его другом тоже. Его улыбка, его смех превратили горе в надежду. И Фридрих знает: что бы ни случилось, это не изменится. Фахим останется частью его большого мира. И когда Фридрих закроет глаза, он увидит, что ничего никогда не заканчивается.