Зал ожидания

После очередного поворота стало ощутимо прохладнее и в носу подозрительно защекотало – едва уловимые изменения в воздухе. А вот потом Канде пришлось остановиться. Куда идти дальше, было непонятно, потому что вместо прямого прохода между домов перед ним вдруг выросла серая кирпичная стена. Канда машинально её пощупал и недовольно засопел. Аномалии он избирательно ненавидел. Рядом со стеной в симпатичном горшке произрастал одинокий щуплый кустик с небесно-синими листочками. Канда помрачнел ещё больше. Дело пахло керосином, потому что когда с ним в последний раз происходило нечто подобное, с очередной работы пришлось уйти. С другой стороны, в конторе Комуи синим кустикам вряд ли кто-то бы удивился, но это уже издержки. Вроде лечебных кактусов. Стена не обходилась от слова совсем. Канда прикрыл глаза и глубоко вздохнул, считая до десяти. Открыл. Огляделся. Смачно выругался. Пространство вокруг искажалось едва заметными пятнами, но уже на этом этапе стало очевидно, что находится он в крайне захламленном помещении, где к тому же когда-то велись ремонтные работы, но дело явно застопорилось. В одном углу приютились пара пластиковых столиков и несколько продавленных кресел, в другом громоздился диковинный и крайне подозрительный аппарат, замаскированный слоем пыли, и ящики с инструментами. Под кирпичной стеной с кустом-мутантом обнаружилась стопка древних книг. Рядом – покошенная этажерка и закрытые кухонные полки. На дверце одной чернела гордая угольная надпись «еда», на соседней – «остальное». Канда хмыкнул, распахнул обе. На первой стояли четыре чашки и сиротливая вазочка с горсткой печенья, а вторая была завалена пакетиками со специями, чаем и почему-то сухим кормом. Двери в комнате не было, впрочем, чувствовалось, что это ненадолго. Посчитав неприличным вылезать из чужого дома через окно, Канда отыскал электрический чайник, вскипятил воду из выглядящей относительно чистой бутылки, заварил чай в щербатой чашке и сел в кресло. Кресло выдохнуло облачко пыли и радостно впилось в бедро пружиной. Он тяжело вздохнул и уставился в подрагивающую стену. Про себя Канда называл это «выбрасыванием». С мыслью, что мир расколот на две части, он свыкся на удивление быстро. Правда, поначалу жутко разозлился и перенервничал. В первый раз даже умудрился несколько секунд упорно не замечать изменений. Конечно, пытался выбраться сам. По нескольку раз возвращался в исходную точку, обходил её и так и эдак, даже несколько раз подпрыгнул на месте. Ясное дело, не помогло. То ли после четвёртого, то ли после пятого выброса он смирился, что время пребывания на той стороне – вещь непредсказуемая и ни от чего не зависящая. Обратно выбрасывало так же неожиданно. Через некоторое время Канда даже стал получать некое извращённое удовольствие, бродя по локациям – порой случалось блуждать так долго, что мысли смешивались в одну сплошную помеху на линии. Места каждый раз были новыми. И – абсолютно не знакомыми. В последний он поймал себя на мысли, что возвращение не принесло никакого облегчения. Но вскоре он наткнулся на малопонятную аббревиатуру «ГУ ЧО», старательно выведенную на старомодной двери полуподвального помещения, пришпиленный ниже листок с кофейным пятном и объявлением о вакансии, и жизнь приобрела ещё более острый привкус абсурдности. Комната устаканилась, проявилось ещё несколько предметов интерьера и, что самое приятное, дверь. Канда поставил чашку на намертво прилипшую к столику салфетку и поднялся, потягиваясь. Откуда-то из глубины успокаивающе похрипывало радио. Он миновал небольшой тамбур и легонько толкнул следующую дверь, деревянную и чуть перекошенную... ...и с размаха вляпался в человека. Рыжего парня, увешанного кучей амулетов, тут же радостно вцепившихся в длинные волосы Канды. Внутри заворочались колючие клубки раздражения, но он сдержался, и вместо предупреждающего тычка аккуратно прихватил рыжего за ворот одной рукой, второй выпутывая иссиня-чёрные пряди из звенящего хитросплетения. – Привет, – невозмутимо сообщил тот, даже не думая помогать и вовсю глазея на неожиданного гостя. – Кроули не видал? Канда промолчал. Со своей ролью тут он пока не определился, потому как с одной стороны ему жуть как хотелось домой после очередного мозговыносящего денька под началом Комуи, не влезая при этом ни в какие непонятные разговоры, а с другой... уж очень было интересно погулять по другой стороне. Тем более что в такие дебри он никогда не проваливался. Выбрасывало, конечно, в подъезды странных заброшек пару раз, но так, чтобы ещё и встретить кого-то – не было. Однажды, правда, нашёл летучую мышь, почему-то жёлтую и с хвостом. По крайней мере, ему показалось, что это мышь. Во всяком случае, таких разожравшихся он ещё не встречал, а познания в зоологии были слишком поверхностными для более точного опознания. Рыжий, похоже, совсем не огорчился отсутствию ответа. Когда Канда напыхтелся с волосами до взрывоопасного состояния, ловко стянул последнюю из висюлек, которая никак не хотела отпускать волосы, и протянул её на ладони. – Забирай, этот точно твой, – ухмыльнулся он. – А патлы лучше обстриги, а то через пару дней будешь с собой пару лишних килограмм пыли, объедков, паутины и ещё бог весть чего в них таскать. – Захлопнись, – бросил Канда, подцепляя потёртый шнурок, стараясь не задеть чужую чуть грязноватую руку. Задел. Кожа на ощупь оказалась шершавой и сухой. Ничего особенного. Сунув неожиданный подарок в задний карман и решив изучить его уже дома, Канда посторонился, пропуская рыжего и всем своим видом показывая, что разговаривать не намерен. Тот покосился как-то странно, но задерживаться не стал и быстро скользнул в комнату с чаем и синим растением.

***

Аллен всегда откуда-то их приволакивал. Меня в том числе. Я вообще оказался самым первым – есть чем гордиться. Потом появилась Миранда, за ней – слепой Мари, а потом понеслась такая круговерть, что только успевай приноравливаться. Ох и кошмар тут творился поначалу... Миранда вечно что-то сбивала, попутно оставляя за собой кучу горшков с безобразными гибридами (вот где она горшки брала – ума не приложу, такой ведь свинарник вокруг, одна проходная чего стоит), пока Аллен не поговорил с ней о чём-то наедине (поверь, подслушивать я пытался – прилетело по первое число). После этого остался только Синий Джо. Я притащил его в проходную и зарыл в землю рядом с ним один из амулетов. Так, на всякий случай. Уолкеру не сказал, но он и сам явно всё почуял. Раз не устроил промывку мозгов – значит, всё в порядке. С Мари тоже поначалу было сложно. Самым ужасным было то, что он слышал. А слушать даже не пытался. Из-за слепоты всё получалось само. Слышал големов, слышал ту пакость из тайной комнаты Ала (брр, аж мороз по коже) и утверждал, что внутри того проживает крайне недовольный подобным положением вещей некто. Это меня жутко забавляло – я-то знал, что с таким беспорядочным питанием у Уолкера в желудке может процветать любая живность от глистов до солитёра. Последним прибился Кроули. Прям как почуял, что в королевстве Датском всё устаканилось, и сразу же сверзился на наши несчастные головушки. Нашёлся, блин, вампир. Я как его впервые увидел, подумал ещё – ну чисто граф Дракула. И вроде как только с виду. Первые пару дней сидел ниже травы, Алу в рот заглядывал (да и сам не плошал – все мои стратегические запасы сожрал, якобы случайно), улыбался на все сорок восемь... мда. А позавчера ка-ак рванул к людям. Мари тогда радио на их сторону настроил, мы все вокруг него устроились и уши развесили. Помолчали. Миранда позеленела. А Аллен вдруг как улыбнулся своей фирменной улыбкой, хлопнул меня по плечу и сказал: – Так что же это получается – мы вампира упустили? Вот. Так что не думай, что у нас тут тишь да гладь. Среди людей полно всяких любителей потустороннего, так вот я бы им ликбез с удовольствием провёл, да только... Мне кажется, я свалился в проходную совсем мальчишкой. Тогда это была просто голая комната – серые стены, потолок облупился, ни одного предмета – ну я сразу в угол забился и принялся разные даты про себя повторять. Ну, кто когда умер и всякое такое. Дед натаскал. Меня это всегда успокаивало. Даже увлёкся немного, дошёл до пятнадцатого века, а потом поднимаю голову – а он стоит надо мной. Молча. Лицо спокойное, но пугающее – ещё бы, шрам через всю физиономию да патлы седые, тут кто угодно обо... вздрогнет, короче. Я рот разинул и смотрю. Ну мы поиграли в гляделки минут пять, а потом он спрашивает: – Тебя как зовут? А я возьми и ляпни с перепугу предыдущее имя: – Дик. И сразу язык прикусил. Дед бы меня за такое по головке не погладил. Новая жизнь старых имён не терпит. А он опять глядит так пронзительно и вдруг как ухмыльнётся: – Ничего подобного. Лави будешь. И вот тогда-то я стал частью чего-то, что ни единым словом человеческим не опишешь. Аллен называл по-собачьи – «стая». Я протестовал, но мелко и молча. Внутренне, скажем так. Тут вообще очень много внутреннего. Я когда такие темы под алкоголь начинаю задвигать, Уолкер сразу на меня так неодобрительно косится, что язык сам прикусывается и к нёбу прилипает. Не любит он всякие внутренности. Для него будто всё снаружи. Что наша сторона, что их. Но я не спрашиваю. И не жалуюсь. С тех пор как он намертво прицепил мне моё новое имя, непонятно откуда узнав его, я его мало о чём спрашивал. Про мироустройство и всякое такое, я имею в виду. А то не выспрашивай у него, в каком измерении он грязную посуду после себя оставляет – ни одной тарелки бы не осталось. А я их вон с каким трудом сюда перетаскал. Вот так. Сам он любит задавать риторические вопросы. Вернее, вопросы вполне себе по существу, я бы от ответов на такие не отказывался, но он-то их ставит таким образом, что даже пытаться угадать ответ не хочется. Просто спрашивает и ни на кого особо не смотрит при этом. Вот и получается так... риторически. Поначалу я мало на него смотрел. Боялся. Первого раза хватило. А потом вдруг заметил кое-что. Случайно. Мы в душевых были, он мылся, а я спиной к нему стоял у зеркала, бриться пытался. Первый пушок полез, а я за ним вслед – на верхние полки, лезвие искать. Ух каким взрослым себя сразу почувствовал… И вот стою я значит над раковиной перед мутным зеркалом, старательно кромсаю щёки. Не предупредил ведь никто, что взросление – это так трудно. Стекло запотевает, я пыхчу, ни на что уже внимания не обращаю, хватаю полотенце, тру это зеркало несчастное – и вижу Ала в отражении. Явно только из-под воды вылез, с абсолютно рассеянным видом стоит в клубах пара, с полотенцем на плече, и так по-домашнему в ухе ковыряется, что я аж притих. Рассматриваю его через зеркало и диву даюсь. Шрам, конечно, никуда не делся, только на другую щёку срикошетил, с волос ручейки стекают... И тогда как резануло – а он ведь красивый. Потусторонней такой красотой, что ли, пардон за каламбур, ежели это он. Всё-таки привык я к этой границе между сторонами. Тощий, конечно, роста в нём маловато, одевается как попало, а вот поди ж ты. Красота ни ангельская, ни дьявольская, а такая, знаешь... Вот как у помойной кошки в выводке пятеро котят, и четверо – точь в точь материнская копия, а пятый – белая ворона. Некая порода проглядывает из-под скудной шкурки, и в глазищах океан плещется. Ни грации особой, только хвост как-то иначе загибается... Да чёрт с ними, с этими котами. Аллен – совсем другое дело. О чём мы всегда молчали – так это о возрасте. Именно о цифрах. В них было всё дело. Я рос, как-то справлялся с бородой, вымахал будь здоров – рубашки стал у Мари красть, а Уолкер не менялся. Совершенно. Я поначалу был всего на пару сантиметров выше, вроде как почти на равных, а потом не заметил, как стал с другого ракурса смотреть. Подумал ещё: «Вот не повезло». Хотя Алу всё это до лампочки, конечно. Только через время вдруг понял, что он вообще не поменялся. Ведь столько лет прошло. Все становились старше, а он как подростком выглядел, так и выглядит до сих пор. Удивительно. И страшно. А про нычку его – вообще отдельная история. Пока берлога наша ещё не перебродила до нужной кондиции и комнаты постоянно путались, вместе с ними путался и я. Набрёл однажды на белую комнату. Сначала вообще не понял, куда свалился, ошалел, споткнулся через порог и пропахал носом будь здоров. Глаза вниз скосил и тут же почувствовал себя грязным – в жизни такого белоснежного пола не видал. Ну ни единой пылинки, ей-богу! Поднялся кое-как на четвереньки и замер: метра через три от меня стоял... да хрен разберёт, что за инструмент. Рояль какой, наверное. И тоже отвратительно белый. За ним скорчился Уолкер в позе эмбриона – колени одной рукой обнял, пальцы второй над клавишами скрючил, но не играет. Я вскочил, штаны отряхнул, а он медленно, словно во сне, голову повернул, и тут уж мне совсем поплохело. На него с потолка грозовая туча опускалась. В ушах сразу затрещало, на плечи словно все проблемы мира опустились... в общем, муть. А у Уолкера взгляд тяжеленный стал, глаза дымкой подёрнулись, стали грязно-жёлтыми; я попятился – хоть куда-то, лишь бы от этой тяжести укрыться, – он даже не шелохнулся. Как добирался до своего закутка – не помню, хоть убей. После этого появилась библиотека (однозначный намёк), в ту комнату я больше не забредал ни случайно, ни по желанию (да и найти вряд ли бы получилось), а Уолкер нацепил непонятно где откопанные очки. Темнота застыла чернильным пятном на подкорке сознания. А Мари её слышит. И непонятно как с этим живёт. Сегодня из библиотеки как выкатился – наткнулся на парня. Раньше его здесь не видел вроде. Ничего такой, крепкий. Хватка хорошая, волосы длинные. Вся связка к нему так и прилипла – ну точно из стаи, откуда-то из задних лап. Да и кому здесь быть чужому. Сплавил ему один амулет: если новичок, то в помощь, а нет – лишним точно не будет. Вёл себя вроде как уверенно, правда, слова из него было не вытянуть. Ну я его взглядом задумчивым проводил, репу почесал, да и пошёл себе. Это вон Аллен их всех наперечёт знает, а мне-то оно зачем. Зато уж если есть имя – намертво в память впаяет. Всё как в истории.