Поперёк линованной бумаги

      Хорошо было, когда удавалось достать сигареты, а если нет, то ещё лучше. Сидя на школьной крыше спинами к стене, они передавали друг другу одну. Дни текли быстрее, чем горная речка, стремительные и прозрачные. Быть вместе незаметно вошло в привычку, как будто так было всегда. - А для чего тебе деньги вообще? - На учёбу коплю. Моя мама хостес, зарабатывает так себе, неплохо, но и не густо, а я хочу в университет. - Умник, надо же, нашёл чем зарабатывать. - А что? Есть другие варианты? - Всегда есть другие варианты, Бу, более... Человечные, что ли. Тему родителей старательно обходили, Сатоо тактично отмалчивался, а Манабу ни разу не звал к себе в гости. "Стесняется, наверно", - решил про себя одноклассник, и как-то само собой получилось, что местом вечерних посиделок стала его шумная квартира.       В семье Казуки давно перестали обращать внимания на ещё одного мальчика, постоянно ошивающегося в их доме, одним ребёнком больше, одним меньше, риса хватит на всех, может, и ещё что-нибудь найдётся. - Эй, Мана-кун, привет, руки помыл и марш за стол, - командовала уютная Сатоо-сан в передничке, вечно с малышкой Юки на руках. - Ма, нормально вообще, а меня не приглашаешь, что ли, да? - Тебя приглашай-не приглашай, сам припрёшься и сожрёшь всё, что не приколочено. Боже, за что вы мне такие прожорливые? В постоянном оре, гвалте и бедламе, который там творился, Манабу был самой лучшей и спокойной частью общей картины и только тихо посмеивался, когда Казуки в любой момент взвивался и начинал таскать за ухо младшего брата, который стащил его psp. А иногда самозваный защитник, ставший приятелем, вскакивал, чтобы поставить диск, по его мнению, жизненно необходимый, соответствующий именно этой минуте, или бегал на кухню, чтоб принести сладкого, например, стянуть из морозилки мороженого. Усидеть на месте он не мог и четверти часа, постоянно носился кругами, как большой пёс, сторожащий хозяина на прогулке, вроде и рядом, а вроде и сам по себе. Суетился и не замечал, насколько пристально Манабу на него поглядывает из-под опущенных ресниц, покусывая кончик карандаша или прихлебывая чай из кружки.       Это стало нормой - всюду таскать с собой Ошио, тот, как ни странно сопротивлялся всё меньше, а скоро и вовсе перестал огрызаться, то ли сдался под напором упрямого, как осёл, Казуки, то ли ему самому нравилась такая странная дружба. После занятий они бродили в близлежащих районах, искали подработку, причём почему-то на двоих, хотя раньше Казуки о таком не задумывался, ему хватало карманных денег. Поработали грузчиками в одном магазинчике, раздавали листовки, и в итоге нашли комбини, куда охотно брали учеников старшей школы на выходные. Уроки тоже делали вместе. И с друзьями Сатоо его свёл. Удивительно, вечный одиночка Манабу должен был смущаться, но он легко вошёл в компанию, даже обзавёлся парой знакомых, с которыми созванивался, встречался уже один, без друга. И откуда что взялось, непонятно, что ему мешало так жить раньше. Он больше не сидел в углу сам по себе, стал частью класса, даже с девчонками заигрывал по-своему, и начал получать ответные знаки внимания. Сначала Казуки радовался за него, но это быстро прошло. С каждым днём всё чаще ловил себя на неприятном скребущем ощущении, почти как с уведённым без разрешения psp, только намного болезненнее. Казалось, Манабу не на месте, он не должен так спокойно болтать с другими, будто бы отгораживаясь от него. Разве он может быть отдельно? Странно, из-за других ребят, даже из-за девушек, он так не раздражался. Казуки становился всё более рассеянным, ходил мрачнее тучи, не мог ни на чём сосредоточиться, только и делал, что неосознанно отслеживал любые изменения в поведении Манабу в школе и после неё, слушал его разговоры, отмечал любую мелочь, чтоб ночью лежать без сна, глядя в потолок, и без конца прокручивать в памяти то, как Ошио весело и здорово без него.       То, что это была ревность, он понял неожиданно для себя. Как-то раз на переменке к Манабу в класс подошёл Руи из параллельного, в последнее время у них обнаружилось до омерзения много общих интересов, они обменивались книгами, о чём-то раздражающе трещали. Казуки смотрел-смотрел, лёжа на своей парте щекой, свесив руки по обе стороны, и когда его подопечный расплылся в улыбке, предназначенной не ему, вдруг рванул с низкого старта, ухватил вяло упирающегося Манабу за локоть и потащил за собой куда-то, спускаясь всё ниже и ниже, не разбирая дороги. Они остановились под лестницей, если бы можно было увести его ещё ниже, в темноту, в какой-нибудь очень глубокий подвал, Казуки бы не раздумывая сделал это. А сейчас вжал в стену, руки по обе стороны головы, зарычал: - А не охренел ли ты, Ошио?! - Что? Если кто и охренел, то, по-моему, это ты, - вскипел Манабу, раздражённо сморщил нос, нахмурился и сжал руки в кулаки, хотя выбраться из тисков пока не пытался. - Чего потащил меня сюда, ненормальный? Звонок скоро, да и вообще сцена идиотская, что на тебя нашло? Перед Руи стыдно... Ох, не стоило ему этого говорить, Казуки даже дёрнулся инстинктивно, как от удара, злость полыхнула так, словно Ошио плеснул из канистры с бензином в небольшой костерок. - Стыдно? Это тебе-то? Хватит уже клеить моих друзей. Или ты уже и ему отсосал? По дружбе или за бабки? Секунду спустя он словил сотню колючих звёздочек, скрючился от точного удара коленом по стратегической точке, оказывается, в некоторых ситуациях драться Ошио всё-таки умел. Удивительно было другое: он не воспользовался случаем, не ушёл, пока Казуки беспомощно унизительно мычал от боли. Остался стоять у стены, запрокинув голову назад, и хотя урок уже начался, такой важный по его же недавним словам урок, кажется, сейчас на это было совершенно наплевать мальчику с загадочным выражением лица, в котором было что-то от тоски, что-то от сомнения, а ещё неуловимая какая-то более светлая эмоция. С усилием выпрямившись, Казуки с невольной жаждой вглядывался в него и не знал, что сказать, совершенно потерялся, хотелось одновременно и ударить в ответ, и просить прощения, и ещё столько всего сделать, что голова лопалась от потока желаний. А Манабу всё не двигался с места, словно чего-то ждал, а, может, и сам запутался на время в происходящем. - Знаешь, это обидно, - глухо сказал он и посмотрел в упор в глаза другу. А голос был таким хриплым, будто он только что долго и истошно кричал на пределе сил, с болезненным надрывом, будто отчаянно звал на помощь, а ему никто не ответил. И Сатоо просветлел, мгновенно расслабился, мучительные ночи сомнений и подозрений отошли куда-то далеко на задний план, уступая место простому животному пониманию того, что он хочет на самом деле, и почему так дёргался, когда почувствовал независимость Манабу. Тело двигалось само, он шагнул к погрустневшему парню, так близко, как только можно, зажмурился, впечатавшись грудью, бёдрами, провёл по рукам от локтей к запястьям и наконец вплёл свои пальцы в его. - Ма-на-бу, - прошептал он глупо на выдохе, едва слышно, - пожалуйста... - "Пожалуйста" что? - процедил приятель зло, с холодком, но почему-то тоже шёпотом. А пульс у него зашкаливал, Казуки чувствовал, как он набирает немыслимые обороты, словно турбина самолёта перед взлётом, и от этого вдруг стало легко на душе, так, что захотелось смеяться. Потому что его собственное сердце тоже сейчас было турбиной, и оттого, звуча в унисон, оно понимало всё то, что не произносилось словами, гораздо лучше и отчётливее. - Пожалуйста, не бей сейчас по яйцам, - улыбнулся Казуки, не раскрывая глаз, на ощупь находя холодные дрожащие губы. Они были такие истерзанные искусанные, но сейчас вопрос "Кем?" не преследовал его, потому что ритм сердца говорил чётко - "Сам искусал такими же ночами, когда думал о тебе, когда злился на все твои вечеринки и встречи, на гору шоколада на парте, в которую хотелось подсыпать яда, чтоб больше не было так больно, так безнадёжно и горько одному, без тебя. Сам, когда закрывался в ванной, приходя к тебе в гости, слыша гомон и крики, выкраивая из общего хора твой дурашливый голос. Сам, когда обречённо дрочил на мысли о том, чего никогда не будет". И шершавые губы открылись в ответ мягко, голодно, пальцы сжали замок крепче. Манабу не просто ответил, он напирал в ответ, яростно толкался вперёд языком, неуклюже, порывисто тёрся, тяжело дышал, почти с урчанием, погружаясь глубже, ласкался так несдержанно, словно не мог поверить и хотел получить всё и сразу. Казуки тоже снесло башню напрочь, ни один из предыдущих поцелуев на его памяти не мог сравниться с этим хищным, каким-то захватническим порывом, и ощущение было такое, будто они оба нападают, метят территорию, могли бы, сплелись в клубок прямо здесь. Он чувствовал, как нестерпимо нарастает возбуждение и как упирается ему в бедро так же быстро отвердевший член Манабу, но мысли не могли на этом остановиться, вообще их свихнувшийся хоровод звучал довольно однообразным потоком различных "Вау". Раньше Казуки никогда не задумывался о том, чтоб завалить кого-нибудь своего пола, а сейчас, даже не представляя, что точно нужно делать, он сходил с ума от желания нагнуть Манабу прямо здесь и сейчас. Не могли оторваться, не могли наласкаться, когда наконец синхронно открыли глаза, почти задыхались. Оказалось, что каким-то образом волосы у обоих растрёпаны, галстук Казуки ослаблен и съехал в сторону, рубашка торчит из брюк, а на Манабу вообще наполовину расстёгнута и пуговица оторвалась. Осознание ошарашивало, но не пугало. Но его явное удивление Манабу воспринял как что-то негативное, будто Сатоо сожалеет, выпутался, нырнул под руку и припустил от него по лестнице вверх, перепрыгивая через две ступеньки. - Эй, подлый трус, давай встречаться, - со смехом крикнул Казуки вслед ему и довольно улыбнулся, выхватив взглядом испуганную физиономию, вынырнувшую на минуту из-за перил на несколько пролётов выше. Манабу не верил. Но ничего, не страшно, приручит. Теперь-то всё будет хорошо, он был уверен. Сатоо вернулся в класс к следующему уроку и, не говоря ни слова, положил на парту перед Ошио одну единственную пуговицу. Сам он выглядел потрёпанным, но счастливым, а коленки были грязными, ползал в пыли, искал. Манабу чуть сквозь землю не провалился от стыда, и когда Казуки прошёл вперёд и сел за свою парту, подбитым истребителем спикировал в учебник алгебры, лишь бы никто не видел пылающих щёк. А в кармане сжимал пуговицу, так крепко, что на ладони красным расцветал маленький круглый след. ***       Но у них не могло быть всё хорошо и просто. Так было с самого начала. Неправильно, неровно, нервно, и так влекуще. Они толком не говорили с того сумасшедшего поцелуя, ничего не обсуждали. Просто Казуки стал неуловимо внимательнее к нему, предупреждал любые желания, проявлял заботу, глупо и примитивно: не голоден ли? Не замёрз? И это раздражало неопределённостью, какая-то затянувшаяся нескончаемая пытка. Лучше бы и не было ничего, если теперь Казуки притворяется, что ничего не случилось. Херово, кстати, притворяется. Ошио замечал, как иногда тот смотрит на него, будто зависая, шумно сглатывает, облизывает губы, но ничего больше не предпринимает. При этом, сам Манабу, не понимая зачем, перестал болтать с Руи, а ещё у него появилась маленькая постыдная привычка - машинально крутить четвёртую снизу пуговицу на рубашке при волнении. Иногда ему казалось, что Казуки это просёк, и тогда хотелось напрочь отрубить себе руки. Оказывается, у этого идиота был план. Их теперь уже общий приятель - Бё устраивал вечеринку, отмечали его день рождения. Он был парнем мажористым: богатые родители, частный дом и, конечно, ему доверили квартиру в полное распоряжение, чтоб сынок отметил праздник на всю катушку. Собираться начали ещё часам к четырём, поэтому к восьми, когда Казуки и Манабу пришли после своей подработки, почти все знакомые были пьяны вдрабадан. Сам именинник на ногах не стоял, принял их общий подарок - две части новой видеоигры - в лежачем положении, на диване с какой-то полуголой девчонкой на пару лет старше, восседавшей верхом на его бёдрах. - О, спасибо, парни, потом погоняем вместе, располагайтесь, будьте как дома, - мурлыкнул он и тут же выронил диски на пол, потому что его нетрезвая подружка приступила к активным действиям прямо в гостиной, никого не смущаясь. - Да чтоб у меня дома хоть раз так было, - буркнул Сатоо, присвистнув. - У тебя почти всегда так и есть, тоже бардак полнейший. - Только без алкоголя и баб, - усмехнулся Казуки и мягко взял Манабу за руку, тот вздрогнул и внимательно посмотрел на него. Конечно, здесь всем было всё равно, школьники пили, пели в караоке, резались где-то в приставку, курили, тискались по углам, но сам факт - ему не страшно было при всех... - Понимаешь, у меня действительно негде, - сказал Казуки с нажимом, очень серьёзно, без тени улыбки. И тут до Манабу дошло, что весь этот долгий месяц он вовсе не забывал о произошедшем и не притворялся, просто выжидал удобный момент, а ещё, может, немного смущался, ведь он так и не ответил ему тогда. - Ты что, хочешь сегодня? Тут? - отвернулся в поисках чего-нибудь, что можно выпить, и поскорее, а Казуки тут же исчез и вернулся через пару минут с двумя запотевшими бутылками пива из гигантского серебряного ведерка со льдом. В похожих обычно подают шампанское, но Бё, видимо, решил поглумиться над взрослым шиком и расставил в квартире такие с алкоголем попроще, а ещё вазы из дорогого, расписанного вручную, фарфора с чипсами и попкорном. - А ты не хочешь? - спросил словно невзначай, между делом, словно это касалось напитков или какого-нибудь похода в кино, открыл и протянул парню пиво. Но видно - боится, хотя в глаза не смотрит, одним глотком половину выпил и губы поджал. Манабу напряжённо поёжился и чокнулся своей бутылкой с его. - Пойдём тогда поищем что-нибудь, - решился, выпалил, надеялся, что голос не дрогнул, не выдал нервозности, может, за грохочущей музыкой не слышно тревоги. Казуки припустил с такой скоростью, что невозможно было не рассмеяться, заспешил, будто Манабу возьмёт и передумает за минуту, поэтому развеселившийся мальчишка не выдержал, догнал уже у лестницы, осмелел, навалился сзади, обнял и высказался куда-то в шею другу: - Не беги так, я никуда не денусь, - Сатоо дёрнуся, застыл, перехватил кисть. - Я сейчас тебя на руки возьму и потащу, ну что ты творишь... - Нет уж, обойдусь, я как-нибудь сам, - фыркнул, отпустил и стал подниматься следом. Им повезло: одна из спален пустовала, это была родительская, с огромной кроватью под балдахином, ни одной парочке подростков не хватило наглости завалиться сюда, да и им, наверное, тоже, если бы был выбор. - Балдахин, блядь, Казу, кто в наше время покупает такую жуткую жуть? - как-то нервно хохотнул Манабу и обернулся на Казуки. Это был не взгляд, а живой огонь, дикое желание. У него даже пальцы подрагивали от напряжения, бутылка скользнула вниз, упала, но не разбилась, прокатилась немного по мягкому высокому ворсу ковра. *** - Ты соврал мне! Зачем? - с непониманием, с ужасом. Весь зажавшийся, вытянувшийся стрункой под ним обнажённый Манабу не знал, что ответить. Казуки навис над ним в полной боевой готовности и с изумлением смотрел в широко распахнувшиеся, испуганные глаза. Бравады и смелости хватило ненадолго, как только дело дошло до смазки, которую Сатоо купил заранее вместе с презервативами и, чувствуя себя полным идиотом, таскал с собой несколько недель, как только они продвинулись до первый резких, несдержанных толчков пальцами, стало ясно... - Для чего? Бу? Надо быть полным идиотом, чтоб не врубиться, что ты девственник, да и члена-то не видел ни разу, кроме своего. Вот! Даже сейчас взгляд отводишь... - мысленно он продолжил свою тираду: "И нужно быть полным ублюдком, чтоб трахать этот дрожащий комок". Манабу открыл рот, закрыл, нерешительно протянул к нему руки, но Казуки сбросил их, поднялся одним рывком и задумчиво уселся рядом на постели. - Я не понимаю... Это что, так круто притворяться шлюхой? Объясни мне! Это... как врать об изнасиловании, я не знаю... - Казу, я не стал бы врать об изнасиловании... - Не вижу разницы... Голый, ссутуленный, Казуки выглядел очень печальным, и парнишка, который до этого так и лежал по стойке смирно, вдруг подскочил и начал собирать, судорожно натягивать на себя разбросанную по комнате одежду. - Разочарован, что ли? Да я просто избавиться от тебя хотел там, в туалете. Прилип, спаситель человечества. Кто ж знал, что тебе нравятся бляди, и ты наоборот, прицепишься, - чужим, ледяным тоном медленно ответил Манабу, каждое слово было взвешенным, отдельным, тяжёлым и острым ножом. Но Казуки не собирался играть в метателя кинжалов и его жертву. Достало, почему он должен терпеть придурь какого-то очкарика-истерички? - Окей. Хотел избавиться и избавился, - равнодушно прокомментировал он, завернулся в простыню, подхватил свои джинсы, бельё и майку, спокойно вышел из спальни, оставляя Ошио одного, и, конечно, не видел, как тот, так и не застегнув штаны, рухнул на кровать лицом вниз, обхватил голову руками и лежал так довольно долго, то ли пытаясь прийти в себя, то ли, наоборот, в тайной надежде задохнуться. Потом их одноклассники долго шутили, что день рождения Бё в том году настолько удался, что Сатоо нажрался и бродил по дому в чём мать родила. А у них с Манабу был другой повод долгие годы отмечать этот день. Тогда, среди ночи, Казуки был уже одетым, но в то же время действительно мертвецки пьяным. Расположился на полу в гостиной внизу, где в это время несколько девчонок и парней играли в твистер. Когда он сидел и флегматично раздумывал, доползти ли до ещё одной бутылки или попробовать пойти проблеваться, рядом с ним вдруг приземлился трезвый, как стёклышко, Манабу. Сначала хотелось наказать, игнорировать, вообще больше никогда не видеть, но он дёрнул за край майки, сперва легко, потом требовательнее, и когда Сатоо раздражённо повернулся, потянулся к нему и поцеловал при всех во влажные, пахнущие пивом и дымом губы. Двое из четырёх играющих шлёпнулись на разрисованное разноцветными кругами поле и увлекли за собой остальных. Вошедшая нетвёрдой походкой подружка Бётаро издала восторженный визг и что-то вроде: "Няшки! Сфоткайте, сфоткайте". А им, собственно, было уже всё равно, Казуки подхватил его под мышки, усадил к себе на колени и так и не отпускал до утра. К концу следующей недели уже вся школа знала, что они встречаются. *** "Как же я всегда тебя хотел", - крепко, почти до скрипа, сжав зубы, думал Казуки, слушая ритмичные удары в стену. Это кровать Юуто спинкой билась в тонкую перегородку, и он готов был поклясться, что чувствует колебания, и ещё - хоть сейчас мог поспорить, что сегодня, как и во все предыдущие ночи, не сомкнёт глаз, пока они не закончат эту адскую пытку. А потом будет ещё полночи ворочаться, задыхаясь от воспоминаний. Эти сумасшедшие стоны сведут его в могилу.