Поперёк линованной бумаги

      Некоторые думают, что стоит что-то съесть или выпить, и это решит все их проблемы. Как в сказке про Алису, вырастешь или уменьшишься, сможешь достать до неба или пролезть в игольное ушко. Куда легче верить в чудодейственные силы химии, чем в свои собственные. Особенно подвержены этой сказочной болезни влюблённые подростки. Им кажется, что трудности не преодолеть с помощью терпения. Что это вообще такое? Только занудное старичьё выбирает терпение, потому что воображения на быстрые способы не хватает. Но у них, конечно, получится по-другому. Вот и Казуки когда-то в прошлом считал, что серьёзные разговоры и ожидание - путь слабаков, если что-то не так, лучше идти напролом. А скорее всего, просто боялся ответов на свои вопросы. Поэтому давно мечтал напоить своего строптивого мальчика. Нет ничего лучше магии, и чем больше в ней градусов, тем она действеннее.       Нельзя сказать, что у них с Манабу что-то сильно уж не заладилось после того, как они начали встречаться. Всё шло неплохо, но больно уж медленно. Конечно, в школе многие смотрели косо, правда, Казуки все любили, поэтому открытой травли не было. Учителя пытались поговорить, и тут помогло фантастическое умение Сатоо собираться перед взрослыми и выглядеть невероятно разумным, заслуживающим доверия молодым человеком. Манабу угрюмо молчал, опустив глаза в пол, только утвердительно кивал головой, когда того требовало неторопливое течение диалога. А Казуки сдержанно и очень вежливо отвечал за них двоих. Конечно, они обещают вести себя в рамках приличий и не демонстрировать свои отношения в школе. Ничего не будут нарочно афишировать. И, естественно, это не скажется на учёбе. Наоборот, он от своего имени обязуется подтянуть оценки. Всё это звучало настолько резонно и многообещающе, что прикопаться было совершенно не к чему. - Лезть на баррикады и доказывать всему миру, что гомосексуализм - это прекрасно, мы не станем, не переживайте. Но и прятаться от себя глупо. Мы будем очень приличными. Вы же понимаете, Куросаки-сан, мы просто не хотим лгать. Родители? Конечно, они в курсе, - врал Казуки, не моргнув глазом. Манабу краснел и отворачивался, но окружающие списывали это на смущение. На деле стыдливым он не был. Распалялся чуть ли не быстрее своего уже более опытного в таких делах парня, но только до какого-то момента, потом вдруг будто пугался чего-то и начинал злиться, огрызался, грубил или и вовсе сваливал. Казуки не обижался, ему казалось, он понимает, не так-то просто решиться подставить свою задницу другому мужику, и редкие срывы списывал на волнение. Что было довольно необычно, будь на месте Манабу девушка, такое ломание он долго бы терпеть не стал, сменил бы подружку, не задумываясь. Но вот незадача, менять Манабу на кого-то ещё не хотелось, тут уже он смирился, врать себе было бессмысленно: к Ошио его тянуло, и не только физически, любую новость нужно было рассказать именно ему, любой печалью поделиться только с ним. Перед сном они долго болтали по телефону обо всём на свете, так важно было рассказать всё именно сейчас, а на самом деле было страшно просто повесить трубку, поэтому конец беседы затягивался, превращаясь в безумную клоунаду. - Ты клади. - Нет, ты. - Не буду, Казу, что за вечная придурь, вешай. - Сам вешай, я не хочу. - Давай тогда я тебя к завтрашней контрольной готовить буду, - коварный смешок. - О да, Ошио-сэнсей, скажите, что мне сделать для вас, чтоб пройти этот тест, я на всё готов... - Сейчас выключусь. - А я перезвоню. - Идиот... - Как насчёт телефонного минета, Бу? - Ну ладно, звучит неплохо. - Я внимательно слушаю... - Эй, сам предложил, сам и делай! - Бессердечный, у меня Такеши на соседней кровати спит, как я тебе тут буду... - Ну так спит же, валяй...       И мнение других ничего не значило. Хотя секса всё же не хватало. Пока максимум того, что они достигли, был "совместный просмотр порно". То есть это было кодовое название - просмотр. Однажды Манабу, снимая ботинки в его прихожей, так влажно и горячо посмотрел на него снизу вверх от ступней, по ногам и выше, выше, задержался на шее, на губах, и быстро скатился вниз, словно его и правда только шнурки интересовали. "Бум!" - бывает пишут в комиксах. Не долго думая, Казуки выпихнул младшего брата из комнаты именно под предлогом порно, всучил ему триста йен, старший брат был в университете, мама занята своими делами с малышкой. Конечно, им с Манабу было не до фильмов. Закрылись и целовались до одурения долго, пока губы не стали похожи на саднящую пылающую бархатную бумагу, а молнии на брюках почти трещали от напряжения. На миг приоткрывая глаза, Казуки чувствовал себя так, будто несколько часов без остановки качался на качелях или, как в детстве, кружился на месте до тошноты и резко остановился. Комната плыла в обратную сторону пьяным волчком, чтоб не вырубиться приходилось ловить в фокус иероглифы на корешках манги, и лампу со звёздным небом, и постеры на стенах, и гитару в углу, а Манабу сладко неосознанно всхлипывал, втягивая его язык в свой рот. Это было безумие в чистом виде, не разбавленное, ничем не остужаемое. И даже то, что сделал его парень после, успокоило истеричную жажду только ненадолго. Конечно, девчонки дрочили Казуки, и не раз. Но тут было совсем другое. Пока он перебирал чёрные пряди и тонул в поцелуе, Манабу шустро расправился с его ширинкой, от неожиданности Казуки неосознанно дёрнул его за волосы, наверное, даже больно дёрнул, но не мог иначе, словно оглох и ослеп от ощущений, рывком подался вперёд, навстречу грубовато ласкающей руке, оторвался от губ и уронил голову ему на плечо. Этот капризный, непредсказуемый, тощий, прекрасный, развязный злюка просто сводил его с ума. - Казу, пожалуйста... - шёпот был таким страдальческим, кажется, до безумия здесь доходил не только он. - А можно? - всё ещё не веря, просяще. - Да... - это было не "да", а живая похоть. Отчаянно звякнул ремень, Манабу придвинулся ближе, насколько мог, он сидел, уткнувшись затылком в грудь Казуки, иногда совсем чуть-чуть отстранялся и снова врезался, ритмично бился куда-то в его ключицу. Не поднимая лица, двигал рукой всё быстрее, дёргано и несдержанно, дышал так часто, словно вот-вот умрёт от разрыва сердца, взорвётся под прикосновениями. Казуки было страшно и хорошо, и он сжимал его член не так сильно, бережнее, больше гладил, легко трогал нежную увлажнившуюся головку, второй рукой нырнув в брюки со стороны ягодиц, сжимал, мял и ощупывал сзади, надавливал, но не вводил палец, и вдруг ускорился так неожиданно, наращивая темп, теснее и теснее, что Манабу не выдержал, кончил на выдохе, но сам дрочить ему не перестал, только ошарашенно, виновато посмотрел на него, словно сделал что-то не то и одними губами повторял "Прости, прости". Казуки увидел, как у него по щеке неестественно медленно, будто капли горячего воска по белому матовому стеклу, сползают брызги его же спермы, и излился в его ладонь так же растянуто, словно через паузу, раз, и ещё, ещё... "Бу..."       Дальше этого они долго не могли зайти. Во многом, конечно, из-за того, что действительно было негде. Младший брат потратил свои триста йен и нажаловался матери, поэтому к себе Манабу он больше не звал, для любовных отелей они были ещё слишком юными, а день рождения у Бё, к сожалению, был только раз в году. Поэтому оставалось зажиматься по углам и довольствоваться малым, ведь, когда Казуки пытался урвать что-нибудь экстримальное в публичном месте, он неизменно получал отказ, хорошо, если в форме яростного шипения, а не в виде удара по хорошо известной траектории соблазнительно острой коленкой.       Так и родилось это идиотское "напоить". "Съешь меня, Алиса, выпей меня". Это всегда звучало слишком сексуально и маняще, слишком неуместно для детской сказки и чересчур подходяще для подростковых фантазий. Отец Казуки работал в банке, получал прилично, на содержание семьи и детей хватало с лихвой. Но свободного времени у мужчины почти не было. Сатоо-сан всегда был на работе. На активный отдых и на приличное хобби не находилось и часа. Но увлечение у него всё-таки было. Простое, безыскусное и очень мужское. Он любил дорогой алкоголь и бейсбол. Это шло у него в комплекте. Раз в неделю, в воскресенье вечером, смотрел записанные игры и выпивал бокал чего-нибудь особенного под настроение из своего бездонного, как пещера Али-Бабы, бара. Жена присоединялась к нему с неизменной бутылочкой светлого пива. И вот когда они устраивались у телевизора поздно вечером, папа непривычно домашний в футболке и спортивных штанах, без своего вечного костюма и галстука, и мама, уютно восседающая на ручке его кресла, как королева на троне, Казуки понимал, что это и есть любовь, когда люди могут так тихо смеяться чему-то своему и чокаться и негромко переговариваться. А ещё чётко видел в своей голове картинку, как сидит так же с Манабу, никто в мире не смотрелся бы в этом придуманном кадре рядом с ним настолько идеально. Воспользовавшись однажды тем, что родители заняты друг другом, он на цыпочках прокрался в их спальню, подошёл к шкафу и открыл бар. Батареи драгоценных бутылок смотрелись просто роскошно, Казуки даже невольно загляделся, всё-таки это была невероятно крутая коллекция, но быстро пришёл в себя, медлить было нельзя, если он не хотел попасться с поличным. Он выбрал коньяк - крепкая штука, должна здорово бить в голову, к тому же был плюс - бутылка была уже наполовину пуста, значит, кражу не должны заметить. Достал купленную заранее фляжку и перелил в неё янтарную жидкость. Запах, правда, ему не понравился, но воротить нос было уже поздно. Утром в школе он позвал Манабу на свидание в пятницу. - Что ты такое задумал? - всё-таки почувствовал что-то, насторожился, и с чего он у него такой догадливый? - Да просто в кино сходим, почему сразу задумал, - нерешительно лохматил голову Казуки, отводя взгляд. - Может, погуляем потом. - Так бы и говорил, в кино, а то... Свидание, официоз какой, - хорошо, что Манабу как раз доставал сменку из ящика и не видел, как тот нервничает, повезло. - Пойдём, не вопрос. Только погулять не выйдет, мне дома надо быть не позже одиннадцати. Ты же знаешь. В том-то и дело, что Казуки не знал. То есть, он был в курсе распорядка. И что у его друга есть обязательный комендантский час. И что иногда ему почему-то нужно рано уходить, прямо домой из школы, а не к нему в гости, не гулять и не на подработку. Манабу обещал, что со временем это сойдёт на нет, говорил, что просто не хочет доставлять дома проблем. Но подробнее о причинах никогда не рассказывал. Это одновременно и вселяло уважение, как очень особенная ответственная черта характера, и вместе с тем - расстраивало Казуки. Он и сам замечал с грустью, что тот голодный демон, который поселился у него внутри с появлением в его жизни этого особенного мальчика, жрёт его всё больше. Теперь Казуки был счастлив как никогда, и одновременно ревновал, мучился, растравливал в себе недоверие и смутные догадки, он хотел Манабу всего, целиком, и только для себя, иногда с трудом сдерживал нездоровые приступы внутреннего бешенства, когда тот так от него закрывался, что-то прятал и куда-то не допускал. И тем не менее в ту пятницу всё начиналось неплохо, Манабу очень спешил домой после занятий, а когда Казуки удивился, чего это он, еле успел увернуться от удара портфелем по заднице: - Да, понимаешь, меня тут один идиот на свидание пригласил, думал готовиться надо, а, видимо, нет, пойду посплю. - Нет-нет, не спи! Встретимся у кинотеатра. Обречённый вздох особого назначения - пригвоздить, унизить и завести так, что ожидание вечера уже становится невыносимым, а потом, как кусочек сахара, быстрая хитрая улыбка, всё поймано и сохранено на память. Как же быстро Казуки был выдрессирован и вышколен понимать эти полупрозрачные намёки и прямые команды, удивительно, а ещё больше поражало то, что ему было приятно слушаться и вестись на немудрёные уловки. - Куда хоть идём? - А? - с трудом отмирает, хлопает ресницами, не понимая суть вопроса. - Кино, спрашиваю, какое, боже, Казу, ну ты даёшь... - Да пофиг, выбери, что тебе больше нравится. - Тебе что, всё равно? - Ага, главное, с тобой. Насупился, а уши порозовели, Казуки заметил и умилился, не успел отследить, когда тот размахнулся внезапно и таки двинул портфелем. - За что? - потирая задницу, больше на радостях, чем от боли, хотя если уж его Манабу бил, то всегда со всей дури. Но это почему-то даже нравилось, что от хулиганья он защититься не может, а к нему - столько эмоций в каждой оплеухе. - Просто так, в качестве профилактики, - развернулся, не глядя махнул. - У кинотеатра. Так заспешил к выходу, что стало понятно - нервничает, тоже нервничает, и приятное тепло разлилось по телу, и снова, как всегда в разговорах по телефону, не захотелось расставаться. Не чуя под собой ног, Казуки побежал следом, так хотелось напрыгнуть, затискать, обнять крепко-крепко. Он выскочил во двор, завернул за угол и чуть не заорал, потому что успел увидеть только то, как Манабу поспешно забирается на пассажирское сидение блестящего серебристого мерседеса, который рванул с места и увёз его куда-то от оторопевшего парня. На мгновение все звуки улицы, все посторонние шумы исчезли, только в глотке со стуком билось что-то болезненно, как острое инородное тело, как застрявшая игольница, что-то, что нельзя было оформить в слова, можно было только выреветь, выкричать и выплакать. Но он молча стоял и смотрел на пустую дорогу, не соображая, как же так, где правда. Один Манабу его - тот, которого трогаешь, и знаешь - не врёт, ни капельки, точно ему принадлежит и никого больше не хочет. И другой, неизвестный, незнакомый, который отнимал у него все силы и надежды на будущее, и он бы точно расхохотался холодно, издевательски, если бы услышал о кресле перед телевизором, о вечерних посиделках на двоих, о жизни на двоих. ***       В скверике встречались весёлые подростки в предвкушении выходных и влюблённые парочки постарше, народа была тьма, но все приходили и уходили. Цветастый щебечущий поток, яркая река времени, в которой только Казуки сидел почти без движения на деревянной скамейке без спинки, сгорбившись, вглядывался в толпу и искал знакомое лицо. Но его всё не было, обида постепенно угасла, стало просто одиноко, лишь бы пришёл, а остальное неважно. Ошио задерживался уже на полчаса, скинул смску с просьбой купить билеты. Фильм выбрал какой-то тяжёлый, философский и, как следствие, скорее всего занудный, авторское кино на два с половиной часа, это означало, что после сеанса он заторопится, и времени на погулять совершенно не будет. За сорок минут ожидания у торгового центра Сатоо выкурил половину пачки и просто вымотался, устал нервничать. Так что когда узкие ладони закрыли ему глаза, сил радоваться тоже не осталось, но всё же он неосознанно вздрогнул, обернулся и притянул к себе Манабу. Тот обошёл скамейку, встал над ним тихо, обнял за шею: - Эй-эй, остынь, народу же полно. - А наплевать, я соскучился, ты провалился куда-то. Дома какие-то проблемы? - спросил с горечью, уткнувшись в живот, вдохнул терпкий чернильный запах парфюма, которым в школе Манабу не пользовался. Через минуту отстранился, легко проведя напоследок по бокам и бёдрам. И только тогда заметил, что парень и правда готовился, на нём были какие-то невероятно узкие джинсы, рваные в нескольких местах, и дизайнерская огромная чёрная тонкая футболка, сползающая с одного плеча. А ещё цепочки с кулонами, немыслимые верёвочки, браслеты. Он действительно нарядился, волосы набок уложил, и сейчас под откровенным оценивающим взглядом явно терялся между двумя противоположными вариантами - стушеваться и закипеть. - Иногда мне не хватает твоих очков, - негромко пробормотал Казуки, встал, коротко чмокнул в висок, взял за руку, увлекая за собой. - Пойдём, опаздываем. - Они же только для чтения, - зачем-то оправдывался Манабу, едва поспевая за ним. - Без них ты слишком классный, - дрогнувшим голосом, не оборачиваясь, и рука вдруг сжала его руку в ответ. Они опоздали на десять минут, сеанс уже начался, хотя переживать не стоило, вряд ли они пропустили что-то важное. Главный герой со своим другом стоял на пароме и долго и нудно курил в закат. Зал был пуст, только одна женщина средних лет сидела по центру, что было странно для вечера пятницы. Дело, наверно, всё-таки было в фильме, и когда они пробрались на свой задний ряд, один только взгляд на невероятно довольную физиономию Манабу дал понять - выбор был не случайным. До этого что смотреть решал Казуки, пару раз они ходили на новые комедии и на боевик, шум, смех, попкорн, который Манабу ненавидел, а его приятель, наоборот, любил, и с удовольствием жевал половину сеанса. Сейчас Казуки в полной мере убедился в собственной глупости и оценил несомненное преимущество кино не для всех. Оно выражалось в лукавой улыбке, в по-хозяйски сложенных на его колени ногах Манабу и в маняще сверкнувшем так близко оголённом плече. И никого вокруг, кто бы мог помешать. Он просунул пальцы в дырки на чёрных джинсах, улыбнулся и погладил прохладную кожу мальчишки, а потом шепнул, старательно глядя на экран: - У меня кое-что есть для тебя... Для нас. - Боюсь представить, - и немного заёрзал под лёгкими касаниями, было щекотно. Приятная гладкость металла, нагретого в заднем кармане джинсов, тяжёлая стальная фляжка перекочевала из одних рук в другие. Отвинтил крышку, поднёс к носу, вполголоса возмутился: - Что это, Казу? Пахнет омерзительно! Виски? - Коньяк. Должно быть какой-нибудь зашибенский, мой отец другой не хранил бы. - Ты что, украл коньяк? - маленький глоток, поморщился, как кот, который собрался чихнуть. Смотреть на скучный фильм уже не было сил даже для прикрытия. Манабу был куда интереснее. Заметил, что его изучают, отпил ещё, тряхнул головой и вернул фляжку. Казуки демонстративно медленно обхватил горлышко губами. - Вот не можешь не выделываться, да? - усмехнулся, опустил ноги и придвинулся поближе за поцелуем. Получил вместе с дозой обжигающей жидкости в рот. Фляжку приговорили довольно быстро, опьянели тоже стремительно, наверно, только в школе можно напиться таким количеством алкоголя, да ещё и вдвоём, но тут в силу вступали и другие одурманивающие вещества, которые доступны лишь тем, кто пьёт коньяк в блаженной пустоте с единственным на планете человеком, которого хочется целовать с головы до ног и снова вверх до бесконечности. Ничего, кроме парома из фильма им не запомнилось. То есть фрагментами, конечно, всплывали мутные обрывки плёнки, на которых было что-то вроде дождя и бесконечных разговоров и признание в любви какой-то томной куколке, но всё это было туманным фоном, просто театр теней за тонкой спиной внезапно поднявшегося Манабу. Какое там кино! Казуки навечно врезался в память чёрный угловатый силуэт, который медленно опускается на пол, в узкий проход между креслами, движение мучительно плавное, как парящее в воздухе пёрышко. И пусть бы длилось и длилось с одной стороны, до того красиво. И пусть бы скорее, ну сколько можно - с другой, потому что не верится, потому что возбуждение на пределе. Он всегда умел заводить до крайней черты. И тогда, совсем ещё мелкий, щуплый и неумелый, сначала довёл до звериного состояния, тёрся лицом о грубую джинсовую ткань, заглядывал в глаза, забавлялся, и лишь когда терпеть стало невозможно, пьяно раздвинул колени Казуки пошире в стороны и засмеялся от того, что чуть не упал. "Выпей меня", - крутилось в голове пошло и вовсе не оригинально, Казуки сам расстегнул молнию, не соображая уже ровным счётом ничего. Откуда появилось это странное кошачье умение видеть в темноте до малейшей чёрточки чётко и не замечать того, что происходит на огромном светящемся экране. Манабу лениво облизывал губы, сейчас он не отрываясь, как зачарованный, смотрел на его член, ничего не боялся, наоборот, изучал, так что хотелось скулить под обжигающим коньячным дыханием, под горячими сухими подушечками пальцев, которые неторопливо исследовали, ощупывали изгибы, обводили головку, то порхали, то надавливали. Наконец он склонился уже послушно, больше не игрался, и тени улыбки не было, когда для начала коротко и влажно скользнул языком, маленький круг, чуть шире, ещё шире, а потом провёл снизу вверх и наконец обхватил ртом, сразу спускаясь до основания. Конечно, это был не самый блестящий минет в жизни Казуки, но, возможно, самый лучший, несмотря на болезненные ощущения от неуклюжести партнёра, который задевал чувствительную кожу зубами, неосторожно прихватывал, не вовремя отпускал, несмотря на сбивчивый лихорадочный ритм и на то, что под конец Манабу устал и поспешно помогал себе рукой. Но он очень старался. Казуки тоже вёл себя не ахти как, это позже он научился подстраиваться и сдерживаться, ласкать в процессе, а тогда совершенно утратил контроль, толкался в горло, грубовато тянул на себя, и настолько потерялся в этом пульсирующем безумном облаке страсти, в котором они оба двигались как могли, главное, навстречу друг другу, что не заметил, как выплеснулся в рот своему парню. Так рванулся вперёд, чуть ли не пополам согнулся, цепляясь за край сиденья кресла впереди, как за спасательный круг, что случайно толкнул Манабу. Тот всё-таки не удержался, шумно плюхнулся на пол, чем вызвал справедливый гнев дамы впереди. Она обернулась, возмущённо шикнула, но подросток на заднем ряду выглядел настолько воодушевлённым, с таким восторгом смотрел на экран, что ей даже стало стыдно. И женщина вернулась к фильму, пытаясь отыскать в нём потаённый смысл или какие-то символы, которые потрясли молодого зрителя. А Манабу каким-то нашкодившим чертёнком жался между креслами, изо всех сил затыкал себе рот, чтоб не хихикать в голос. И как только Казуки, который сам едва сдерживался от смеха, поднёс палец к губам, призывая к тишине, вконец разошедшийся мелкий развратник полез обратно к члену, собрал рукой остатки спермы и демонстративно вылизал со своей ладони. Естественно, он был пьян до невозможности и вряд ли хоть что-нибудь как следует соображал. После дальнейших торопливых тисканий в темноте, которые прошли, как в тумане, закончилось всё так же, как начиналось. Манабу устало вытянул ноги на колени Казуки и так дожидался вместе с ним конца фильма. После они вывалились в тёплую, сияющую разноцветными огнями токийскую ночь, и никак не могли надышаться. В зале, оказывается, было так душно, а они и не заметили. - Секс - это так весело, - смеялся Манабу, хватаясь за локоть друга, чтоб снова не упасть, уже на тротуаре, и от фонарей в его тёмных глазах задорно плескались ярко-жёлтые капли-искры. - Чёрт, мы до него ещё не дошли, дурачок, - осипшим от волнения и дыма голосом отвечал Казуки, дрожащей рукой тушил сигарету, рассматривая лохматого, красногубого теперь, жарко разрумянившегося мальчишку, сейчас почему-то казалось, что его футболка сползала совсем уже неприлично, и приходилось самому её поправлять. - Всё равно, весело. Казу, слушай, давай гулять всю ночь? Пройдёмся вдоль залива, такояки поедим. - У меня денег только на чипсы, прости, я облажался. - У меня есть, пошли-пошли! Хочу в центр, хочу на Одайбу, хочу куда-нибудь, Казу... От радости в голове звенели какие-то дебильные колокольчики, но где-то на краю подсознания дремало чувство ответственности, и он, приобняв Манабу за плечи, резонно заметил: - Стоять, герой, а комендантский час? - Плевать! Я хочу гулять, сколько можно быть паинькой, я слишком идеальный для них, да. Раньше не с кем было, теперь... Хоть раз в жизни побеситься! - он вскидывал вверх руки, смотрел в небо, голова кружилась, но он не боялся потерять равновесие, знал, что его подхватят, если что. - Почему раз? Я надеюсь, со временем ты будешь проворачивать такие штучки почаще... - Не зарывайся, - а сам улыбается, довольный такой, определённо пьяный Манабу совсем без колючек, очень нравился Казуки, хотя это было непривычно. - Ну хоть позвони домой. - Не буду, - насупился и носом в рукав приятелю уткнулся. - Ладно-ладно, как скажешь. Но я звякну своим, иначе ма меня потом на фарш пустит. И он позвонил, предупредил, и только много позже вспомнил, что совершенно улетевший Манабу, который всегда выключал телефон перед походом в кино, так и не врубил свой сотовый в эту ночь.