Поперёк линованной бумаги

      К рассвету стало призрачно-зябко и совсем не так весело. Жались у входа на станцию, вдвоём у железного ограждения. Над головой с раздражающей периодичностью гремели поезда, но ехать домой не хотелось, хотелось сказать что-то важное, а действие коньячной магии, увы, закончилось, поэтому язык всё не поворачивался и не поворачивался. Было серо и пусто, пальцы цеплялись за ячейки забора, пачкаясь о ржавчину, и сетка гнулась. Утро наступило ещё не окончательно, солнце пряталось по ту сторону облаков, от этого на душе было тягуче тоскливо. Как только Казуки набирался смелости что-то произнести и поворачивался, снова шумел состав, а чёлка Манабу смешно взвивалась вверх и неряшливо рассыпалась. Сигареты закончились, курили последнюю стреляную, из тех, которыми угостили девчонки-студентки возле одного из ночных клубов. Они тогда хотели и пива мальчикам купить, да Манабу не позволил, утащил сердито куда-то в подворотню, и там долго, до хрипа орал на Казуки, материл почём свет, причём, такими грязными цветастыми выражениями, которые от него трудно было ожидать. Сейчас бы Сатоо поступил по-другому. Сейчас бы не обиделся. Но тогда ещё был глупым и пьяным, и намного младше, и в пиве за чужой счёт он не видел ничего плохого, подумаешь, пошутил с бабами, что такого, не с ними же он проводит все дни напролёт, не по ним сохнет... Ушёл, думал, Манабу догонит, извинится. Как бы не так! Бродил кругами по дурацкому злачному району, уже хотел вернуться, да всё не мог найти эту подворотню, а в голове застрял острой тонкой щепкой панический страх и это его плечо беззащитно оголённое. В один из бесконечных витков буквально наткнулся на него, надувшегося, злого, лохматого, сидящего прямо на тротуаре с пластиковой тарелочкой с такояки в ворохе хрустящей бумаги. Этот мальчик выглядел слишком одиноким и слишком худым, а ещё - жутко симпатичным. Казуки приземлился рядом, как расписался в собственном проигрыше, уплёл половину его порции, не спрашивая, да и Манабу не возражал. Оба были хороши. С такой мрачной серьёзностью ещё никто никогда в мире не облизывал пальцы после еды, как эта парочка похмельных подростков.       А потом эта станция, бесконечные проводы, расставание, на которое никак не могли решиться. Наконец перед очередным поездом сорвался, вжал его в сетку и целовал, пока не кончился воздух. Манабу был горьким на вкус, несмотря на такояки, за эту ночь они оба прокурились насквозь. Только после этого разошлись, с неохотой расцепляя руки. Каждый обещал позвонить вечером. Не созвонились.       Воскресенье было суетливым, он едва успел на подработку, проспал. Манабу почему-то так и не появился, хотя был всегда таким ответственным, а в этот раз и трубку не брал. Пришлось наврать хозяину комбини с три короба, прикрыть Ошио. Поскольку раньше прогулов за ними не водилось, ему, кажется, поверили. Вечером проблем стало только больше, по меркам его семьи, это было преступление века. Папа обнаружил почти пустую бутылку, в которой лишь на дне для видимости оставался коньяк, напиток оказался каким-то старым, крутым, французским с непроизносимым для Казуки названием и неподъёмной ценой. В общем, скандал был нешуточный, виновного нашли сразу. До ночи - пилили, ругали, отчитывали, объясняли, что такое ответственность, что такое кража. В воспитательных целях ему было предложено на выбор: или выплачивать стоимость украденного, или добровольно согласиться на домашний арест до конца учебного года. И то и то было неприемлемым, и означало - никаких больше свиданий, никакой свободы. Он написал жалобное сообщение Манабу, на что тот почему-то не расчувствовался, ответил сухо: "Дерьмо, конечно. А я заболел. В школу не приду. Не звони, буду высыпаться". Гора новых смс с расспросами улетела в пустоту, Казуки нервничал всё больше, ругал себя за доставучесть, но так и не осмелился нарушить запрет и позвонить. Лежал на животе, обнимая подушку, смотрел на маленькие звёздочки от ночника, вспоминал пятницу, кино, такояки и то, как скрипнула сетка в момент поцелуя. Никак не мог успокоиться, пока не придумал решение. Да-да, это самое правильное, он так и сделает, не пойдёт на занятия, ну их, пойдёт к Манабу, он знал его адрес уже давно, сто лет назад взял у старосты, у неё были адреса и телефоны всех в классе. Знал, но ни разу не ходил, хотя соблазн был велик, иногда Сатоо сам себя боялся, как же хотелось контролировать всё, что касалось Манабу. Но сейчас был отличный повод. Взрослые должны быть на работе, он там один, болеет, ему грустно, можно принести гостинцы. Это была слабая часть плана, денег-то не было, и теперь долго пополнений не предвидится, а притащить что-нибудь надо. Видимо, нравоучения родителей ненадолго задержались в голове, потому что Казуки в итоге пришёл к выводу, что можно натырить чего-нибудь вкусного на кухне и прихватить что-то от простуды в аптечке. "Ведь у Манабу простуда? Ну ладно, возьму витамины, витамины всегда в тему!" С этой блаженно-идиотической мыслью вырубился, чтобы утром, сохраняя маскировку, в школьной форме с портфелем за плечом и тостом в зубах усесться на велик. В портфеле лежали шипучие витамины, половина плитки шоколада и пачка печенья с глупыми медвежьими рожицами.       Дом был приличным, на четыре большие квартиры, у каждой отдельный вход, почему-то раньше казалось, что Ошио должен был жить победнее, зачем иначе ему работа в маленьком магазинчике. Казуки проверил листок с данными, вдруг он что недопонял, но всё было верно. Подошёл к нужной двери, собрался и нажал звонок. - Юкио, чёрт, опять что-то забыл? Ключи на тумбочке, сколько можно уже, - раздался недовольный голос с той стороны, совершенно не похожий на голос больного, и на пороге возник Манабу. Здоровый, правда немного бледный, в обычной просторной белой майке и джинсовых шортах, в очках и с книгой, страницы которой он зажимал пальцами в нужном месте. А ещё с фингалом под правым глазом... - Что это? - первое движение было неосознанным: втолкнул внутрь, протянул руку, обхватил скулу, провёл невесомо большим пальцем по тёмному с уродливой зеленцой пятну. Кто из них выглядел более напуганным, сложно сказать, но Казуки уже начинал злиться. - Казу, ты что тут делаешь? - мотнул головой, словно не веря, затравленно всматривался в стремительно расширяющиеся пылающие зрачки. - Юкио? Что, блять, за Юкио? Это ты с ним живёшь, значит? С каким-то мужиком? - он ещё раз пихнул мальчишку в тощую грудь, тот ударился о стену в узком коридоре. - Поэтому мне нельзя было приходить, да? - Казуки перехватил его руки и затряс, как мягкую тряпичную куклу, пока ещё с искренним недоумением и ужасом. - Казу, ты всё не так понял! - он вяло пытался сбросить захваты, мелкая, но ощутимая через воздух между ними, дрожь прошла по телу волной, это только подхлёстывало, возмущение закипало всё быстрее. - А я смотрю, ты у нас очень болен. Ах да, я не должен был звонить, да? Этот ублюдок тебя избивает? И... и трахает? - это была какая-то истерика, перед глазами мелькали багровые пятна, Казуки уже не чувствовал, как сильно стискивал запястья Манабу, не слышал, как со слабым плачущим стуком и шелестом упала на пол ни в чём не повинная книжка, ему самому просто было больно, больно до смерти, и это боль сейчас кричала, сжимала, бесилась в чужой прихожей. Хлёсткий, резкий звук. Мальчишка вырвался, залепил пощёчину и теперь стоял, потирая освобождённые запястья, нижняя губа вперёд, нахмуренный весь, трясущийся, вот-вот сорвётся: - Мудак! Ты ни хрена не понимаешь и такое несёшь... Я вообще обалдеваю, как здорово ты обо мне думаешь. То я у тебя уличная потаскуха, то живу с каким-то мужиком... - А что я вообще должен думать? Ты - школьник, а разъезжать на иномарках, прогуливаешь подработку, уроки, врёшь мне, ждёшь какого-то Юкио, у тебя синяк, Манабу! Я о тебе хоть что-нибудь знаю? - Ох... Слишком много сразу... Пошли, раз уж вломился. Пошли-пошли, обувь снимай. - Что? Куда? - Блять, на кухню пошли, кофе сделаю. Боже, какой же идиот, Казу, ну за что мне это... - Так ты расскажешь? - притих разом и смотрел с надеждой. - Кофе сначала, я не проснулся ещё... Скоро опешивший Казуки, не знавший, что и думать, сидел на просторной чистенькой кухоньке, послушно пил свой кофе, вспомнил и достал ворованное угощение, чем немало рассмешил Манабу. Тот уже сменил гнев на милость, через пару минут жевал принесённое печенье с медведями и наливал кофе себе. "Чёрный, две ложки сахара. Две", - как молитву, как код от сейфа с бриллиантами, как самую важную информацию, повторял Казуки про себя, следя за проворными движениями белых длинных пальцев с зажатой в них серебряной ложечкой. - Юкио Нода - мой отчим, они с мамой уже долго вместе, несколько лет, не поженились ещё, хотя он хочет, конечно, но она... Ей сложно, - говорил Манабу неторопливо, отпивая маленькие осторожные глоточки. "Горячее тоже не любишь", - отметил, записал для себя в уме. - У Юкио свой прокат автомобилей, - Сатоо изменился в лице и шумно выдохнул. - Да-да, блин, иногда он меня подвозит из школы на служебных, просто прокат недалеко, ему удобно. Но очень редко, сейчас всё реже. Я бы, конечно, хотел эту сверхзаботу вообще к минимуму свести, но после этой дурацкой пятницы будет сложнее. - Дурацкой? - жалобно протянул Казуки. - Ладно... Было классно, но, чёрт, мне надо было позвонить... - Фингал? - Я подрался с Юкио. Ну как... Поспорили. Но в общем ничего такого, сам виноват. Характер у меня говно, если ещё не заметил, - усмехнулся Манабу. - Есть немного. - Да ты и сам не конфета, знаешь ли. Ну вот какого хрена припёрся... Не знаю... Всё становится так сложно, Казу. - Я вроде как волновался. Минутная тишина и мерное позвякивание ложечки, стук о стекло, так здорово гармонирующий с этой обстановкой, со светлым деревом кухни и солнечными зайчиками на занавесках. Тонкая ткань вздувалась мерно, вверх-вниз, словно дышала, и они тоже дышали в такт. - Ладно. Я понимаю. Только... Знаешь, пожалуйста, Казуки, не лезь во всё это. В мои семейные эти штуки, залезешь - дерьма не оберёшься, так что прошу тебя, забудь. - Не могу, наверно. Так само собой выходит, я думаю о тебе всё время, и уж лучше б я всё знал сразу, чем сочинял бы сам всякие ужасы. - Да ты не ужасы сочиняешь, а порнографию. Надо же такое придумать... Ладно уроды в школе, у них в мозгах только грязь. Но ты-то... Как ты можешь вообще представить, что я на такое способен? - Что есть, то есть. Воображение плюс... Очень уж у меня аппетитный парень. - Я аппетитный? - Хочешь, чтоб я это ещё раз повторил? Или что-то ещё? - Не-не, - со смехом, - не хочу. Не сейчас, пожалуйста. Слушай, ну как мне тебя успокоить... - Не знаю даже, возможно ли это теперь, быть спокойным. Честно, Бу, у меня от всего этого голова кругом. То есть, конечно, я жутко рад, что ты живёшь с родителями, а не с каким-то крутым парнем с собственной тачкой, но... Что ты делаешь? Бу? Манабу медленно поднялся, подошёл, обнял сзади, свесив руки на грудь Казуки, и прошептал ему в пушистые волосы: - Я девственник. Тебе легче? Дурак какой... Не верю, что говорю это. - А? Что ты сказал? - А теперь пристрели меня. - Легче, мне легче, да. Не буду... Стрелять, в смысле... - Казуки выдохнул и закрыл глаза, принимая тихие солнечные поцелуи в щёку, в ухо, в шею, вздрагивая и улыбаясь от того, что сейчас Манабу пахнет не дымом и коньяком, а сливочным печеньем с мишками. На смену истерике пришёл покой и мягкое, возрастающее, как пенка на закипающем молоке, желание - раздеть его и ласкать прямо тут, на клетчатой невинной синей скатерти, в золотистых дневных лучах, такого уязвимого, покладистого, милого... Но в этот понедельник они только целовались и гладили друг друга, не спеша, вдумчимо, растягивая удовольствие, оставляя запас на сладкое, словно знали, что впереди целая жизнь и помучить себя ожиданием даже в чём-то приятно. Ещё пили кофе, болтали, вспоминали кинотеатр, Казуки в красках рассказывал о несправедливом гневе родителей: - Подумаешь, Курвазе, Крувазе, херь какая-то, спирт натуральный... На прощание в прихожей он задрал майку Манабу, засунул под неё голову и со смехом лизал соски, пока тот отчаянно отбивался, стучал по спине: "Отвали, чокнутый совсем, вылезай, щекотно!" - Больно? - спросил Казуки уходя, уже обутый, у двери, с проснувшейся снова злостью кивая на синяк. - Нет, я сам виноват. И вообще, это я драться полез. И не смей меня жалеть, слышишь? - Всё равно, он не имел права тебя бить. Он взрослый. - Я тоже. И ты. Ещё немного, будем поступать в универ, работать. И я не должен был говорить того, что наговорил. Так что заработал. Эй, Казу, ты слышишь? - Слышу, - подозрительно угрюмо буркнул Казуки. - Не лезь в это! - Угу... Давай, пока. И я всё же буду тебе звонить. - Ладно... Придётся ещё поругаться ради этого. Но ладно. Ради телефонного минета я, пожалуй, готов погибнуть героем. *** Ну естественно, не лезть, когда его просят - это задача непосильная. И проблема была уже даже не в том, что Казуки не верил Манабу. Верил. Его шёпот постоянно стоял в ушах, как доказательство, аргумент, перевешивающий любые сомнения, создающий миражную армию мурашек. И несмотря на это, оставить всё как есть он не мог. Отчим, избивающий его парня, не вписывался в мировоззрение Казуки. Он просто должен был защитить своё. Нода Юкио, владелец автопроката недалеко от школы. Тут хватило даже дедуктивных способностей Сатоо, достаточно было вбить данные в поисковик. Через два дня, сразу после уроков, он направился в офис Нода. Внутренне, конечно, дёргался, но то, что он выступает борцом за справедливость, как-то подогревало его праведный гнев. Вообще-то парнишка понятия не имел, что может сказать взрослому человеку, как обвинит его, и как сдержаться, не наброситься с кулаками. В такие моменты своей жизни Сатоо Казуки ощущал себя механической детской игрушкой, привязанной к маленькой гирьке. Манабу появился перед ним с синяком - это гирьку сбросили с края стола, в пропасть, и вот он топает за ней бессильно, по инерции, и не может остановиться. Лучше бы, конечно, зайти с чёрного хода, но Казуки не знал, как обогнуть большое двухэтажное стеклянное здание, огороженное по бокам высоким серым забором. Поэтому рубанул напрямик, вошёл с парадного в дверь под вывеской и яркими рекламами. Подбежавший молодой обаятельный консультант окинул школьника оценивающим взглядом и иронично заметил: - Вы, кажется, ошиблись, юноша, велосипеды мы в прокат не выдаём. - Да у меня свой есть, нафиг вы мне сдались, - огрызнулся подросток. На шум обернулось несколько посетителей, негромко общавшихся с другими сотрудниками в прохладном просторном помещении, так и дышавшим кондиционером и крупными деньгами. "О, да он большая шишка", - почему-то стало противно, но сдаваться он был не намерен, поджимать хвост тоже: - Мне нужен Нода-сан, - нахально заявил, засунув руки в карманы, и выпятив вперёд губу. - С чего бы? - уже более приглушённо, с опаской поглядывая на клиентов, спросил консультант. - По личному делу. Из-за его сына. Неожиданно молодой человек сменил гнев на милость, заметно расслабился: - А, так ты из-за Манабу? Что он опять натворил, вот геморрой ходячий. Окей, пойдём, к Юкио отведу. Казуки, который был готов бороться до конца, был поражён, даже сконфузился от внезапного фамильярного заявления, и покорно последовал за парнем. Готовясь к судьбоносной встрече, он прокручивал в голове различные варианты событий, но ни один из них не напоминал происходящее даже отдалённо. Начать с того, что Юкио в его воображении был хлыщом - скользким типом в дорогом костюме, с сигарой и обязательно мерзкими жирными маленькими усиками. Консультант же почему-то отвёл его не в дорогой кабинет господина директора, а в подземный гараж со словами "Нода в железках любит возиться", там под капотом одной из тачек в промасленной робе торчал какой-то здоровенный мужик, на окрик он вылез, широко и очень открыто улыбнулся. Тут в голову Сатоо закралась первая мысль - что-то не так. Нода-сан был довольно моложавым мужчиной, которому не дашь и сорока, высоким, на голову выше Казуки, внешне очень добродушным, похожим на большого медведя. Он явно не напоминал тех уродов, которых показывают по ящику в ток-шоу о домашнем насилии. Мелкие мягкие морщинки у глаз, светлый смешливый взгляд, располагающее к себе лицо. Скорее он был из тех людей, что нравятся сразу всем и безоговорочно. То есть был похож на самого малолетнего искателя справедливости, и это обескураживало. Юкио вытер руки какой-то тряпкой и протянул свою большую лапу Казуки в приветственном жесте: - Ну здравствуй-здравствуй. Дайки, ты иди, чего прохлаждаешься, у нас тут с парнем дела. А, стой, пиво подай, вон там ящичек стоит. Дайки швырнул одну банку, Юкио поймал, потом кивнул ему ещё, и тот, осуждающе покачав головой, бросил вторую Казуки и удалился, крикнув уходя: - Вот, а потом жалуешься, что у тебя сын такой, пиво - ребёнку. Я ушёл, босс... Его голос раскатисто отразился в стенах пустынного гаража, Юкио с удовольствием поддел кольцо и открыл своё пиво. Казуки, ещё не отошедший от шока, последовал его примеру и какое-то время молчал, лихорадочно соображая, что делать, весь задуманный ход беседы рушился прямо на глазах иллюзорным карточным домиком, рассыпался вместе с доброжелательным шипением белой пены. Хлебнул для храбрости и выпалил: - Здрасьте, я Сатоо Казуки, я хочу поговорить насчёт... эээ... ну... короче... - Да знаю я, что ты Казуки, и кто ты, пацан, знаю, и зачем пришёл, похоже, догадываюсь. И это мне совершенно не нравится. Казуки чуть не икнул, сдержался и испуганно вытаращился на посерьёзневшего мужчину. - Ладно... Выглядишь не таким уродом, как я думал, уже плюс, - он оперся о машину и сделал большой глоток. - Вы тоже, - еле слышно добавил мальчик. - Что, прости? - Я как-то вас совсем иначе представлял, - смущённо ответил Казуки, и Нода весело хмыкнул в ответ: - Ну извини, не оправдал надежд. Думал, я маньяк какой, что ли? - Ну да, вроде того, - в памяти всплыл фингал Манабу, он отпил ещё немного и добавил резче: - И часто вы бьёте своего приёмного сына? - Нет, только когда этот засранец выключает телефон, пропадает на ночь, приходит пьяным, а когда я начинаю его спрашивать, куда он подевался, вываливает на меня то, что он теперь гомик.... С каждым словом, полным сарказма, Казуки медленно умирал, сливаясь цветом лица с окружающей бетонной действительностью. - Да всё бы ничего, хотя, конечно, это перебор даже для моих крепких нервов, но я ж вас прикрыл, придурки. Хорошо, что Ая вернулась поздно с работы, она в гостинице в центре гостей принимает, там туристы как раз приехали из США, - "хостесс, ну да" - обиженно подумал Казуки. - Так вот, вернулась и спать легла, и утром мне ей врать пришлось. - Простите... Это моя вина... - Ну конечно, а у Манабу своей головы на плечах, конечно, нет. В общем, ты же про физиономию его спросить пришёл, храбрец, так слушай. Мне тоже не особенно приятно, что так вышло, я сроду детей не бил. Он заявился к полудню, я его утащил на кухню разбираться, а он, значит, стал орать, что я ему не отец, и что вообще у него теперь парень есть, ну и, как кот бешеный, на меня... Ты, Казуки Сатоо, я вижу, не совсем говнюк, ну на первый взгляд то есть. И защищать его припёрся... - Глупо, да, по-вашему? - Да забей, я бы тоже припёрся, хотя знать ничего не хочу о вас. Но всегда подозревал, что Манабу не по девочкам... Но ты просто не представляешь, что это всё для Аи значит, если бы она про вас двоих услышала, это ж ужас. - Что? - глухо поинтересовался Казуки. - Не рассказывал, да? Про маму, про себя? - Манабу... Нет, конечно. - Ну да, это он дома у нас правдоруб, чему же я удивляюсь. Блин... Даже не знаю, - мужчина нерешительно потёр затылок. - Расскажите, - серьёзно попросил Казуки, напрягаясь. - Пожалуйста, Нода-сан. Я же.. Он же... Юкио скривился, махнул рукой, мол, "заткнись, и так всё ясно", и сдавил пустую банку в кулаке. - Ладно. Но я тебе ничего не говорил, ясно? - Ясно, я ничего не слышал, Вы мне ничего не говорили. - Понимаешь, я, конечно, Манабу благодарен по гроб жизни, что он такой дурачок. Если б не он, не встретился бы я с Аей никогда. Она чудесная женщина, но по жизни ей как-то не везло. Забеременела студенткой, парень бросил, но мальчишку оставила, не стала делать аборт. Потом перебивалась как-то, родители помогали. Конечно, ни карьеры серьёзной, ничего, не до того было, встретила одного мужика, госслужащего, как говорит, приличный был, культурный, не знаю, не люблю с ней об этом, да и она не распространялась. Он ей тогда предложение сделал. В общем жили-то они вместе чуть меньше двух лет, собирались пожениться, всё распланировали. А Манабу было восемь, наверное, ревновал парень, ну я его понимаю. Короче говоря, он пришёл к Ае в слезах и рассказал, что жених её его домогался, причём не один раз. Ты представь, каково это для женщины? А она не замечала ни разу, ни тени сомнения не было. Ну, конечно, ссоры, ругань, разошлись, до суда дело не дошло, мужик влиятельный, а она одна, понимаешь, ни на адвоката денег нет, ни на что, ну, побоялась. Переезжали из района в район. Мальчишку ещё три года таскала к психологу, сама ходила, таблетки пила. А потом Манабу вдруг признался, что всё наврал тогда, что мужик ему тот не нравился и он не хотел, чтоб мама за него замуж выходила. А кто ей теперь вернёт те годы, когда она себя корила, когда мужчинам, да что там, всему миру не верила? Представь, я её год обхаживал... И вот до сих пор не уговорю пожениться. А мы бы ещё могли, ну, понимаешь же... - Да, детей хотите, - кивнул Казуки задумчиво. Пиво своё он давно выпил и теперь рассеянно вертел пустую жестянку в руках, слишком много нового услышал, невыносимо тяжко стало от чужих откровений, а ещё больше от собственных догадок. - Угу, - мужчина явно смутился, закурил и только потом продолжил: - А у Манабу талант влипать в неприятности. Я сколько раз его вытаскивал из разных задниц, гордый слишком. Били не раз, дразнили по-всякому, в средней школе каждый день его встречал с уроков. Ая позже возвращается, не может. Казуки хотел сказать, что из-за его заботы Манабу тоже прилично досталось - головой в унитаз, да передумал. Это была не вина Юкио, Манабу сам оправдываться не стал, возможно, не артачился бы, не схлопотал тогда от хулиганов. Да и вообще общаться не хотелось. Нода-сан ещё говорил что-то о том, что он не против их "дружбы", главное, чтоб Ая не узнала, это было и понятно, и гадко одновременно, внутри всё сжималось от омерзения, но он молча кивал, как примерный пристыженный мальчик, на прощание обменялись рукопожатиями. В принципе, Юкио был неплохим мужиком, да и мама Манабу, видимо, тоже хорошая, очень хорошая. Но взрослые порой умудряются быть такими слепыми, они не могут сложить два и два, когда им это неудобно. Казуки даже не стал уточнять в разговоре, когда именно Бу признался, что обманывал мать, манипулировал, оболгал такого хорошего "приличного", "культурного" человека. Он готов был поклясться, что это случилось тогда, когда в жизни Аи появился Нода-сан. Сатоо вышел на улицу из подземного гаража, теперь он знал, где в этом здании чёрный ход, как можно выйти в переулок, а потом на проспект. Стал своим, Юкио оставил ему телефон, взял его номер, теперь он тоже на поводке. Казуки болезненно щурился, безжалостное в своей обнажающей резкости солнце было даже неприятным после холодного серого гулкого пространства. Прошёл несколько метров, добрался до первой попавшейся остановки, рухнул там на скамейку и закурил. "Казу, я не стал бы врать об изнасиловании..." - стучало в висках серьёзное и уверенное. Что теперь было делать с этим знанием, непонятно.