Поперёк линованной бумаги

      "Какой растяпа!" - это было самое частое высказывание тех, кто знал Джина, то есть его настоящего, а не внешнюю сладкую оболочку. Таких было немного, друзей у него вообще не наблюдалось, он боялся близости, как огня, и предпочитал взаимный обмен услугами в качестве общения.       "Какой грязный ротик", - это было то, что сказал Бё, когда впервые увидел Джина, подскользнувшегося на лестнице в университете и проехавшегося на заднице до самого низа. В этот день он сдавал документы на поступление, и чудом, а вернее вследствие очередного несчастного случая, встретил будущего однокурсника. Джин и правда тогда выдал одну из самых блестящих и многоуровневых тирад в истории японского языка, не оценить было невозможно. Так и обзавёлся добрым приятелем, а вернее - доставучим вредным засранцем. Поржав вволю над неуклюжим матершинником, Бё тем не менее помог тому подняться, спросил имя и позвал выпить, мол, такие ругачие самородки на дороге не валяются. "Они валяются на лестницах!" Позже Бётаро увлечённо говорил, что они с Джинни тогда сцепились языками, так просто и весело ни с кем ещё время не проводил, трещали весь вечер и выпили невероятное количество пива. Потом Бё иногда появлялся рядом на занятиях, слишком навязчиво заботился о нём, подкалывал и пропадал. А иногда просто не обращал внимания, будто и не знал его вовсе. Но Джин был не в обиде, кто он такой, чтоб обижаться? Никому не интересная бледная моль, вот и ладненько, раз в неделю потрепаться и покурить с ходячей язвой Бётаро - достаточно, чтоб не чувствовать себя полностью одиноким. Правда, иногда грызли сомнения, бывает ли он настолько откровенным и пошлым с другим? Смеётся ли он так же открыто? Так, что кажется, будто солнце вспыхнуло рядом, нахальное, как в детстве, когда ловишь его в зеркальце и пытаешься управлять. Джин мотал головой и гнал эти мысли прочь. Нечего тратить время. Контролировать солнце невозможно - это всего лишь иллюзия, доступная только неразумной малышне.       Наивные мечты, глупые ожидания, жажда внимания - это не про Джина. Он не был совсем уж прожжённым циником, но к своим двадцати четырём годам так устал, что просто не ждал ничего хорошего. Случайные связи на одну ночь, приятельские отношения урывками - этого достаточно. Довольствоваться малым - вот его кредо и ключ к равновесию, большого - не надо, серьёзное - к чёрту. Он не смотрел на жизнь широко раскрытыми глазами со времён детского сада, а жизнь не смотрела на него, просто проходила мимо, а скорее - сквозь, не считая Джина даже за препятствие на своём быстротечном пути. Будущее виделось ему туманным, невразумительным и, в общем-то, абсолютно безрадостным. Сколько себя помнил, он жил в каком-то мутном документальном фильме о себе самом, отстранёно наблюдая со стороны за вялым развитием сюжета. Никакой интриги, противостояния, неожиданных поворотов. Родился, рос, учился, периодически спотыкаясь по пути и роняя предметы различной степени тяжести и заострённости. В остальном - всё меланхолично плавно, как несуществующий идеальный альбом песен о скуке. Если бы Джина попросили дать ему название, он не придумал бы ничего лучше, чем - "Нудятина". В школе он был тем, у кого постоянно отбирают деньги, нагло сжирают приготовленный мамой бенто, причём это даже воровством не назовёшь, он не пытался никого обвинить, поймать за руку или сопротивляться, поэтому выглядела счастливейшая пора его юности так: - О, кто это у нас? Гном, ты же поделишься с нами своими богатствами? - Джин, что у тебя сегодня, сосиски-осьминожки? Выглядит аппетитно, я попробую? - Мелочь пузатая, дай списать! - Завтра напишешь за меня реферат!       Джин совершенно не умел отказывать, сказать "нет" всегда было не в его силах, так же, как отстаивать собственную точку зрения. Не то, что он боялся насилия, не страшно было, что изобьют, наорут, страшнее долгое общение с неприятными, настойчивыми чужаками. У него не было желания во что-либо вмешиваться, узнавать кого-то поближе. Проще было стоять в стороне и, если нужно, дать то, что от него хотели все эти безликие раздражающие особи. Это лучше, чем объяснять, почему они должны отстать, и, что намного противнее, выслушивать их лишнюю минуту. После того, как он выполнял всё, что пожелают, стремился исчезнуть, раствориться в тумане, забиться в угол, чтоб там пытать себя самобичеванием за излишнюю мягкотелость.       Став старше, в определённый момент он понял, что страдать по поводу собственной слабости и особого отношения к нему окружающих бесполезно, лучше принять как есть и попытаться извлечь хоть какую-то выгоду из этого дерьма. За отданные деньги он получал защиту от других хулиганов, главное, было правильно себя вести, не трястись и не грубить. За бенто требовал различные мелочи - от ручки или карандаша до пакетика сока из автомата с напитками, а за написанные доклады просил денег. Немного, чтобы не вызвать возмущения, но и достаточно, чтоб работа окупилась, и было что отдавать хулиганам. Главное, чтоб всё оплачивалось. Тогда нет возможности вляпаться в историю и в фальшивые приятельские отношения с незнакомцами.       Почему-то с Бё это не сработало, он ни разу не потребовал денег за конспекты, стал слушать его и своими проблемами порой делиться. У каждого совершенного алгоритма могут быть изъяны, вот Бё и стал первой ошибкой в его системе, которую он отлаживал долгие годы, чтоб обезопасить себя. А потом уж посыпалось и всё остальное, как листы из стопки, когда потянешь за нижний. Наверное, надо было не позволять себе этой слабости, не ходить в бары и в боулинг, не трепать языком почём зря о своих личных делах, всё равно этот тупица всё понимал не так, по-своему. Зачем же попусту воздух сотрясать? Но отчего-то Джину нравилось это бессмысленное и в чём-то унизительное общение. Хотя Бётаро порой, словно специально, играл в игнор, Джину его по необъяснимой причине всегда было жалко. Даже больше, чем себя...       Ведь когда-то и у него были иллюзии. В старшей школе его осенило. Он мог восстановить тот банальный и в то же время невероятно важный момент в мельчайших подробностях: приоткрытое окно, запах трескающихся почек и нежной новорождённой листвы, смех девочек из параллельного класса, у которого была физкультура по расписанию. А у них - математика, и танцующая в солнечных лучах пыль и старая зелёная доска, испещрённая формулами, почему-то тоже напоминают о весне, и сэнсей - молодой красивый мужчина, но очень уж неуверенный в себе, только после университета, крутит в руках белый крошащийся цилиндрик, мел источает такой пыльный чуть сладковатый запах, что слышно с дальних парт. Учитель смотрит прямо на него, глубоко, словно ищет одобрения, понимания и защиты, и от этого по шее к затылку волнительно пробегает мелкая дрожь, слюны во рту ненормально много, и она на вкус как мел. Именно тогда Джин понял, что ему нравятся парни. Мало того, нравится учитель - его пальцы все в белой пыльце вызвали такой острый приступ похоти, что он едва досидел до перемены, со звонком сорвался в туалет. Грязно, отвратительно, приятно. Врать самому себе было бесполезно - он хотел эти пальцы в себе, явственно представлял много способов их применения, и ни один из них не был связан с темой урока.       Примитивная нелепая влюблённость не обернулась ничем хорошим, как, собственно, можно было предположить с самого начала. Сейчас он вспоминал об этом с брезгливостью: как следил за сэнсеем, словно девочка-дурочка, как неправильно толковал все его робкие улыбки и замечания, как мечтал по ночам, но днём трусил сделать первый шаг. И как с замиранием сердца решил наконец признаться ему, а ещё рассказать о том, что собирается поступить в Токийский университет, всё ради него и благодаря ему. Подкараулил у школы после уроков, ничего особенно драматичного не случилось - он не застал учителя с невестой или с другим парнем, не был жестоко отвергнут. Тем не менее, с этого момента перестал верить людям. Просто направляясь к стоянке, его обожаемый математик с такой улыбкой болтал по телефону, с какой Джин никогда не видел его в классе. Так говорят только с любимыми, светясь изнутри, с мягким смеющимся взглядом, обращённым внутрь к образу по-настоящему родного человека. И всё стало на свои места, и одновременно - всё оборвалось, краска стыда залила лицо.       Взросление обычно происходит скачками через сильную боль и яркие встряски, когда мир бьёт тебя по лицу, и ты падаешь на колени, плачешь, и снова встаёшь, словно просыпаешься немного изменившимся, новым и чуть более разрушенным. Джин упал и Джин поднялся.       Тогда подростка осенило - так на него учитель ни за что не посмотрит. И он даже пытаться не стал, на вопрос, что он здесь делает, промямлил что-то о поступлении в будущем и терпеливо выслушал многочисленные "рад за тебя" и "я уверен, ты добьёшься успехов", "такой ответственный молодой человек, как ты". Тоска смертная. Джин едва сдерживался, чтоб не сбежать от изменившегося в лице мужчины. Нет, он не обидел его ничем, ни словом, ни жестом, говорил вполне добродушно и ласково. Однако его участие было натужным и неестественным на контрасте с тем, как он улыбался собеседнику по телефону. Всё познаётся в сравнении, и все друг другу лгут. Этот урок Джин заучил наизусть. Он не был гением, не был умником, родился просто старательным, обычным, ничем не примечательным трудягой, какой Токийский университет, скажите на милость! Конечно, это было ему не по зубам. Так же, как и взаимная первая любовь. Так что за ободряющие лживые речи? Зачем нужно было врать ему в глаза, зачем похлопывать по плечу, кормить фальшивой надеждой? Он так и не смог понять. Зато научился смиряться, а, может, и сдаваться заранее, не пытаясь преодолеть очевидную невозможность. Цели стали более приземлёнными, да и сам он перестал расти, так и остался невысоким, самым маленьким в классе. "Не светит"- стало его вечным ответом и оправданием самому себе, и позднее из всех возможных вариантов Джин выбирал тот, что попроще, такой, чтобы не было шанса оказаться в дураках.       Перед церемонией поступления в университет у него было минутное помутнение, как вспышка - желание начать всё с чистого листа. Он может попытаться стать другим, не трусом, не слабаком, не серостью. Ведь впереди совсем другие возможности, он станет студентом, и люди ему там встретятся новые, кроме минутного знакомого - Бётаро, а создавать впечатление с нуля всегда проще. Захотелось стать ярче, кардинально измениться. Тогда Джин пошёл в парикмахерскую и впервые в жизни осветлил волосы. А после решительно направился в тату-салон. - О, какой котик, - ухмыльнулась весёлая девушка за стойкой, не выпуская сигарету из зубов, она была очень броско одета и вся в пирсинге, с тоннелями в ушах, и с ярко-розовыми волосами. - Тебе тату? Хочешь я набью тебе что-нибудь супер-сексуальное? - Может быть, но чуть позже, у меня ещё нет идеи рисунка, - широко улыбнулся Джин. - Так что не сегодня, я сейчас серёжку хочу. Но это только начало, да, я точно ещё приду. - Многообещающий загадочный котик, проходи! - кивнула позитивная девчонка на дальнюю комнату, всю в красном бархате, расположенную в глубине салона.       Разглядывая своё отражение в зеркале со свежим проколом под губой и вставленным в него кокетливым серебряным шариком, он был более чем доволен. Из глубины стекла на него смотрел совсем другой Джин, цвет волос отлично оттенял его миловидные черты и соответствовал настроению, отчаянной жажде измениться, он себе определённо нравился. "И им понравлюсь!" - он был уверен.       "Да бля, доизменялся", - тяжело выругался он, просыпаясь на следующее утро после чумовой вечеринки, которую устроили безбашенные новоиспечённые студенты. Его разбудил звонок Бё, он тупо и сонно смотрел на телефон где-то минуту, размышляя, стоит ли отвечать в таком расположении духа, обматерит же почём свет. Джин с трудом припоминал ночь: какой-то бар, какой-то бред, идиотская шумная музыка, и даже, о позор, кажется, караоке, танцпол, шест... "Боже, шест, пусть это будет глюком". Решился и всё-таки поднял трубку. - Добренького утреца юной звезде стриптиза! - Да пошёл ты! - обречённо выругался Джин. "Не глюк. Ну что же я за урод такой..." - И я тебя обожаю, друг мой. Но у меня к тебе важный, я бы даже сказал, сакраментальный вопрос! Это что вчера такое было? - Ну охренеть, я взял и сразу понял, о чём именно из череды моих унижений ты спрашиваешь. Уточни хоть, дубина, ты о чём конкретно? - Я о долбанном пидарасе Казуки!       Джин напряг память. "Казуки, Казуки, вроде у Бётаро был друг детства с таким именем. Он что, поступал с нами? Ну круто, и что..." - Нет, я, конечно, ничего не хочу сказать, он не сволочь. Мы с ним со средней школы знакомы, один из моих лучших друзей. Но, Джинни-бой, у него парень есть, причём они давно вместе, так что тебе тут ничего не светит, солнце. Потом, когда выпьет, он вообще мудак. Ой, я сказал мудак? Я имел в виду Мистер Целоватор, - громко и как-то нервно гоготал Бё, Джину пришлось даже отодвинуть от уха телефон на несколько сантиметров, он сейчас своим хохотом нереально бесил. - Так что Казу-кун вчера не только с тобой, но и... почти со всеми! - Так, с этого места поподробнее, - рухнувшим голосом пробормотала "юная звезда стриптиза". Как же замечательно начинается его новая студенческая жизнь. О да, он составил о себе прекрасное впечатление. Один дурацкий вечер, всего один, и всё, хана, ярлык, штамп на лоб, он теперь местный пьяных лох и потаскуха... Хотя нет, потаскухой, кажется, был этот самый неизвестный Казуки. А он просто гомик-идиот. Надо же, совершенно не собирался демонстрировать эту свою сторону. "Интересно, какие ещё стороны и части я успел... ээээ... обнажить перед всем курсом?" - Понимаешь, Джинни-бой, у Сатоо под градусом бывают приступы вселенской любви, он в таких порывах просто зверь, животное, я имею в виду - парнокопытное, радужный пони... Лошадь... Конь... Не важно, смысл в истеричной идее: "Дружба - это чудо! Давайте все дружить... губами!" Он и меня как-то в школе по пьяни засосал, зажимать пытался, потом его, кажется, Манабу поколотил. Ну дурак просто, ты на него не обижайся. Вчера на него на радостях нашло, видать, парень не верил, что вообще пройдёт, расслабился от счастья. Все в принципе поняли фишку, посмеялись. Но ты как-то с особенным удовольствием на нём вис, так что я хочу тебя предупредить по-братски, чувак, не трать время, он занят. - Какой ты охрененно заботливый, Бё, - ситуация оказалась чуть лучше, чем он предположил поначалу, и Джину вдруг пришла в голову идея, что это отличный способ спрятаться от кучи проблем за очередным "не светит". Желание становиться ярким, заметным и другим отпало само собой после такого краха, а безответная влюблённость - лучшее убежище от реальности, это он однажды испытал на собственной шкуре. Не нужно заботиться о чужом мнении, о том, что ты одинок, у тебя ведь есть недостижимая мечта, конечно, тебе не ответят взаимностью, зато ты "в домике" от любых других эмоций и возможных отношений, которые всегда могут принести боль и разочарование. - Ну, я не хочу, чтоб ты переживал, вот и всё, - всё-таки это навязчивое внимание с его стороны порой раздражало. И поэтому, недолго думая, Джин буркнул грубо, с трудом шевеля пересохшими от жажды губами: - Люблю его. - А?!! - если до этого Бё просто орал, то сейчас почти перешёл на ультразвук. - Сильно, блять, говорю, люблю. Этого, как его, Казуки. Запал сразу... Эх, говоришь, у него серьёзные отношения? - Джин бубнил совершенно неправдоподобно и мрачно, но Бё по какой-то загадочной причине поверил ему. - Да, отношения... Они квартиру снимать вместе начали, так что тут без вариантов, пацан... Прости, Джин... Ты это, забудь лучше, оно того не стоит, - голос приятеля отчего-то звучал совсем упаднически. - Совсем никак? - если бы не похмелье, Джин был бы счастлив почти на сто процентов. - Не светит, - грустно подтвердил Бё, а его собеседник на той стороне трубки протяжно вздохнул. Кто же знал, что это он не от горя, а от удовольствия вздыхает.       Конечно, позже Джин узнал подробнее об объекте своей "страсти". Несколько лет обучения бок о бок всё-таки, тут хочешь-не хочешь столкнёшься. И он убедился в том, что выбор действительно был идеальным. Сатоо оказался из породы звёздных красавчиков, которым совершенно нет дела до окружающих - люби-не хочу, главное не влезай - убьёт. Красивый, конечно, сволочь, высокий, широкоплечий, улыбчивый, все эти нужные характеристики он отмечал, словно галочки напротив ставил. Что действительно было очень привлекательным, так это мимика, когда однокурсник гримасничал, Джин любовался и непроизвольно смеялся сам, украдкой, прикрывая рот ладонью, такой потешный же, и ему шла эта лихорадочная подвижность и смешная жестикуляция, как корица идёт кофе. Именно такое возникало сравнение, когда он видел Казуки на занятиях, и учиться и жить было приятнее. Трахаешься с каким-нибудь случайно подцепленным придурком, а представляешь себе улыбчивого лапочку из университета, и всё идёт просто замечательно. Джину удалось присмотреться и к мальчику Казуки, причём не единожды. Нет, он не следил специально, а вот тот, кажется, следил за своим благоверным. "Оно и понятно, связался с таким принцем, наверно, с ума от ревности сходит, бедолага. Я бы, наверно, давно вскрылся", - думал Джин, с сочувствием покачивая головой, когда замечал в очередной раз затаившегося в парке у университета темноволосого тощего паренька, который одиноко сидел в самом затенённом уголке, на самой дальней скамейке, задолго до того, как выходил болтливый Сатоо, которому было жизненно важно после занятий поговорить со всеми и поторчать часок-другой в местной кафешке для учащихся. А потом Казуки приводил его пару раз на общие вечеринки, и Джин запомнил лицо и даже имя. Как Манабу умудрился подцепить это светозарное существо, неясно, Джину казалось, что худенький брюнет из его породы, такой же невзрачный, иногда не в меру смущающийся, похожий на тень, цеплялся за своего Казуки крепко-крепко, ходил рядом, как прилипший. Ему явно не нравилась их шумная компания и шум в принципе, да и большое количество людей вокруг тоже. Но при появлении знакомых Манабу будто расцветал, менялся, становился более оживлённым и симпатичным. Так, Бё, который оказался их общим другом детства, всегда удавалось рассмешить нелюдимого парня, и это, пожалуй, было единственным, что раздражало Джина, в остальном ему казалось, что Манабу милый и достоин всяческого сожаления, бедный, как же ему будет плохо, когда Казуки разобьёт его сердце, а он точно разобьёт, по-другому просто быть не могло. "Какой же глупый, нельзя зарываться на то, до чего ты не дотягиваешь по уровню и по статусу".       Но он-то был намного умнее. В сложившемся положении Джину было весьма комфортно. Живёшь себе тихо, не высовываешься, иногда любуешься на озорную мордашку Сатоо, без всяких претензий на внимание и развитие отношений, иногда отвечаешь на пытливые расспросы Бё, а потом - идёшь в клуб или домой. Знакомиться с кем-то или нет, не принципиально, главное, телефон не давать, чтоб потом можно было спокойно спать, есть, мечтать. Всё в таком уютном коконе, под защитой несбыточности. И по кругу - день за днём, месяц за месяцем, год за годом в однообразных скучных повторяющихся ритуалах от чистки зубов и заучивания конспектов до обеда из одного и того же набора блюд и вечерней расслабляющей мастурбации перед сном.       Но однажды, уже на последнем курсе, произошло непоправимое, непредвиденное, настоящая катастрофа. Запах кофе с корицей уже был тревожным сигналом, но Джин был слишком занят выстраиванием каких-то воздушных замков у себя в голове, чтоб заметить надвигающуюся угрозу. Казуки оказался слишком близко, и произошло это слишком неожиданно, чтоб Джин успел подготовиться, что-то изобразить, как-то сгруппироваться. Он напортачил уже в отправной точке, чуть не обварил одногруппника принесённым американо и еле сдержался, чтоб не обложить его сверху ещё и десятком проклятий за дурацкую неожиданную затею. И с чего тому вдруг вздумалось угощениями разбрасываться? Сначала Джин даже не врубился, с чего это его высочество вдруг соизволило обратить внимание на такого представителя черни, как он. Поэтому он был ошарашен, испуган и расстроен одновременно. Джин отчаянно краснел от злости и непонимания, глупо улыбался, стараясь вникнуть, чего же от него хочет Казуки. Затем тот вдруг стал нахально трогать его лицо, говорить, какой он очаровательный, привлекательный и тому подобную муть, и тут до Джина дошло. Жуткое осознание происходящего накрыло его с головой, как огромное беспощадное цунами из гадкого кофе с корицей. Он слушал подкатывавшего к нему Сатоо вполуха с тихим ужасом. "Казуки! Что же ты творишь, зараза?! Ты всё испортил!" - вертелось у него в голове.