Поперёк линованной бумаги

      У каждого своё представление о счастье и о самом прекрасном моменте в жизни. И можно с уверенностью утверждать, что лишь немногие на этой планете провели бы параллель между искрящимся, лёгким, как дорогое шампанское, ощущением эйфории и жуткими криками невинной жертвы, которую медленно, методично распиливают на куски. Как ни странно, мирный общительный молодой человек по имени Сатоо Казуки был из числа пугающего меньшинства. Потому что, когда он вошёл домой усталый, практически уничтоженный сложностями, возникшими в университете, и с порога услышал дикие вопли, его сердце чуть не лопнуло от радости. Душераздирающие звуки были знакомыми, мало того, он наизусть выучил каждую деталь происходящего сейчас на экране: и то, что девушка прибита к стене, и кровь заливает пол, и то, что маньяков, пытающих её, двое, как они выглядят, какого роста, что говорят в процессе. Конечно, ведь это была сцена из замечательного, очень популярного хоррора, из игры, которую он никак не мог пройти, а в последнее время совсем забросил, остановившись на этом сложном моменте, где герою надо было убрать двух психопатов, совершавших ритуальные убийства на протяжении всей истории. А ещё Казуки знал одно — Юуто ненавидит ужасы, в отличие от кое-кого другого, с кем они когда-то устраивали свои «Ночи Сайлент Хилл». Толкались локтями за единственным тогда общим ноутбуком, проходили миссию за миссией в очередной новинке, которую до этого долго ждали и покупали по предзаказу. Кофе остывал, пепельница настолько зарастала окурками, что они готовы были осыпаться на стол, как разрушенная вавилонская башня, но никто не хотел уходить, выносить, потому что отлипнуть не могли. Ни от игрушки, ни друг от друга, жались всё ближе. А потом под утро, когда от усталости слипались глаза, и они оба походили на мультяшных кротов, Манабу решительно захлопывал ноутбук, несмотря на неуверенное сопротивление и нытье еле живого Казуки, тянул полутруп за собой, в постель, и, зевая, на грани сна всё бормотал восхищённо: «Как же это было жутко, да, Казу?» Другие игрушки его не особенно волновали, но вот ужастики Ошио обожал, это было единственное развлечение, которое могло оторвать его от любимых книжек, и Сатоо нравилось его сманивать, ведь к книгам он иногда даже ревновал, а игры - это были впечатления для обоих.       Поэтому радость, поэтому пулей, как ненормальный, метнулся в гостиную. Всё, чтобы увидеть поскорее то, что воображение давно уже самовольно ему подсунуло в красках. Настоящий, всамделишный, не придуманный Манабу спокойно сидел на полу, сложив ноги по-турецки, как обычно, немного сутулый, как ни в чём ни бывало склонившийся над геймпадом. Он продолжал миссию Казуки с его старой сохранёнки, правда, получалось у него намного лучше. Впрочем, как и всегда. Длинные пальцы уверенно и быстро бегали по кнопкам, и Сатоо оторваться не мог от того, как они сексуально скользят, нажимают, двигаются ритмично и ловко. «Чёртовы чёрные бездушные клавиши, как же вам повезло!» — стучалось в висках, и он неосознанно облизнулся. — Опять куртку не снял, — даже будничное замечание не заставило поверить в реальность происходящего до конца. Ведь Ошио не оборачивался, как бывает во снах, когда лица говорящего не разглядеть толком, и непонятно, как ему удалось так сразу заметить, что бывший не разделся в прихожей. Низкий голос дрогнул на середине фразы, немного просел, оборвался, и тут же опять стал ровным, а, может, так показалось. Мало ли, что пригрезится, если слишком долго по кому-то скучаешь. Правда, если судить по экрану, Манабу совсем не волновался, настолько хладнокровно и правильно он расправлялся с противниками, и пока ни единой ошибки не допустил. То, над чем Казуки бился неделю, выходило у него легко и без напряжения.       Сатоо не ответил на замечание. Оцепеневший, так и стоял на пороге, внимательно поглощал кадр за кадром. И всё было важно до невозможности, и ни секунды нельзя было упустить. Надо запомнить, надо сохранить на будущее, а вдруг — проснётся у себя в постели, как было уже не раз, разбитый, с клочками издырявленных, рваных воспоминаний в голове, с неловким ощущением, что вроде бы видел Манабу и слышал, да все забылось, растаяло утром. Не шевелился, боялся, что это лишь игра воспаленного воображения, и мираж развеется, стоит только моргнуть случайно или сделать шаг навстречу.       Но как не сделать? Пришёл в себя, плавно, вкрадчиво ступая, чтоб не шуметь, не спугнуть, подошёл и медленно опустился рядом, чуть позади. Сел прямо, ноги под себя поджал, ладони сложил на коленях. Был бы менее одуревшим, посмеялся бы сам над собой — «как примерная жена». — Куртка, — безэмоционально повторил Манабу, с холодной уверенностью парой точных ударов добивая последнего убийцу.       Всё те же колючие лопатки, под белым тонким трикотажем, как два треугольника, и можно разглядеть позвоночник, эта худоба его вечная, которая всегда необъяснимо умиляла и злила. Слишком уж тощий, нереальный, со стороны это, возможно, даже уродливо. Но разве когда-нибудь Казуки смотрел на него отстранённо, без волнения? Если и было такое, то не в этой жизни. Однажды давно, курсе на первом, кто-то из друзей спьяну на одной из вечеринок допытывался: «Как же ты можешь трахать эти кости? Это, наверно, как голышом по острым камням ползать!» Казуки тогда хитро ухмыльнулся, посмеялся вместе с любопытным знакомым, а потом ни с того ни с сего двинул ему в морду, еле растащили. И никто не мог допытаться, с чего он завёлся, да он бы и сам не ответил. Только смотрел успокоенно, с наслаждением на чужую губу, разбитую, опухающую, и думал: «Не хрен представлять, как это, иметь моего парня».       А теперь Юуто впору дать ему в рожу, имел право. Потому что он представлял… Всякое представлял. Сидел, смотрел в узкую спину, разглядывал отросшие концы волос и задыхался в немом желании накрутить их на палец, потянуть, заставить Манабу спуститься ниже, взять в рот, а самому не давить на затылок, а только гладить и гладить эти блестящие тёмные волосы. Таких длинных у него раньше не было. И пусть будет нежно, пусть даже не смотрит исподтишка, заигрывая, только бы видеть его спину, согнувшуюся дугой, и то, как он поднимается и опускается, стараясь сделать приятно… А в комнате разве было так душно, когда заходил? Казуки не заметил, как качнулся вперёд, как упал головой на плечо Манабу, тот чуть не подпрыгнул от неожиданности, геймпад уронил, но он не видел, догадался по стуку, а сам просто закрыл глаза и бесхитростно потёрся лбом о ткань футболки, всё ещё не веря, что он тут, что не исчез снова. Сон так сон, пускай, но какой же хороший, давно ничего такого мирного и спокойного не снилось. Как дома. Как раньше. Просто Казуки в чём-то опять накосячил, и на него злятся, заслужил, наверное. — Ты чего творишь? — напряжённый вопрос повис в гостиной, но Манабу не отодвинулся, не рванул никуда, сидел тихо, позволяя ему, как животному, глупо тереться о своё плечо, за что Казуки был ему безмерно благодарен, и говорить ничего в ответ не собирался. Тем более во рту пересохло от недавних фантазий, и сейчас было просто чудесно бездумно вдыхать этот запах, который почти потерялся, а теперь опять рядом. Ни с того ни с сего длинные худые пальцы скользнули в его волосы, Сатоо замер на вдохе, холодная ладонь упёрлась в лоб и немного оттолкнула его. Пришлось недоверчиво открыть глаза, Ошио смотрел на него через плечо назад очень внимательно, изучающе. Через минуту, которая показалась вечностью, кивнул сам себе с уверенностью, и произнёс: — Дурак совсем. У тебя, кажется, температура, шёл бы к себе, лечись, что ли, отсыпайся, чего больной бродишь? — убрал руку, встал спокойно, расправляя штаны. Казуки чуть не заныл от разочарования: — Нет у меня никакой температуры, — ответил обиженно, провожая взглядом, хотел было сказать, да не сказал: «Это из-за тебя всё, от тебя дурею, бацилла ходячая!» Вместо этого приглушённо позвал: — Манабу! — Ну что? — не прерывая движения. — Ты не уйдёшь больше? Не уходи! — со стыдом, но всё-таки выпалил, не смог смолчать. Тонкая, словно вырезанная из копировальной бумаги тень застыла в коридоре, чтоб исчезнуть со словами: — Куртку сними, блин! — подумал и, перед тем, как окончательно спрятаться в чужой спальне, крикнул сердито и совсем неубедительно: — И не надо, слышишь, не надо всё усложнять. У всех свои «особенные». Хватит! Если до этого сомнения Казуки, что Манабу не всё равно, были совсем призрачными и безосновательными, то теперь они окрепли, отрастили зубы и стали кусаться. Потому что прозвучало это последнее по-детски наивно и фальшиво, как «Не ходи за мной!», приглашающее к противоположному действию — догнать, напрыгнуть, обнять, и как можно скорее. Но Сатоо был не в младшей школе, поэтому он лишь мечтательно растянул губы в улыбке, чтоб потом встряхнуться, оборвать тупейшие счастливые мысли, непроизвольно наплывающие со всех сторон. Он потрогал собственный лоб, понял, что жар всё-таки есть, вздохнул и стянул куртку.       Манабу остался. Такое ощущение, что насовсем переехал к ним. Вещей и запаха стало больше, но встреч меньше. Казуки уходил, тот ещё был дома. Приходил, он уже сидел с Юуто на кухне. Песочные часы перевернулись, с точностью до наоборот: теперь ужасно хотелось увидеть, столкнуться где-нибудь, послушать ворчание, но неуловимый человек-загадка ускользал, отмалчивался, принципиально его игнорировал. За пару суток новые правила совместной жизни были изучены, и пришлось смириться, хоть это было и не в стиле Сатоо, однако тут свою роль сыграли несколько факторов.       Во-первых, он сам старался избегать Юуто, сосед стал ему омерзителен, последний разговор никак не выходил из головы — эта гадкая отповедь от такого чистенького и прекрасного святоши ему, грешному. А бывший, как специально, ни на шаг не отставал от своего треклятого «Ю», когда того не было — закрывался в его комнате, разве что замок на дверь не вешал и колючую проволоку под током не протягивал. Во-вторых, всегдашнее упрямство Казуки притупляла небольшая лихорадка и слабость. Ничего серьёзного, в принципе, обычное переутомление и нервы, но сил на борьбу не было никаких. И третье — учёба. Оставалось совсем немного лекционных дней, каждый почти на вес золота, а потом — Рождество, а потом — бездна отчаяния. На фоне беспросветной, рвущей сердце, нежности, у которой не было никакого выхода, Сатоо засасывала тусклая, липкая паника. «Не пройду, ни хрена не сдам же, вот вляпался». Он чувствовал себя беспомощным и тупым, и поверить не мог, что когда-нибудь этот ад последнего курса будет позади. Наоборот, росла уверенность, что именно сейчас все пробелы в обучении, все весёлые пирушки ему отольются. То, что раньше давалось легко, забылось напрочь. Если выгонят, всё — ни специальности, ни будущего, отец так просто прибьёт, наверно. Бесконечные горизонты дерьма и одиночества. В сумме — паршивее некуда.       После пар он покупал себе какой-нибудь мусорной еды — коробку лапши подешевле, чипсы, печенье, и понуро возвращался в квартиру, которая находилась, будто на осадном положении. Не дом, а Страна Чудес в эпоху местной Великой Депрессии. Там можно было по дороге в туалет наткнуться на бывшего идеального приятеля, он приветливо кивал, даже улыбался, но в этой улыбке легко улавливались нотки благовоспитанной вежливости доктора Ганнибала Лектора. Смотрит такой на тебя, интеллигентный, аккуратный, а в мыслях, наверно, рецепты перебирает, как лучше приготовить твою ни в чём не повинную праведную печень. Или ещё вариант: был шанс, не чуя подвоха, открыть дверцу микроволновки, закрыть, увидеть застывшего, как встревоженная луговая собачка, на подходе к кухне Манабу. Но если Юуто усиленно источал яд в сторону незадачливого студента, то Ошио, кажется, просто его боялся, как огня. Казуки даже не успевал пальцем пошевелить, как настороженный зверёк с расширенными от ужаса глазами полностью растворялся в воздухе.       В общем, цирк да и только, но куда сбежишь с подводной лодки, и ему приходилось жить в этом дурдоме. В принципе, теперь он был готов смириться с чем угодно, лишь бы не вернулась недавняя пытка — «без Манабу». Прошло три дня с его возвращения. Казуки потихоньку привыкал к тому, что обречён существовать вот так — с тяжёлым сгустком невозможного тепла внутри, двигаться, есть, спать по жестокому будничному расписанию. Хочешь, не хочешь - делаешь всё как робот. Ведь расписанию на путающиеся, истеричные чувства было начхать.        Приходилось засиживаться допоздна над конспектами, писал бы сам, конечно, не влип бы так, но теперь уж жалеть было поздно. Вот и в ту ночь сидел за столом, клевал носом, с трудом врубаясь в бисерный почерк Джина, по нескольку раз перечитывал абзац за абзацем, пытаясь ухватиться за ускользающую суть. Слова путались, принимали самые немыслимые формы и значения, словно играли друг с другом в «море волнуется раз». Он почти задремал, поэтому сперва списал лёгкий шорох за спиной на своё сомнамбулическое состояние, ну померещилось что-то, бывает. Но когда перед ним на стол приземлилась кружка с горячим соблазнительно пахнущим кофе, тут же очнулся, опешил, посмотрел на источник божественного угощения и понял, что сомнамбулой здесь был не только он один. За спиной стоял Манабу. Спящий. По крайней мере выглядел он так: глаза закрыты, лицо спокойное, расслабленное, дышал ровно и глубоко. Взгляд невольно скользнул ниже — ноги у неожиданно заботливого парня голые, тощие, босиком пришлёпал в одной майке. Казуки нервно сглотнул и, почему-то максимально понизив голос, спросил с волнением: — Манабу, ты что? Спишь? — Бесполезно, — монотонно ответил заблудившийся лунатик. — Что бесполезно? Ты о чём? — удивлению не было границ. — Зубрить бесполезно. Сколько можно уже сидеть, Казу, давай закругляйся скорее и в постель! — скомандовал Манабу, не разлепляя глаз. Звучало разумно, но всё-таки он был явно не в своём уме. Постоял так, легко покачиваясь ещё немного, и когда к нему нерешительно потянулась чужая рука, сладко зевнул и развернулся на 180 градусов. Внезапно вместо того, чтоб отправиться к двери и вернуться в спальню Юуто, засеменил совершенно в другом волшебном направлении. Он подошёл к кровати Казуки, деловито откинул покрывало, расстелил и забрался внутрь, под одеяло, так и не приходя в сознание. У хозяина комнаты рот от изумления открылся настолько широко, что стало даже больно, и он даже поправил нижнюю челюсть рукой, поспешно успокаивая разбушевавшуюся мимику, хотя в такой ситуации это было непросто. Как можно было оставаться хладнокровным, когда безумно симпатичный, сонный, совершенно беззащитный Манабу в одной футболке лежал в зоне шаговой доступности на его подушке, едва слышно сопел, и источал одновременно флюиды дикой эротичности и подкупающего доверия. Будто и не было никаких ссор никогда, и двух лет зализывания ран не было. Сцена выглядела настолько неправдоподобной, что, казалось, это всё-таки сон, такого просто быть не может, наверное, Казуки вырубился, спит себе на конспектах, в окружении пустых упаковок из-под лапши и учебников, и видит сейчас какую-то фантастику, потому что слишком много чего себе надумывал в последнее время.       «Притворяется он, что ли?» — подумал, едва отойдя от шока. Подкрался, чтобы проверить, присел на корточки рядом с кроватью, несколько раз махнул ладонью над подозрительным субъектом, подул на губы. Но нет, ресницы не дрогнули, блаженное выражение не покинуло лицо, и дыхание не сбилось. «Спит, ну надо же, обалдеть! И когда лунатить начал, не было же такого раньше…» Вдруг Казуки захлестнуло волной невменяемого восторга, возникло непреодолимое желание отбросить одеяло, задрать мешающуюся футболку и укусить спящего Манабу в какое-нибудь особенно тёплое местечко. Прикусить, потом зализать, и снова прикусить: бок, живот, шею, соски, мало ли куда, чтоб не лежал тут такой спокойный, будто он в безопасности… Но Казуки, конечно, не стал. Позволил себе маленькую слабость — полюбовался ещё чуть-чуть и, заранее ненавидя себя за то, что сделает, наклонился ближе: — Алло, подъём, — несмотря на смысл сказанного, произносил он это негромко, но тряс парня за плечо довольно решительно. — Очнись, Бу, — с удовольствием добавил сокращённое прозвище, оно радовало слух с тех пор, как Казуки понял, что Юуто его зовёт иначе. - Эй, Бу, ты, по-моему, комнатой ошибся. — Ни хрена я не ошибся, отвали, — злобно огрызнулся спросонья и натянул одеяло на голову. Сатоо пришлось потащить ткань на себя, в ответ её снова дернули обратно. Спустя пару минут идиотской возни и бессвязного бормотания, Манабу вдруг резко сел в постели, удивлённо посмотрел по сторонам, зачем-то заглянул под злополучное одеяло, тут же быстро откинул его, опустил ноги на пол, выругался и припустил в коридор. — Подлый трус, — рассмеялся Казуки ему вслед, невольно вспомнив такую же недовольную рожу, скорченную Манабу-школьником, тогда, давным-давно, под их лестницей, где ещё пуговицу потеряли. Вспомнил и, ухмыльнувшись, с размаху спикировал лицом в ещё тёплую простынь, не видел, что убежавший Ошио на секунду замешкался в проёме и стал невольным свидетелем этой сцены неконтролируемого умиления. ***       Приближались зимние праздники, учиться становилось всё тяжелее. Но Казуки впервые за долгое время не вёлся на любимую им с детства ёлочно-лакричную атмосферу. А она с каждым днём лавиной нарастала в городе, заливала улицы светом, затапливала шумом, смехом, аппетитными ароматами, сверканием лампочек и шорохом упаковочной бумаги. Планов на сам Сочельник у него не было — тоже удивительная вещь, обычно у него заранее был готов график, когда и к кому надо ехать тусить, подарки он начинал приглядывать ещё с октября, а для семьи порой и того раньше. Но в этот раз ничего не было готово, собирался обойтись сувенирами. Он позвонил маме, отпросился со словами: «Буду готовиться!» Так он говорил всегда, каждый год, и ему, конечно, не поверили, это же Казуки, ну какая подготовка в Рождество? Только в этот раз он не врал и правда собирался позаниматься и на боковую. Но в запасе было еще трое суток, Сатоо отправился в университет, чтоб поставить последние галочки на нужных лекциях, это тоже был своего рода рубеж, как конец года. Зашёл, мягко кивнул Джину, который отчаянно привлекал его внимание, синхронно размахивая сразу двумя открытыми ладонями. Сел рядом с ним и тут же полез в сумку, чтоб вернуть одногруппнику тетради. — И тебе доброе утро, Казуки, — беззлобно подшутил Джин над его неприветливостью. — О, прости-прости, я ещё не проснулся просто. Привет. — Да ничего. Понимаю, сам убитый. Но ты что-то совсем сдал из-за своей анорексички. Такой потерянный ходишь в последнее время. Не похоже на тебя и не идёт совсем. Улыбался бы почаще! — Как там Бё? — грубо оборвал раздражающую тему Казуки, протягивая конспекты. Он знал, что бьёт по больному, но лучше было так, чем позволить копаться в собственных проблемах не самому приятному собеседнику. С Джином ему было сложно, призрачное чувство вины не отпускало, и некоторая неприязнь всё время давала о себе знать, тем не менее, без него было бы ещё сложнее. Он обладал чудесным даром угадывать настоящее в фальши, правда, не церемонился в выражениях, но при этом никого не обвинял, не навешивал ярлыки. Он быстро раскусил ситуацию с Манабу, быстрее, чем это понял сам Казуки, и иногда парни перебрасывались на перекурах короткими фразами, от которых почему-то становилось легче. «Ну что, всё ещё сохнешь?» — усмехался Джин, забирая из рук Казуки зажигалку. «Ой, да иди ты!» — отвечал Казуки. Вот и вся немудрёная психотерапия, плюс у которой был только один, зато весомый: она работала. Помогала просто и бесхитростно, как кровопускание. — Бё всё так же. Как мудак. Ничего нового, — отвернулся в сторону Джин, нервно проворачивая в пальцах ручку. Бётаро пил без просыху, ночуя то у себя, то у Джина. Даже родители блондинчика привыкли к мертвецки пьяному существу в своей квартире, благо он был не буйным, послушно ложился спать на выделенном футоне, на большее не претендовал. «Последний курс, депрессия», — лаконично оправдывал приятеля Джин, не вдаваясь в подробности, и ему никто не перечил. В конце концов выглядело всё так, будто он завёл домашнее животное, молчаливое, непритязательное и малоподвижное. Что-то вроде черепахи. К сожалению, оправдание не имело под собой никаких оснований: Бё совершенно забил на учёбу, исключение уже было делом решённым, вопрос времени, и его, похоже, это не волновало. Если у него и был шанс как-то восстановиться, то он его упустил в последний свой визит в университет, когда заявился прямо в середине пары с полупустой бутылкой виски в одной руке и огромной страшной плюшевой капибарой в другой. Из бутылки он постоянно прихлёбывал, а зверя хмуро пихнул Джину в лицо со словами: «Я тебя, тварь, ненавижу! Давай встречаться?». Получив традиционный непечатный ответ, который он, наверно, уже наизусть выучил, несмотря на сложность указанного направления, Бё сплюнул в пол и покинул аудиторию. Сказать, что преподаватель, которого этот перформанс прервал буквально на полуслове, был в шоке, это ничего не сказать. Бётаро не помогли даже его богатенькие родители, из института он, считай, вылетел. — Понимаешь, он ведь играется. Я не был ему нужен раньше, не буду нужен и потом. Сам же меня с тобой сводил и, надо же, инстинкт охотника у него, видите ли, проснулся… Как меня это бесит, Казу, нормально же дружили, я, может, ни с кем так не дружил, — сбивчиво бормотал Джин себе под нос, словно оправдывался. На самом деле ни его судьба, ни судьба Бё, пытающегося познавать свою гомосексуальную сторону, Казуки особенно не волновали, он сидел, подпирая щёку рукой, смотрел вроде бы на запинающегося блондинчика, но на самом деле сквозь него, дальше, гораздо дальше, в знакомый подъезд, в квартиру, которую делил с уже потерянным другом. И всё-таки частично приходилось оставаться здесь, поэтому он устало комментировал: — Что-то я не догоняю. И чего ты его столько динамишь? Вы и так уже практически живёте вместе. Ты, он, твои родители и капибара. Семья мечты! И потом, без шуток, если ты против отношений, сам же говоришь, что Бё - это несерьёзно. Ну переспите разок-другой, и всех отпустит. — Ты совсем меня не слушаешь! — горячо возразил Джин. — Он мой друг, я не хочу с ним потрахаться и разбежаться, я вообще с ним разбегаться не хочу. — А потрахаться? — с интересом, насмешливо поддел Сатоо. — Иди ты! — Вот и поговорили, — Казуки зевнул и попытался сосредоточится на лекции, он вслушивался и отчаянно конспектировал какие-то бессмысленные обрывки предложений, снова и снова проходя в голове воображаемый путь до дома, до той комнаты, до той кровати, где прошлой ночью несколько минут лежал его лунатик. — А что? К себе не позовёшь? — после недолгого молчания лукаво спросил Джин. — Неужели ты бы пошёл? — искренне удивился Сатоо. — Чего-то я не понимаю в этой жизни. — Нет, конечно. Пока - нет, — одарил кислой ухмылочкой однокурсник. — Вот разберёшься со своей проблемой, а потом уж меня втягивай, а то твои заскоки делают больно моей заднице и моему чувству собственного достоинства.       «А оно у тебя есть, чувство собственного достоинства?" — чуть не ляпнул Казуки, но сдержался от грубости, ему не страшно было задеть Джина, но вступать в перепалку не хотелось, вообще оставалось только одно желание — поскорей закончить надоевший диалог. И тут очень вовремя запиликал телефон, он полез в карман, достал и с удивлением обнаружил на экране уведомление о сообщении от неизвестного номера. Часть текста всплыла и тут же погасла, от увиденного брови мгновенно взлетели вверх, губы приоткрылись в изумлении. Да быть не может, обман зрения. Всего миг на то, чтобы щёлкнуть пальцем по тёплому экрану. Джин с любопытством считал эмоции с лица Казуки и инстинктивно заглянул в сообщение. "Казу я у нас в лифте застрял вызов не работает почему-то пожалуйста"- смс было без знаков препинания, личность отправителя не вызывала сомнений, как и его состояние. Манабу ненавидел ошибки, всегда писал подчеркнуто грамотно, проверял текст по несколько раз перед тем, как отправить, и сейчас каждая отсутствующая запятая вопила для Казуки такой безысходностью и паранойей, что он сам чуть не закричал, рука, сжимающая телефон, непроизвольно задрожала. Но Джин был не в курсе никаких психолингвистических тонкостей, поэтому сделал непозволительную вещь. Он просто рассмеялся: - Тоже мне фифа какая. Это твой, что ли? Принцесска, надо же, в лифте застрял, спасите-помогите! На мгновение Казуки зажмурился и тяжело втянул воздух носом. Потому что перед глазами явственно встала картина, как он с силой прикладывает Джина об парту, стирая эту легкомысленную улыбку, крепко держит за волосы и бьёт, бьёт, слыша, как с хрустом ломается хрупкая переносица, безучастно глядя на красное пятно, расползающееся на деревянной поверхности, которое бы становилось всё больше от каждого удара. Иногда с ним такое случалось: он представлял, что бы мог сделать с людьми, переступившими границу его терпения, это помогало спустить пар и расслабиться. Он практиковал подобное в метро, на учёбе, с приятелями. Но никогда с Манабу. Обычно это длилось недолго, в девяносто девяти процентах случаев Казуки успокаивался, открывал глаза и говорил что-то примирительное. Вот и сейчас был именно такой случай, в конце концов, Джин не виноват. Сатоо поднял взгляд на насторожившегося парня, и тот отодвинулся с опаской, увидев, как быстро темнеют от бешенства глаза напротив. Казуки осторожно процедил сквозь зубы: - Ты не хера не знаешь о Манабу, Джин. Никто не знает. А затем встал и стремительно выбежал из аудитории, не обращая внимания на ироничные вопросы сэнсея о том, куда это он направляется и почему решил их покинуть. Потом, всё потом. Он со всем разберётся, обязательно всё уладит. А сейчас значение имел только Манабу.