Поперёк линованной бумаги

Сначала показалось, что дверная ручка сошла с ума. И правда, как в хорроре в ключевой момент, когда начинается тревожная музыка и герой идёт сквозь тьму к неминуемой гибели. На мгновение стало тихо. Но стоило Манабу повернуть защёлку в круглом держателе и облегченно вздохнуть, как через металл передалась ненормальная дрожь и волной прокатилась по руке. Мерзкое чувство, словно за шиворот попали холодные капли, и он встрепенулся, дёрнулся, но не отступил, наоборот, понуро упёрся лбом в дверь. Попались. Это, конечно, был Юуто. Он услышал щелчок замка из комнаты Казуки, и у него внутри тоже что-то щёлкнуло. Терпеливо дожидаться цивилизованного разрешения конфликта? "Нет", - говорил этот щелчок. Притвориться, что ничего не разобрал и уйти к себе? Вести себя прилично и с достоинством? "Нет! Нет и нет!" "Да что за нахрен?!" - истерично взвизгнул внутри какой-то неприятный незнакомый голос, о существовании которого он и не подозревал даже. Что-то сверлило виски тонко и остро, вкручиваясь в черепную коробку по скошенной резьбе глубже и глубже. Это что-то был его собственный животный эгоизм, дремавший более двух десятков лет и сейчас хлынувший потоком наружу, словно рвота. Неслыханно: Юуто ударил кулаком в дверь. Невероятно: Юуто затряс ручку со своей стороны и закричал некрасиво и громко. Оскорбления сорвались с губ, и сразу стало тошно, но одновременно и намного легче. "Со мной нельзя так поступать! Я ведь все для тебя делал!! За что?" - раздирал его внутренний вопль. Юуто и правда целую вечность был самым замечательным человеком в мире, самым добрым и удобным, как манная каша без комочков. Но сейчас он вскипел, впервые за всю свою тихую жизнь, полную компромиссов и скруглённых углов. Глупость, какая же глупость и гадость. Лицо Манабу вспыхнуло от стыда и досады. Он боялся, как маленький, выдать своё присутствие голосом, стоял лицом к двери, абсолютно убитый, расстроенный. Уткнулся в дерево, казалось, даже запах недорогого шпона слышал, тревожный и терпкий в своей незамысловатости. Ошио чувствовал, что за холодным тонким слоем спрессованного дерева, там, в коридоре, по-дурацки торчит возмущённый Юуто, зачем-то шумит, хочет войти и трясёт дверь, как припадочный, что совсем было на него не похоже, он как по нотам разыгрывал убогий анекдот с обманутым мужем. Смешно, уродливо, грязно. Манабу даже не пытался понять, с какой целью он сюда рвётся, что хочет услышать, ну что за жажда унижения в этом человеке? Он сам просто выдохся, устал от повторяющегося за этот бесконечный день чувства загнанности. Опять капкан, опять тупик. Малодушно потянуло снова - нырнуть бы под одеяло и спрятаться от всего света, накрыться с головой от проблем, от дышащего в затылок возраста, от морали и ответственности. Затаиться там в темноте, притвориться спящим и слушать, как уморительно посапывает Сатоо и даже перебирает иногда ногами во сне, как пёс. Просто лежать, ничего не решать, не двигаться. Побег мечты - побег от себя, Манабу знал, что он неосуществим, но в воображаемом пододеяльном королевстве было так хорошо, что в минуту паники оно возникло само собой, никого не спрашивая. В это время по обе стороны головы Ошио тихо приземлились две ладони. Возвращая его в реальность, Казуки подошёл мягко, неслышно, словно опытный ночной хищник из засады, руки чуть напряглись, он спружинил на них и плавно прижался сзади. Хоть положение было тупее не придумаешь, Манабу сразу успокоился, сам удивляясь своей реакции. Дыхание мгновенно стало ровным, глубоким и редким. Чужое тело накрыло его полностью, давая такую нужную сейчас иллюзию защищённости. Оказавшись как в домике, под обнажённым парнем, он ощутил его расслабляющую теплоту, вес и настойчивый запах его пота. Стало сонно и сладко, на мысли Манабу опустилась приятная светлая паутина, будто он только что выпил болеутоляющее. Моргнул несколько раз и чуть округлил спину, чтоб увеличить площадь соприкосновения. Кожа впитывала уверенность, исходящую от любовника, голова стала пустой, и он бездумно отвёл руку назад и погладил бок Сатоо отрывисто, невесомо, не смог отказать себе в удовольствии. - Я вас слышу, ублюдки, - мрачно заявил Юуто через дверь после череды бессвязных ругательств. - Вот и замечательно, - огрызнулся Казуки, - тогда проваливай, раз не глухой! А то ты от нас ещё и не такое услышишь, - сказал и, словно в подтверждение, качнулся вперёд. Манабу ошарашенно бросил взгляд через плечо, да как можно сейчас... Угроза не была беспочвенной: между его ягодиц ощутимо наливался новым возбуждением крепко прижатый член Казуки, а на губах бывшего расцвела совершенно оборзевшая, сытая, как у обожравшегося кота, улыбка. Манабу только рот открыл от изумления, подобного хамства и озабоченности от Сатоо даже он не ожидал. - А почему это ты говоришь за двоих, Казу-кун? - удар по тонкому дереву подкрепил возмущённый вопрос, Юуто был зол не на шутку. - Мана, а ты что? Язык в задницу засунул? - Что я должен тебе сказать? Разве можно тут хоть что-то объяснить? Оно тебе надо? - хрипло, с непониманием произнёс Манабу, и тут же хватанул воздух ртом, потому что подушечка указательного пальца правой руки Казуки, предварительно увлажнённая слюной, нежно нажала на вход, и теперь вырисовывала совершенно однозначные крохотные спирали у него между ног, то снова надавливая, то немного отдаляясь. Оглянулся недовольно с немой просьбой: "Остановись, не теперь!" Но Сатоо было не узнать. Куда исчез трепетный заботливый партнер и друг, который недавно поддерживал, выслушивал, говорил приятные глупости и сверкал самой мягкой из всех улыбок? Его скулы свело от напряжения, губы были искусаны, ноздри раздувались от ярости - чудовище, не иначе. И на уме у чудовища сейчас было только одно - пометить свою территорию, поставить флаг на вершину и обнести высоченным забором. Поэтому одного негодующего взгляда любовника было достаточно, чтоб завести его ещё больше, и палец настойчиво толкнулся внутрь, преодолевая сопротивление. - Ты с катушек слетел совсем? Перестань! - еле слышно пробормотал Манабу, опуская ресницы. Он не хотел быть какой-то там идиотской вымышленной вершиной или территорией. Но вот беда, ласки Казуки были такими соблазнительными, а его подростковый порыв победить Юуто этим извращенным способом даже в чем-то умилял, всё это надежно глушило внутренний протест. Именно сейчас - не думать, не беспокоиться, пусть так, пусть все идёт как идёт. Желание отдаться этому невозможному, недостойному и бесчестному ублюдку одержало верх над разумом, поэтому, несмотря на робко высказанное неодобрение, Манабу подался назад, навстречу требовательным и жадным движениям. Казуки понял, нагло хмыкнул, потеряв способность даже на короткие хоть сколько-нибудь вразумительные ответы, склонился и с аппетитом прикусил его левое плечо, так, что на два розоватых полукруга от зубов натекла слюна. При этом он ни на минуту не переставал изводить Манабу пальцем, входя всё точнее и глубже, но инстинктивно останавливаясь всего за пару миллиметров до простаты, так, что шипящий клубок под ним вытягивался и гнулся от будоражащих, пробиравших до нутра ощущений, а потом разочарованно выдыхал. - Мудаки вы оба! Знаешь, Мана, я думал, ты хоть для приличия скажешь "Извини, я ошибся", ну хоть что-то, блять, скажешь! - рявкнул Юуто. - Я... Оши...ошибся, - глухо вырвалось у Манабу, когда Казуки добавил к указательному большой палец и стал медленно растягивать парня, не забывая тереться носом о его загривок, периодически пуская в дело горячий язык. Касался всюду, где доставал, вылизывал, а вторая рука свинцовой пылающей тяжестью покоилась на животе Ошио. Так хотелось её ниже, что Манабу даже не пытался сам дотронуться до собственного члена, это было бы не то. Слишком тонкие и прохладные пальцы, слишком узкая длинная кисть. Ему нужно было именно грубую широкую ладонь, шероховатые подушечки пальцев Сатоо, совершенно не изящные, мужские, которые всегда умели почти до оргазма довести просто торопливо дёргая и вскользь касаясь головки. Так что Манабу терпел и ждал, дрожащие ладони, прижатые к двери с силой, взмокли, и возмущение Юуто доносилось до него приглушённо, как через туман. Кажется, в эту минуту он достиг высшей степени бесстыдства, ему было бы все равно, даже если бы их увидели. - Сатоо, чтоб сегодня же духу твоего тут не было! И подстилку свою забери, - Юуто как-то нехорошо всхлипнул и удалился, на прощание пнув многострадальную дверь ногой. Легкое колебание передалось вжатому в дверь Манабу, он коротко вздрогнул, про себя с иронией отмечая то, что от этого унизительного пинка через дверь возбудился только ещё сильнее. "До какой степени я могу с тобой опуститься?" - мысленно усмехнулся он, увидев перед собой очевидный ответ: бездонную, грязную, беспринципную и прекрасную бесконечность падения. "Отлично. Ещё и эксгибиоционизм..." Палец наконец великодушно скользнул глубже, задевая простату, и он заскрёбся ногтями, как животное, приподнимая бёдра, чтоб получить ещё. Теперь уже одного пальца было мало, он не заполнял так, как надо, не давил всей длиной, и главное отличие - не был таким невероятно горячим, как член Казуки, это разочаровывало и заставляло изнемогать в предвкушении. В этот раз всё было как-то необычайно остро, возможно, из-за пошлой двусмысленности происходящего. Ошио отзывался на каждое касание в десятки раз быстрее, головка уже сочилась смазкой, сам он, забыв обо всем, отставлял задницу дальше и дальше, склонялся и похотливо гнулся под Сатоо. - Вот и вся разница, Бу. Я бы высадил эту дверь на его месте, - хвастливо заявил Казуки, вынул и облизал пальцы, коленом развел ноги Манабу шире. - Так что же не сломал ни разу, когда я тут за стенкой был? - не сдержался тот и бросил ехидный, полный немого укора взгляд через плечо. Казуки не собирался быть грубым изначально, но после этой реплики он не сдержался и резко не вошёл - засадил Ошио, выбивая стон не удовольствия, а боли. Руки крепко вцепились в ягодицы Манабу, дёргали на себя, безжалостно углубляя движение, при каждом толчке. Тот бился лбом в дверь, закусывая кожу на сложённых перед лицом руках. - Ненавижу тебя, Бу, какой же ты... Каждую ночь, каждую ночь я это слышал, шлюха, - злобно рычал Казуки, ускоряясь, и, вопреки словам, зарывался в липкие, взмокшие от пота чёрные пряди лицом, безотчетно целовал затылок. - Ты даже не представляешь, насколько мне было плохо... Если бы он мог видеть, как торжествующе улыбается в эту минуту Манабу сквозь гримасы боли и наслаждения, наверное, кончил бы от мгновенной догадки. Но Казуки не видел, не знал, вбиваясь в желанное тугое, узкое, знакомое до мелочей тело, он двигался резко, обжигающими порывами через горечь, ревность и обиду к жаркой всеобъемлющей нежности, победить которую не смогло ни расставание, ни недоверие, ни ложь. Манабу подавался назад, с охотой всё принимая, и в какой-то момент просто отключился от происходящего. Это снаружи, где-то далеко, его голова безвольно уродливо моталась, а зубы впились в руку до такой степени, что он уже этого не чувствовал. Сам он сосредоточился на невероятно ярких и горячих спазмах внизу живота, такое с ним и раньше случалось не особенно часто, он уже понимал, что приближается к чему-то мощному, необычному, кажется, в этот раз прикосновений к члену ему не потребуется вовсе. Скорость нарастала, и внутри что-то нарастало, ломило, кольцо мышц непроизвольно стискивало Казуки теснее и теснее. Одна удивительная по силе вспышка заставила затрястись, и если бы Сатоо снова не подхватил под живот уже с прежней заботой, взволнованный, опешивший от неожиданности, то Манабу сполз бы вниз, ноги стали ватными, но затем волна откатила, и Казуки продолжил. А потом повторилась ещё более бурно. Тело извивалось, мышцы сокращались бесконтрольно, Манабу бился и еле дышал, весь мокрый, в поту, двигался навстречу и решительно ничего не соображал, когда наконец на третьем заходе кончил. Казуки толкнулся как-то по особенному длительно, замер, качнулся назад, и Ошио выгнуло от напряжения, он рвано задёргался, будто наполняясь лавой, и в ту же секунду сперма не брызнула, она словно плавно подкатила и потекла, излилась тихо и неспешно в вовремя подставленную ладонь Казуки. "И где ты раньше был, и как угадал, медиум сраный?" - ласково подумал Манабу, продолжая медленно кончать. А снизу всё сжималось и сжималось, пульсировало, пока его любовник, оставаясь внутри, не задрожал сам, тяжело наваливаясь сзади со сдавленным стоном. Только чудом не рухнули оба, изо всех сил цепляясь за дверь. - Ух... Почти... - прошептал Казуки. - Что? - еле слышно проворчал Манабу. Язык решительно не хотел слушаться, как и всё остальное, он бы просто стёк в пол, если бы не был до сих пор сцеплен с партнёром и сцапан им же, пришпиленный к равнодушной вертикали, как бабочка на булавке. - Почти одновременно, и без руки, да я крут! - сам себя похвалил Казуки. "Вот ведь сволочь, самодовольный до чёртиков". Манабу захотелось его сбросить, отпихнуть, но тело было слабым, словно из него вынули все кости и накачали горячим мармеладом с несусветным и неуместным запахом корицы. Да ещё и Казуки сообразил, почувствовал опасность, поэтому умерил своё хамство и успокаивающе поцеловал в плечо, медленно вышел, его горячая сперма хлынула изнутри по ногам, и сам оторвался, любовники едва разлепились. Сатоо подхватил сползающего Ошио, закинул его руку себе через плечо и дотащил до кровати, нашёл в ящике стола пачку салфеток и бережно вытер сначала Ошио, а потом уже и себя. Манабу лежал на спине, не живой, не мёртвый, принимая заботу безразлично, как данность, в пограничном состоянии парящей, нездешней пустоты, весь - легче пёрышка. Он как со стороны, откуда-то с потолка, глядел на себя и на стоящего над ним Казуки, когда тот весело пробормотал: - Теперь пообнимаемся? - Изыди, - добродушно ответил Манабу. - Я чуть сознание не потерял. - Так теряй. Я покараулю. Я же рядом. Всегда... - Да ни хрена не всегда, - это было последнее, что он запомнил перед тем, как погрузиться в темноту, наполненную голосами из прошлого и прошлыми прикосновениями, так похожую на его идеальное вымышленное убежище под одеялом, убаюкивающе сладкое. Манабу проснулся от звонка, а вернее от тихого голоса, сам звонок он не расслышал, а вот предательский шёпот заставил резко распахнуть глаза. Казуки стоял у окна и говорил настороженно, нервно, прикрывая рот у трубки ладонью, что само по себе было неприятно. Но слова, которые он произносил, оказались ещё более омерзительными: - Джин? А обязательно сегодня? Ну да, я понимаю. Ну, приходи, если так припекло, только тихо, я в подъезд выйду. Я тебе хотел сказать, ты прости, не очень умею говорить подобное. Что? Ну да, точно, как классно, что ты такой простой... Уф, я не хотел бы, чтоб это всплыло, особенно теперь, когда у меня с ним все, кажется... - он резко обернулся на шорох. - Кажется, - утвердительно пригвоздил Манабу. Он торопливо натягивал бельё и брезгливо морщился от того, с каким трудом надевалась одежда на липкое, грязное тело. - Погоди, куда? Куда собрался? - испуганно зачастил Сатоо, отбрасывая телефон, подскочил и принялся отбирать джинсы, которые последовали за боксерами. - А ну отдай, сдурел совсем? - Манабу решительно потянул штаны на себя. - Да что не так-то? - Казуки совсем потерялся, кусал губы и говорил слишком быстро, как на экзамене, когда студент не знает в чём ошибка, но по всему понимает, что несёт что-то не то. - А... Это Джин звонил, он мне конспекты давал, понимаешь, вернуть надо, в общем, на минуту и... Нам потом надо уходить, Юуто же того... - Всё так. Всё окей, - спокойно сказал Манабу, но глаза у него были холодные, злющие, неродные. Казуки знал, что когда он такой, с ним не угадаешь, что произойдёт в следующую минуту - жаркий секс или сумасшедшая ссора, когда всё от посуды до мебели, от уважения до взаимопонимания летит ко всем чертям. Видя острые, как осколки стекла, блики в его глазах, Сатоо опешил, инстинктивно развёл руками и при этом допустил оплошность - джинсы оказались на свободе, и через пару минут парень уже полностью оделся, похлопал себя по карманам, вздохнул вспомнив: - Сигареты одолжи, парочку, если осталось. - Погоди, ты что? Вот так уйдёшь? Почему? - изумился Сатоо, но пачку всё-таки нашёл и протянул. - А ты что думал? Потрахались разок и вперёд, взявшись за руки, поскачем по цветущим полям в светлое будущее? - Ну, во-первых, не разок, а два... - ошарашенно протянул Казуки, а Манабу отчаянно закатил глаза, словно был вынужден тратить время на общение с умственно отсталым представителем племени папуасов. - Да какая, блин, разница. Перепихнулись. И всё, хватит с меня Казуки Сатоо, достаточно... - Но... Было же... Манабу... Я поверить не могу... Было же чудесно... - Ага, молодец. Наловчился, напрактиковался. Смотрю, немного левел повысил за два года-то. Поздравляю. Совершенствуйся дальше без меня, - он рванул к выходу, но Казуки схватил за запястье. Чёртово дежавю. Как заезженная пластинка на новом витке повторилось то же, что при первой встрече в квартире Юуто с небольшими изменениями. И выгоняют уже Казуки с его "подстилкой", и снова ловить, добиваться, достало, как же достало. Опять повернулся, замедленно через водоворот рушащихся в воображении, рассыпающихся карт: - Казуки... Любишь? - вопрос с подвохом, но сердце устало, насквозь пропиталось кровью, сердце хочет к нему, на привязь, глупое, жмётся блохастым голодным щенком к ногам Манабу: "Возьми меня, ну пожалуйста!" Поэтому Казуки ответил без оглядки, честно и просто, весь превратившись в надежду, в мольбу: - Люблю. - Отлично. Что и требовалось доказать. А теперь живи, - рука выскользнула из ослабевшего захвата. - Как? - Ты же твердил все эти месяцы про какую-то игру, про приёмы, про то, что всё это специально... - И? - Так, значит, я выиграл. И пойду. А ты возвращай свои конспекты. Сколько угодно возвращай. Можно и в подъезд не выходить. Сорвался. Только что был, и вот - нет. Казуки безжалостно смял в ладони пачку, из которой так и не взяли на дорогу ни одной сигареты. Тихо подошёл к окну, проследил остывающим взглядом как маленькая чёрная фигурка, прочертив острую линию в сумерках, быстро пересекает двор, как растворяется в пустоте. В будущем, которого у него не стало. Что это было? Какое-то проклятие всегда быть не там, где ты хочешь, не с тем, с кем хочешь. Там снаружи был Манабу. Здесь - чужие стены, сосед, само воспоминание о котором вызывало тошноту. А глупое тело Казуки было довольным и сытым, поэтому боль более резкой и подлой. Ни презрительного молчания, ни издёвок. Мир трещал по швам тишиной, из него вынули самую важную часть, и всё стало осыпаться ненужной трухой, так пепел, хранящий форму останков, разлетается при малейшем дуновении ветерка. Казуки прокрутил всё от начала до конца. Первую встречу, будто бы случайную, но при этом ведь его плечи вздрогнули от оскорблений, не мог он притворяться. Вспомнил крышечки от шампуня, которые Манабу так упрямо заворачивал, столкновения в коридоре, ненормальное внимание к старому зонтику, ту самую кружку в длинных напряжённых пальцах. Молчаливые диалоги: "Наверное, нам уже не стать друзьями?", "Не стать. Да и зачем?". И он соглашался сейчас, это ведь правда невозможно, потому что они не друзья вовсе. Кивал сам себе, выдыхал в оконное стекло, мягкое мутное облачко от вздоха появлялось и исчезало на фоне ночи, и он продолжал распутывать клубок дальше, оценивая, сомневаясь. А как же тот день, когда он притащил Джина в гости, выдуманная встреча с родителями, гостиная, темнота, его острые податливые колени... "Игра?" Вопрос повис в воздухе, и только мысль о Джине скреблась самым простым решением. Он так устал от этой гонки. Возможно, с него тоже хватит Манабу Ошио... Бросить всё. Начать заново собирать обугленные листы, сшивать, приводить в порядок, постараться залечить, отчистить то, что осталось. Может, не сегодня, не завтра. Даже не через месяц. Но надо смотреть правде в глаза, люди не восковые фигурки, слепленные из огарка свечи, они от боли, как те от огня, не тают. Истончаются потихоньку, да, но остаются живыми. Продолжаются. Вот и Казуки не сдохнет от этого, вены не порежет, в окно не выйдет, как бы ни хотелось, даже стишочки писать не начнёт, как девочка в пубертатный период. Максимум - алкоголь и грустная музыка. Много алкоголя. Так лучше. Без этого психованного лучше. Всё будет у Казуки нормально. Рано или поздно. Не будет. Казуки улыбнулся сам себе, совершенно безумно и обречённо, и стал собираться. Куда? Зачем? Вопрос не стоял. Главное было - к кому. Он не знал, где именно искать Ошио. Но если что он сможет, он наступит на горло гордости, спросит у Нода-сан. Не ответят там, будет пытать Юуто. Причём, если понадобиться, даже в прямом смысле. Можно ещё в университете узнать. "Столько прекрасных дорог перед тобой, Казуки! Такой выбор!" - рассмеялся он горько уже на пороге перед тем, как шагнуть в подъезд, в ночь, ссутуленный, вымотавшийся, с одной спортивной сумкой за плечом. Побросал всё самое важное, документы, немного одежды, учебники. Остальное.. гори оно огнём. На прощанье крикнул Юуто: - Чао! Ключи на тумбочке! Попозже Джин зайдёт, пусть берёт в моей комнате всё, что захочет. Скажи, что я ему завещал всё своё добро! *** Рецептов от предательства не существует. Насколько было бы проще жить, если бы кто-то умный написал книгу, в которой были бы собраны средства и профилактические меры против такого тихого ужаса, который испытал Юуто, когда вошёл в свой собственный дом и увидел на полу брошенную одежду Манабу вперемешку со шмотками Казуки. Вроде бы всё сразу встало на свои места, догадки превратились в факты, то, на что так отчаянно закрывал глаза, явилось ему во всей своей нелицеприятной ясности. Его использовали, обманули, отымели по полной. В каком-то смысле стало даже легче, с него сняли ношу собственного притворства, но сняли вместе со шкурой, причём сделали это тупым ножом, медленно и мучительно. Часы, что он провёл тупо пялясь в выключенный телевизор, показались столетиями, минуты, когда унижался перед запертой дверью Казуки, были как лезвия под ребра. Отцовское правило "Всегда сохранять лицо" не помогло, он просто не сумел по одной простой причине - влюбился. От Сатоо он и не ждал ничего особенного, в конце концов они были просто приятелями, не та степень доверия, чтоб разочаровываться в людях. Но Манабу... Юуто был готов поверить в любую чушь, которую он скажет ему глаза в глаза, даже в то, что дважды два равно бесконечности или что земля плоская. Ради этого он не сдержался, пошёл выяснять отношения. Ждал простого лживого "Извини!" и принял бы несмотря ни на что. Потом ждал, что уйдёт Казуки, но Манабу, Манабу ведь останется, да? Нет. Юуто бы проглотил горе и унижение, вытерпел бы. Ведь он умеет терпеть как никто другой. В школе он на спор складывал журавлика из квадрата две тетрадных клетки на две, а ещё умел есть даже то, что не любит, с выражением искренней благодарности на лице. Ту же проклятую манную кашу и онигири с тунцом, которые он ненавидел. Мама так до сих пор и не знает, до какой степени, ведь сын всегда говорил "Спасибо" с таким лучистым преданным взглядом. Так же он смотрел бы на обманувшего его человека, тот бы ничего не заподозрил, Юуто знал, как делать близких счастливыми. Но в любви нет сослагательного наклонения. Манабу бросил его, не удостоив и словом. Что теперь? Теперь ему оставалось одно: его единственная опора, надёжная, непоколебимая. Такую так просто не разрушить даже ядовитым змеям в обличье тихих мальчиков, любящих Рэя Брэдбери. Тех, у кого мёрзнут пальцы и кончик носа даже в тёплую погоду. Тех, кому нравилось молча читать, нацепив очки, пока он возится со своими модельками. Да, именно... Так его и застал недоумевающий Джин. Юуто сидел на кухне, сосредоточенно разламывая детали очередного космического корабля в миниатюре, сверялся со схемой, вполголоса ворчал под нос о несоответствии маркировки. В помещении тонко пахло клеем и акриловыми красками, чай в его чашке давно остыл, время для него остановилось, песчинки его просыпались на всё вокруг, и ничего, кроме модельки, совершенно не волновало Юуто. Собрать её, сложить куски воедино, упорядочить, склеить, привести в надлежащий вид и поставить на полку. Его бы кто склеил заново... - Ой, а у вас не заперто почему-то. Не боишься один? - удивился Джин, присаживаясь напротив на уголок стула. Он затих и с интересом следил за работой парня, как тот ловко привычными движениями подхватывает, казалось бы, бесполезные куски пластика, как находит им место, превращая разрозненное и бессмысленное в ровную и грациозную красоту. - Нет. Не боюсь. Прости, я занят. Если ищешь этого, - сквозь зубы зло процедил Юуто, - то он свалил со своим любовничком. Сказал, бери, что хочешь у него там. - Вот как? - грустно вздохнул Джин. - Так я и знал... А ты не против, если я с тобой посижу? Трогать не буду ничего, мешать тоже, а то я неуклюжий, сломаю сто процентов, просто полюбуюсь. Как у тебя это так здорово получается?! И хотя Джин никак не прокомментировал новость о Казуки и Манабу и говорил какие-то пустяки о модельках, Юуто догадался по бесцветному выпотрошенному тону его голоса, что он расстроен, возможно, не меньше его. Вскинул голову и пристально вгляделся в сгорбленного худощавого блондина с весёлой улыбкой. Слишком весёлой, ненастоящей, словно её только что нарисовали на его лице акриловыми красками для сборных моделей. Что-то родственное проскользнуло между этими двумя юркой молнией. Может, горечь обиды, а, может, вечная привычка лгать себе и окружающим о том, что им действительно нужно. - Грустно, да? - спросил Юуто и, не дожидаясь ответа, встал, пошёл включать чайник. - Понимаешь... Я, конечно, всё видел и знал, что мне не светит. Но я смотрел на него со стороны и всё равно восхищался. Мне казалось, Казуки, он, знаешь, как большая добродушная собака, замечательный, словно золотистый ретривер. - А он оказался просто сукой, - рассмеялся Юуто искренне и с облегчением. - Будешь чай или кофе? Наконец-то нашёлся тот, с кем он сможет поговорить, не притворяясь. Насколько было бы всем легче, если бы существовала книга рецептов от предательства. Хотя бы от его последствий. И, может быть, им пора было начать писать такую книгу вместе. Лекарство первое. Состав: одна модель космического корабля, две кружки крепкого чая, один разговор по душам в кухне под золотистым светом круглого абажура.